Таможенный осмотр в Шереметьеве поначалу шел гладко, но в какой-то момент таможенник, заметив его нервозность, пригласил за отдельный стол досмотра, потребовал вывалить все книги, стал их трясти, как в кино про шпионов, вместо того, чтобы пролистывать. Сувенирный диск с «Чайковским» он передал коллеге, та ушла с ним куда-то. «Все! – решил он. – Сейчас накроют! А ведь шутки копеечные! Постперестроечный шиш в кармане!» В сумке таможенник надорвал подкладку, выпотрошил картон, укреплявший дно. Шекспира в фальшивой обложке таможенник взял последним, из него выпала закладка с только что появившейся голографической картинкой – японка в кимоно, нагнешь – без, в одних черных чулках.

Он угодливо сказал: «Возьмите, подарок!» Таможенник чуть не швырнул ему и закладку, и книгу. Все-таки они легкомысленно придумали: инкунабула в фальшивых «досках»! Да и он с этими своими сатирами туда же…

Вернулась женщина-таможенница с диском.

– Это ваши записи?

– Да! Я еду по литературным делам! Записи для общего знакомства! Вот мой членский билет групкома драматургов!

– Уберите. Рукописи перевозить запрещено! – и она щвырнула диск в корзину с реквизированным ранее. – Так, ерунда! – бросила она сквозь зубы коллеге.

– Я был не в курсе… Мы встречаемся с работниками «Межкниги»… – он был жалок.

– Проходите. Записи, как рукописи, не положено, вам должно быть известно…

– Я не знал, нам говорили… – он пихал пакет в рамку и бормотал: «Ну, и хрен бы с ними!»

Пакет, разумеется, «зазвонил».

Таможенник брезгливо вывернул его на черный транспортер. Шоколад в надорванной обертке, две пачки «Марльборо», одна открыта. Фольга с куриной ногой, солью и хлебом, как не доел в буфете, и там внутри – «Лебединое». Он хотел в порыве холопской исполнительности сам им показать, развернуть, но его уже отмели с его скарбом:

– Проходите, не задерживайте! Еду тоже нельзя везти, бросьте вон там! – и баба отвернулась. Он сделал вид, что собирается бросить, но что-то удержало. Жест – и он шмыгнул дальше со своей курицей и шоколадом.

Летел он в туристском классе, выпивки не давали. Курицу давали на обед, так что свою он повез в пакете дальше. «Дурак, что не бросил!» Диск в фольге он положил в карман с шоколадом и сигаретами. Денег у него не было, его встречали в аэропорту. Рядом тоже сидела женщина, как сегодня, он ненароком задел ее, она полоснула его тигриным взглядом. Он был жалкий, мятый, все понял. Прилетел усталый и злой, с головной болью. Вроде как не он прилетел, а кто-то другой. Затея с местью казалась нелепой и дикой. Без языка, без связей. Да и денег – мелочь. Обещали потом заплатить. «Не бойся, много не заплатят! – подковыривал он сам себя. – А тебе надо много!»

Французская таможня не заглянула ни в чемодан, ни в пакет. Он сам выложил ключи, зажигалку, потекший шоколад, фольгу с диском и показал содержимое пакета женщине в форме. Она улыбнулась, заметив куриную ногу. Показала жестом – вперед!

Одет он был неряшливо – брюки на коленях от долгого сидения вытянулись. Вокруг шел элегантный, почти не пострадавший от перелета люд. Он еле дотерпел до зала, где тогда еще курили. К нему направился невзрачный господин, вычислив русского безошибочно. И как когда-то «Серый», господин, или «месье», не очень с ним церемонился. Он кивнул ему и взял властно из его рук сумку. «Миссия закончена!» – понял Павел. Во рту было противно от никотина и вчерашней выпивки. Хотелось кофе, но незнакомец провел его сразу к машине в многоярусную парковку. Господин быстро и умело проверил содержимое сумки.

– Больше ничего? Это все?

– Сувенир… Простите, был еще сувенир! – он подумал и не стал доставать из кармана диск в фольге и шоколад, раскисший до неприличия. – Отобрали на таможне…

Встречавший зорко «просканировал» его всего.

– «Лебединое озеро»! Конверт отобрали… Футляр в смысле… Извините.

Господин ничего не ответил. Его глаза как-то быстро окинули все вокруг, вспыхнули и погасли.

– Прошу со мной…

«Как в ментовке, когда это кончится? Нет, не по мне все эти „секретные миссии"!»

Приехали в отель, расположенный по иронии судьбы почти в том же месте, как «в тот раз», первый – от него два переулка кривым коленом приводили опять на Елисейские. Он разобрал на табличке одного из домов «Ларошфуко». Потом выяснилось, что ничего подобного, улице имя дал другой деятель, не то Фуше, не то Фош. Он не удержал в памяти. События слишком яростно исхлестали его тогда за короткое время. Он хорошо помнил: в тот, первый раз улица была названа в честь Пуанкаре. Это был главный ориентир. Там где-то – гнездо неприятеля.

Незнакомец привел его в номер, забрал книгу Шекспира, опять испытующе глянув на него, и исчез, не преддожив ни еды, ни денег… Он сидел в номере и всего опасался. Совок совком.

Стольких лет мне так и не хватило, чтобы стать «западным человеком», хотя, конечно, я теперь замечаю то, что с европейской точки зрения – дикость, называемая дискомфортом, она есть примета ущерба, который несет от варварства порядок. Порядок, установленный неимоверными историческими усилиями западным человеком для… самого себя. Одного!

Я же вижу эти нарушения, эти приметы бардака, извечного бардака! Потому что они для меня изначально узнаваемы, они для меня родные, как если бы фотографии моих родственников валялись в самых неподходящих местах, словно мусор, который «у них» не валяется, где попало.

Я вижу приметы разгрома и распада, потому что это – пароли, которые мне кричат родные души и ждут ответа! И нечего делать вид, что ты не знаешь отзыва! Пароль – «бардак»? Отзыв – «в кишлак»! «У них» я временно и случайно. «Временно» – это срок, «семь по семь» лет. «Случайно» – это сознательный побег, лишение гражданства, недолгая тюрьма за так и недоказанное уголовное преступление, больница в связи с серьезной травмой, выздоровление, реабилитация… Безумная везуха, деньги и, наконец, попытка «открутить» назад. Хоть на миг!

Ему, помнится, надоело сидеть в номере, ждать «шекспироведа». Не терпелось навестить знакомые места. Начиная с кафе, где его взяли на крючок и «повели» и потом «развели». Он встал, потянулся и пошел вниз, как когда-то, оставил ключ у такого же студенческого вида портье, вышел на улицу, прихватив машинально пакет. Внизу, как тогда, был магазинчик при отеле. В нем – ни души. Он краем глаза заметил, продавщица зевнула и ушла куда-то в дверь за прилавком. Он вошел тихо, придержал дверь одной ногой – иначе брякнет звонок на косяке – другой ногой сделал длинный шаг к стеллажам с товаром, снял с полки бутылку вина и круасаны в упаковке. Так же неторопливо выскользнул в туман улочки. Постоял, глядя сквозь заплаканное стекло витрины: через секунду мадам вернулась за прилавок.

Первая месть и первая везуха. «Мой день! – сказал он. – Моя ночь! Моя жизнь!» На вино и хлеб деньги у него какие-то были. Но он украл сейчас от азарта. Он репетировал месть! Он ликовал. Не то, что после ограбления когда-то, когда его унизили и выбросили.

Медленно он дошел до первой скамейки и сел: «Завтрак на траве. Париж стоит мессы».

«Черт! Пробка настоящая! Дорогое вино, видать!» – пользуясь старинной выучкой, он продавил пробку внутрь. Струйка вина остро брызнуло в лицо, запахло виноградным суслом. Он сделал первый глоток с трудом, потом вино полилось щедрее. «Хорошо!»

Он заглянул в пакет. Курица!

«Вот, милая, дошла очередь и до тебя!» – он достал многострадальную курицу и впился в нее зубами, рвал зубами и круасан. Закуска оказалась кстати. Рядом на скамью опустился человек со следами удаленных в детстве последствий «заячьей губы». Есть такой французский актер, вспомнил он. Играет бандитов крупного пошиба.

Незнакомец откашлялся и сказал в пространство с непонятным акцентом:

– Не помешаю, простите?

– Да нет! – машинально ответил он по-русски, ни капли сначала не удивившись.