Ольга Всеволодовна Ивинская, может, скорбно бы гордилась кольцом. Зинаида Николаевна Нейгауз не поняла бы, что ей тычут, да и до кольца бы у них не дошло, им было не до пошлостей, они только смотрели, чтобы соседка по коммуналке не услыхала, а жениться – так вопроса не было. Евгения Лурье тоже гимназию заканчивала, вращалась среди столичных художников, смехотворными кольцами никакими при свободе нравов не интересовалась. Так что единственным практическим применением кольцу остается – соблазнение горничной. Василий Васильевич Розанов был сладострастник. А милого друга Варвару Дмитриевну хотел все-таки чем-то наградить, порадовать.

«Для второй жены его, Варвары Дмитриевны, глубоко православной, брак был таинством религиозным. И то, что она „просто живет с женатым человеком“ (на самом деле было бы лучше, если б она действительно „просто бы жила с женатым человеком“, а то она ведь настояла на совершении незаконного, колдовского обряда венчания ее с „просто женатым человеком“) вечно мучило ее, как грех. Но злая старуха (Аполлинария Суслова) ни за что не давала развода. Дошло до того, что к ней, во время болезни Варвары Дмитриевны, ездил Тернавцев, в Крым, надеясь уломать. Потом рассказывал, со вкусом ругаясь, как он ни с чем отъехал. Чувствуя свою силу, хитрая и лукавая старуха с наглостью отвечала ему, поджав губы: „Что Бог сочетал, того человек не разлучает“. „Дьявол, а не Бог сочетал восемнадцатилетнего мальчишку с сорокалетней бабой! – возмущался Тернавцев. – Да с какой бабой! Подумайте! Любовница Достоевского!“

ГИППИУС З.Н. В.В. Розанов в литературе русского зарубежья. Стр. 23.

Хорошо ему рассуждать, кто их соединял. Может, и дьявол – только «мальчишка» сам лип к прелестнице, не насильно же его прилепливали. И почему-то он хотел не только прелестными прелестями попользоваться, для чего-то хотел жениться. Уж жениться-то точно никто не заставлял. Хотел сам получить не только «тайные местечки», но и Достоевского в придачу – ее, Суслихин, капитал, то, что она заработала себе трудами своей юности.

«Лицо ее, лоб – было уже в морщинах и что-то скверное, развратное в уголках рта. Но удивительно: груди хороши, прелестны note 32 – как у 17-летней (лучше и доподлинное свое знание семнадцатилетних грудей удержать при себе), небольшие, бесконечно изящные. Все тело – безумно молодое, безумно прекрасное. Ноги,руки <>, живот особенно – прелестны и прелестны, «тайные прелести» – прелестны и прелестны».

НИКОЛЮКИНАЛ. Розанов. Стр. 76. О прелести «истинной» супруги своей, честной вдовицы Варвары Дмитриевны, Розанов не рассуждает. Там – домик, мать-старушка, ребенок сирота. Держат квартирантов, холостых мужчин-учителей. Сильно плачут, как по родному, когда один из них умирает скоропостижно. Со всей своей проповедью интимности Розанов хотел бы, чтоб сожительство его с Варварой Дмитриевной (и старушкой «тещей», и расцветающей падчерицей) назвали бы браком (народились и дети), а Суслиха уж куда-нибудь бы провалилась. «В сущности, я скоро разгадал, („потрогай меня“), что она была онанисткой…» (Там же. Стр. 76).

Аполлинарию описывает обстоятельно, как жену, которую сам вывел на площадь к людям. Любовницу так побоишься подробно живописать – можно нарваться на брата или там жениха. Так позорить можно только жену. «Всегда чувство благодарности… Ведь я был мальчишка… » (ГИППИУС З.Н. В.В. Розанов в литературе русского зарубежья. Стр. 24). Натешившись, мальчишка захотел, чтобы развод Суслиха, бывшая на 18 лет старше, дала бы без разговоров – и была бы свободна «к вступлению в новый брак». Сусли-хе же, по ее личному вкусу, был милее статус замужней дамы, пусть и в разъезде с мужем. Василий Розанов, как известно, – большое дитя, эгоистичное, как все дети. Простить только его? Ее за развратность – нет? Но тогда он пусть не перечисляет тайные местечки.

Что было бы, если бы Розанов женился третий раз? «Женился» третий раз так же, как «женился» второй, – то есть незаконно, то есть НЕ женился, – вот не сложилось бы с милым другом, какие-то все более и более противные недостатки все всплывали бы, все становились бы очевиднее, все скучнее было бы в доме, а ведь это так часто случается, и никто не может предугадать, когда это накроет, въедет ли в жизнь это несчастье. Но несчастных семей, сходившихся навсегда самым честным образом, – миллионы. Думаю, у него не хватило бы энтузиазма еще раз, новой кампанией, ратовать за развод – да было бы и не нужно. Официально признанного брака у него с Варварой не было, разбежаться (разъехаться – вдова была дамой степенной и строгой), оплачивая потребности детей, а то и по обоюдному согласию взяв с собой жить самого любимого – можно было бы устроить, но Василий Васильевич был бы все равно несчастен. Думаю, что его заблуждением двигало то, что движет всеми заблуждениями – любовь. Очень целомудренно он полюбил Варвару – и всю свою теорию семейного вопроса в России посвятил только одной проблеме: как сделать «милого друга» законной, официальной, такой же, как все презираемые нелюбимые, но законные супруги.

Конечно, он жалуется и злобствует из самого сердца – но саму тему честно изучать и рассматривать не хочет, ответ ему известен, никакой другой истины ему не надо. Зачем ему Толстой со своей невинной невестой, зачем ему сам Толстой, который до тридцати шести лет мог всеми московскими невестами перебирать, никаких эскапад с женитьбами на брошенной любовнице кумира, да еще известного кумира, прославившегося (вдова-то его, при вполне уже оформившемся авторском праве, при вышедших в люди детях, при незабытой честности прожитого брака – не за всякого бы пошла), – в общем, какой-то скверный анекдот.

«Гражданская жена». Ольга Ивинская иногда наивно (вернее, в расчете на людей еще более наивных) называла себя «женой» Пастернака. Спору нет: степень их близости, вовлеченности в дела друг друга, осведомленности, искренности, свободы и пр. и пр. – все именно такому статусу и соответствует. И даже с верхом. И играет против нее: получается, что всем этим (и пр. и пр.) – она жертвует за ложное наименование жены. Ведь она ею не была? Значит, не было близости и прочего? Те, кто называет себя тем, кем они не являются, теряют право на действительные права. Советское изобретение (правда, последних, несоветских лет) – «гражданская жена», – будто все остальные живут исключительно соединенные церковным браком. Церковных браков очень мало. А уж если изобрести простой и точный, как двадцатирублевый тест на беременность, тест с положительной реакцией на мотивацию проведения церковной брачной церемонии как средства насыщения помпезностью обычной свадебной церемонии (в дополнение к лимузинам и отбытию на близкие к экватору острова), то церковных браков и почти нет (избранных-то мало). Остаются все гражданскими мужьями и женами. Однако «гражданскими» себя именуют просто-напросто сожители и сожительницы. Сожительницы, разумеется, чаще. Размножилось столь это явление в последнее время оттого, что сожительств (бойфрендов с герлфрендами) стало действительно, по западному образцу, больше, чем в былые непро-двинутые времена.

Однако там, где это просто незарегистрированный брак, у нас – обязательно «гражданский». Сомнений нет – кто-то ждет лучшей партии, а кто-то не хочет жениться. В любом случае, пока это не муж и не жена. А граждане они секуляр-ного государства. Никто не обязан идти под венец.

В общем, правило здесь простое: любой добровольный союз имеет право на существование, и очень может быть более глубоким, прочным, искренним и долговечным, чем рутинный брак, но брак – это брак, а все, что не может считаться простым и обычным браком, – оно может быть в сто раз лучше чем брак, но – не брак. Когда они называют свой не брак браком, как мы должны называть наш (не вокруг аналоя, но в полном соответствии с принятыми в актуальном обществе протоколом)?