Очень вероятно, хотя об этом источники нам ничего не говорят, что сперва Катилина старался вступить в соглашение с Цезарем и Крассом. Но соглашение, неизвестно по каким причинам, не состоялось. Возможно, что Красс и Цезарь, совершенно обманувшись в судьбе закона Рулла, отчаялись выполнить свои проекты таким безрассудным средством. Оба они были слишком благоразумными революционерами, не желавшими компрометировать себя чисто демагогическими элементами, а Красс — не будем забывать этого — был и одним из самых крупных римских кредиторов. Возможно, что, поставленный между вероятностью потерять свои деньги или Египет, он предпочел спасать деньги.[562]

Катилина должен был действовать один. Он бросился в борьбу с крайней энергией, решившись, если будет нужно, истратить все свое состояние. И действие, произведенное его революционной пропагандой в этом уже столь беспокойном обществе, было огромно. Его предложение так хорошо выражало тайное желание стольких лиц, что Катилина сразу сделался очень популярен между всеми недовольными высших и низших классов, среди расточительной молодежи, разорившейся знати, в простом народе всей Италии и даже в среднем классе зажиточных собственников, которых мания спекуляций вовлекла в тяжелые долги.[563] Закон Рулла произвел на умы только легкую дрожь страха; Катилина глубоко взволновал все классы и имел скоро в Риме и во многих италийских городах ревностных сторонников в лице старых солдат и колонистов Суллы, как Гай Манлий из Фезул, темных буржуа, зажиточных собственников второстепенных городов,[564] знатных нищих, как Публий Лентул Сура, Гай Цетег, Публий Сулла, Марк Порций Лека и Семпрония, элегантная светская дама, обремененная долгами жена Децима Брута, консула 77 г.,[565] целый кортеж распущенных людей, голодных, выбитых из своего класса, готовившихся экспроприировать богатых при помощи закона, утвержденного в комициях большинством, как будто бы это была самая легкая вещь, которую можно было сделать по своему желанию.

Но иллюзия продолжалась недолго. Опасность уничтожения долгов, казавшаяся такой ужасной, сплотила людей, уже полстолетия смотревших друг на друга с недоверием и презрением: богатых всадников и лучшую часть знати, сохранившую еще свое состояние и традиции. Богатые капиталисты, сперва смотревшие на агитацию с презрением, скоро были охвачены сильным беспокойством, когда увидали успехи народной партии; в несколько дней беспокойство превратилось в тревогу, ужас, панику, и политическое положение сразу изменилось. Под действием страха всадники оставили свой обычный политический скептицизм, объявили себя готовыми помогать всеми средствами, которыми располагали, партии, защищавшей собственность и законность. Лучшая часть знати, хотя ей мало грозил закон Катилины, охотно дала свою поддержку богатым финансистам из сочувствия к порядку и из ненависти к той демагогии, которая желала разрушить до основания существующий строй. Образовалась коалиция, имевшая целью не только не допустить выбора Катилины, но утвердить господство власти, силу законов, порядок и мир в республике, захваченной бандой мятежников, желавших лишь разграбить имение богачей. Катилина был лишь одним из этих мятежников, самым опасным в данный момент. Крайние консерваторы торжествовали. Даже всадники, по привычке такие индифферентные, а временами расположенные к народной партии из глупого чувства зависти к знати, признавали теперь, что позволяли слишком расти дерзости демагогов и моральному беспорядку вследствие общей беззаботности и что следует восстановить энергичное правительство. Таким образом, Катилине и его сторонникам пришлось бороться против более упорного сопротивления, чем то, на какое они рассчитывали: против себя они имели консерваторов и всадников.

К несчастью для последних, их страх и их приготовления к защите только увеличивали опасность положения. Посреди этой агитации никто не хотел давать в долг; деньги вздорожали страшным образом, несостоятельность кредиторов сделалась более частой.[566] Этот кризис способствовал пропаганде Катилины, заставляя должников более живо чувствовать необходимость завоевать себе освобождение революционными средствами. Скоро в Риме и в Италии настал настоящий хаос, посреди которого испуганный Красс скрылся, а Цезарь из благоразумия должен был держаться в стороне.

Цицерон охотно поступил бы также, но, будучи консулом, не мог этого сделать. Он снова находился в некотором затруднении.

Без сомнения, коалиция всех уважаемых людей давала ему мужество бороться с Каталиной и его агитацией. Но он хорошо знал, что Катилина имел много симпатий в широкой массе, уважения которой он не желал терять. Он решился противодействовать Катилине, но скорее косвенным путем, чем открытой борьбой, и начал с того, что купил нейтралитет своего товарища, уступив ему провинцию Македонию. После этого он предложил проект закона, по которому подкуп наказывался более строгими карами и который изменял также способ голосования невыгодным для Катилины образом. Он поручил знаменитому юрисконсульту, Сервию Сульпицию, разработать этот проект.[567] Таким образом с приближением июля месяца посреди общего беспокойства началась избирательная кампания.

Консерваторы были весьма раздражены; средний класс колебался; в народной партии шли раздоры. Кроме Катилины явились три кандидата на консульство: Сервий Сульпиций, приготовлявший избирательный закон, Луций Лициний Мурена, прежний генерал Лукулла, и Децим Юний Силан, муж Сервилии. Красс поддерживал Мурену, между тем как Цезарь выступил на защиту Силана, а Катон за Сульпиция. Скоро пошли беспокойные слухи. Говорили, что Катилина призвал из Этрурии на выборы ветеранов Суллы, что последние готовы на все и что Цицерон будет убит.[568] В действительности же Катилина призвал банды крестьян из Ареццо и Фьезол, чтобы увеличить число тех, кто должен был голосовать за него, но, как бывает при возбуждении умов, всякий, чтобы поразить своего собеседника, преувеличивал свои сведения, говорил, как очевидец, о том, что ему только рассказывали, прибавлял к этому свое, даже изобретал, так что событие, переходя из уст в уста, из мелкого предположения очень скоро делалось подробной длинной историей. Рим был полон очевидцев, видевших, слышавших, знающих и имеющих потребность рассказывать то, что они узнали; многие бежали со своими рассказами к должностным лицам.[569]

В политическом мире по-разному относились к этим слухам. Консерваторы не только подтверждали их, но, отчасти из злобы и партийной ненависти, отчасти также потому, что действительно верили им, объявили соучастниками всех тех, кто высказывал сомнение. В народной партии, напротив, говорили, что все это пустые росказни и сплошная выдумка.[570] Выборы приближались, выборная агитация возрастала; золото раздавалось целыми горстями Цезарем, Метеллом, Каталиной и Муреной, привезшим его много с Востока. Отряды крестьян и собственников, призванные Каталиной, каждый день входили в Рим. Консерваторы и капиталисты из всех сил боролись против Катилины, и распространявшиеся слухи становились все ужаснее. Говорили, что Катилина на свой счет приказал набирать солдат в Этрурии. Это будет восстанием, подобным восстанию Лепида, и Катилина прикажет вырезать сенат.[571]