«Мы были вместе в театре еще один раз – последний, зимой последнего I960 года. В Москве тогда гастролировал Гамбургский театр Грюнгенса, и Б.Л. трогательно поделил свои выходы – на „Фауста“ он пошел с Зинаидой Николаевной и Леней, а на „Разбитый кувшин“ – с матерью и мной».

ЕМЕЛЬЯНОВА И.И. Легенды Потаповского переулка. Стр. 149.

Литература витала над всем домом Ивинских, над всеми домочадцами. Иру, правда, даже с рекомендательным письмом Пастернака не приняли на сценарный факультет ВГИКа – она сама с дерзкой откровенностью пишет, что «Надо сказать, что в 1955 году его имя опять очень много значило. <> отнеслись ко мне с повышенной внимательностью. Но увы, и данные мои, и познания оказались не на требуемой высоте» (Емельянова. 82). Да и то – при чем здесь слово «трогательный», зачем она его пишет? Что трогательного в этой ситуации? Оскорбительно для всех, и для всех ясно, в какой степени Ивинские-Емельяновы считали такой демарш все-таки уступкой в свой адрес и, не зная, как назвать такой знак внимания, чтобы и скрыть свое унизительное положение, и чтобы Борина жертва была для всех очевидна, с ходу придумали слово «трогательно».

«Разъясняя сестре свои семейные обстоятельства, он писал, что по-прежнему живет на своей даче с Зинаидой Николаевной и Ленечкой, ничего не меняя в жизни. Жозефина получила ошибочное представление об этом <>из слов Ольги Ивинской, которая на оборотной стороне письма Пастернака от 10 июля 1958 года писала: „Живем мы с Борей в маленькой комнатушке в том же Переделкине, где его дача и протекает показная часть его жизни“. Эта фраза ввела в заблуждение Жозефину. <> В „маленькую комнатушку“ О. Ивинской в деревне Измалково Пастернакрегулярно приходил в гости во время своей предобеденной прогулки, иногда он там встречался с друзьями, но никогда в полном смысле не „жил“ в ней».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 840.

В воспоминаниях Ивинской (и Емельяновой) много эпизодов, определенных как «трогательный» или «деликатный», – а речь идет о поступках грубых, вызванных отсутствием уважения и осознанием, что ни при каких обстоятельствах положение Зины никакая женщина поколебать не посмеет.

Мы удивляемся неправдоподобным совпадениям в романе «Доктор Живаго» – а вот они, в жизни; впрочем, как сама она признается, свои воспоминания она хотела назвать «Роман о романе» – вот, «роман», как говорят блатные, охочие за неимением других развлечений до подобных невероятных совпадений, написан. Автор – не жизнь, а Ольга Ивинская. Вот эпизод – все происходит практически за двадцать четыре часа. Ивинская с Пастернаком собираются начать новую жизнь и «прожить зиму» в Тарусе. Правда, уже «мели затяжные январские метели, и на душе было сумрачно и тревожно», было 29 января, зимы оставалось мало. Пастернак ехать отказывается: «…ты знаешь, что ты моя правая рука, что я весь с тобою… Но нельзя, мол, обездолить людей, которые этого не заслужили и сейчас уже ничего не требуют, кроме видимости привычного уклада… » (ИВИНСКАЯ О.В. Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени. Стр. 345). Ивинская «объявила о своем незамедлительном отъезде в Москву». Пастернак пошел домой, написал стихотворение «Я пропал, как зверь в загоне…», где оплакал разрыв: «Нет руки со мною правой (помните? только что сам сказал Олюше про правую руку, и вот – уже в стихотворении) / Друга сердца нет со мной», пошел назад к дому Ивинской, встретил в лесу иностранного корреспондента, «рассказал, что только что потерял любимого человека» (стихотворение, очевидно, об этом – или о том, что у Пастернака вообще нет друга сердца?), и все пошло еще быстрее – корреспондент завладел стихотворением, в тот же вечер передал его на радиостанции, они немедленно стали его транслировать, это стало известно в ЦК (в сумерки? к ночи?) – и вот уже утром зав. отделом культуры звонит О.В. Ивинской, ночевавшей, как ни странно, подчеркивает она, – у себя дома: «То, что сейчас выкинул Борис Леонидович <>, еще хуже истории с романом. „Я ничего не знаю – отвечала я. – Я ночевала в Москве“. <> „Сейчас по всем волнам передается его стихотворение, которое он передал одному иностранцу. Все, что стихло, шумит вновь. Поезжайте, миритесь с ним, всеми силами удержите его от новых безумств“» (Там же. Стр. 345—346). Ну что тут поделаешь?

Это еще не все.

«На следующий день на снежной (конечно же, „снежной“) дороге от переделкинского магазина меня догнал Юрий Олеша. „Подождите минуточку! – Я остановилась. – Вы не бросайте его, – сказал Юрий Карлович, умоляюще глядя на меня – Я знаю, вы хорошая женщина Не бросайте его!“»

Там же. Стр. 347.

Все известно всем – от ЦК до «фадеевского шалмана».

Книжка Ивинской написана так, будто это перевод, будто слова, по большей части правильно употребленные, автор находил по словарю. «Интуитивно я догадывалась, что больше чем кто бы то ни было нуждаюсь в защите именем Пастернака, и заслужила его». Его – кого? Чего? А как можно догадываться, что нуждаешься в защите? Я догадалась, что нуждаюсь в защите, когда увидела перед собой тигра… Я интуитивно догадалась… что нуждаюсь в защите палкой и заслужила… его? – нуждаюсь в защите ружьем и заслужила его. Заслужила Пастернака? Ах вот в чем дело – она нуждалась в защите ИМЕНЕМ Пастернака, заслужила имя – «…если бы было закреплено официально…» – речь в таких изысканных, отрешенных от всего житейского, и даже правозащитного толка выражениях идет всего лишь о том, чтобы Пастернак на ней женился. «…в шестидесятом (если бы было закреплено официально) оно бы предотвратило катастрофу».

ИВИНСКАЯ О.В. Годы с Борисом Пастернаком.

В плену времени. Стр. 345. Нет, не предотвратило бы. Если бы и Зинаида Николаевна, официально закрепившая за собой имя Пастернака note 33, таскала чемоданами деньги, ее тоже замели бы за милую душу.

«Теперь Парфенов предлагал отцу после больницы ехать с Ольгой Всеволодовной в Баку на нефтяные промыслы. Там его поместят в прекрасные условия, и он сможет собрать материал о героическом труде наших нефтяников и таким образом загладить все грехи. Нам с мамой это предложение показалось совершенно диким, папа соглашался с нами, но жаловался на настойчивость Ольги Всеволодовны, убежденной в том, что только так его можно спасти».

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 533—534.

Ехать в Баку – похоже на поездку с Зинаидой Николаевной в Грузию. Это только так кажется, что Баку – выжженный соленый Каспий. Там ошеломляющие для москвички, отстраненные, как в кино, но частые и без разделяющего экрана – не зоопарк, а сафари – экзотические картинки, рассказы об огне и огнепоклонниках, дивная панорама хорошо отстроенного, богатого нефтяного города, украшающая залив, как прекрасный город над Неаполитанским заливом.

На нефтяниках и стесненный обстоятельствами Борис Леонидович мог бы подзаработать (переводы да плюс результат «сбора материалов о героическом труде» – эта сторона могла бы очень хорошо устроиться, Ольга Всеволодовна принимала все близко к сердцу…), ну и, наконец, вдали от всего и от всех Бог знает как далеко можно продвинуться в отношениях со старым, только что из больницы note 34 упорствующим любовником. Такими и были ее мотивации – двойными, тройными, всегда многослойными и непрозрачными.

Заведующий отделом культуры ЦК Поликарпов звонит директору Гослитиздата Котову: «К вам сейчас приедет Ольга Всеволодовна и договорится относительно того, когда она привезет к вам Пастернака».

ИВИНСКАЯ О.В. Годы с Борисом Пастернаком.

В плену времени. Стр. 240.

«Связь с Пастернаком <> Ивинская выставляла напоказ всеми доступными ей способами».

СОКОЛОВ Б. Кто вы, доктор Живаго? Стр. 185.