Несправедливо было бы отрицать, что Сулла был диктатором без честолюбия, искренним республиканцем, поспешившим покинуть власть, как только возможно было это сделать, не подвергая гибели себя, а вместе с собой и своих друзей. Но события и некоторые недостатки заставили его играть в истории роль менее блестящую, чем та, которой он мог бы достигнуть при таком уме и энергии. Он не имел ни великих страстей, ни возвышенных идей, ни той искры божественного безумия и восторженности, которые в великих умах обнаруживают смутный и бесформенный инстинкт будущего. Холодный и безразличный ко вему, кроме своего удовольствия, пока не был принужден выступить на свою защиту, он оставался хладнокровным среди ужасной классовой борьбы, возгоревшейся вокруг него. Когда под конец он должен был взяться за оружие и сражаться, он был лишь руководителем гигантской полицейской операции для восстановления порядка, обдуманной им с большой предусмотрительностью и выполненной с энергией. Эта полицейская операция была, быть может, необходима в данный момент для спасения империи и античной цивилизации от разрушения, которым угрожало отчаянное восстание стольких угнетенных Италии и Азии; но ее историческая ценность не превосходит ценности всех полицейских операций. Порядок даже в наилучшим образом организованном государстве есть только фикция справедливости и мудрости; эту фикцию можно сравнить с полем, которое надо периодически взрывать и перепахивать плугом для возобновления его производительных сил. Ужасный италийский кризис был подобен сошнику плуга, который, проникая вглубь старого общества, переворачивал глыбы земли, поднимая на свет те, которые были зарыты, обращая в порошок те, которые засохли на солнце в течение долгих месяцев, открывая новые стоки для дождевой воды и возбуждая производительную жизненную энергию, чтобы подготовить новую жатву. Марий, несмотря на преступное честолюбие своей старости, содействовал этому жизненному обновлению, пролагая великие пути новой военной организации Рима и работая над решением вопроса об эмансипации Италии. Сулла, напротив, не сделал ничего. Его дело было еще более противоречивым, чем дело Гракхов. Овладев властью при помощи великой новой силы торговой эпохи, подкупа, раздавая деньги своим друзьям и врагам, он хотел воспользоваться ими для реставрации политических учреждений земледельческой эпохи. Таким образом, его здание законов было скоро разрушено, подобно построенной на морском берегу хижине из тростника, которую опрокидывает первый порыв ветра. От него остался только ужас, внушенный личностью, новой в истории Рима и в представлении современников тесно связанной с Суллой, между тем это было только последнее необходимое проявление всех античных демократий — вождь солдатчины, всемогущий благодаря золоту и железу.

Таким образом кончились эти грозные времена, начавшиеся убийством Гракхов. Среди стольких разрушений произошло одно важное событие: Италия осков, сабелов, умбров, латинов, этрусков, греков, галлов погрузилась в прошлое. Вместо множества мелких союзных республик теперь была италийская нация; земледелие, торговля, нравы, армия, культура, италийский дух были с этих пор общими во всем среднем классе, образованном всеми италийскими народностями, которых сильное желание увеличить свое могущество и богатство знаниями, торговлей и оружием смешало вместе и перемешало друг с другом.

После своего прощения Суллой Гай Юлий Цезарь, этот молодой человек, об опасном приключении которого мы уже говорили, подобно всем молодым людям богатых фамилий, сделавшим крупную глупость, решил отправиться путешествовать и участвовал в свите пропретора Марка Минуция Терма при осаде Митилены, последнего возмутившегося и еще не сдавшегося города Азии. Из Митилены он отправился в Вифинию, посланный Термом с дипломатическим поручением к старому вифинскому царю, чтобы попросить у него кораблей для осады. Правда ли, как позднее утверждали его враги, что во дворце Никомеда, вдали от Рима и своих сограждан, юноша получил доступ в самые тайные и самые позорные покои этого преисполненного пороков двора?[256] Вещь сама по себе возможная; но обвинения врагов никогда не могут считаться серьезными доказательствами, особенно подобные обвинения. Достоверно, впрочем, что он неоднократно путешествовал ко двору Никомеда[257] вплоть до 74 г., когда проконсул Киликии Публий Сервилий предпринял войну против пиратов Ликии и Памфилии. Цезарь отправился сопровождать его в этой войне. Но немного времени спустя, по получении известий о смерти Суллы, он возвратился в Рим.

По возвращении он нашел воздух Рима отравленным той недоверчивостью ненависти и страха, которую распространяют вокруг себя олигархии, имеющие мало связей и чувствующие себя неуверенными в своей власти. Несмотря на страшные усилия Суллы установленная им аристократическая конституция была непрочной, потому что нарушала слишком много интересов и совершенно не соответствовала потребностям времени. Для правильного функционирования этой конституции нужна была та могущественная аристократия, которая была в Риме в эпоху пунических войн. Без сомнения, остатки этой римской знати, наиболее почтенные люди и фамилии, например Кв. Лутаций Катулл, всеми силами поддерживали новый государственный строй, так соответствующий реакционным идеям, разделяемым почти всей знатью. Предполагали, что демократические перемены в государстве, произведенные в последние пятьдесят лет, навсегда уничтожены и что старая аристократическая конституция, единственный источник величия Рима, навсегда утверждена. Но несколько знатных фамилий еще не есть знать, и эти почтенные аристократы образовывали лишь незначительное меньшинство в господствующей партии. Рядом с ними стояли друзья и палачи Суллы, обогащенные конфискованными именами его жертв, перебежчики марианской партии, умеренные консерваторы, сделавшиеся после революции ярыми реакционерами. Это был не социальный класс, а шайка авантюристов, где преобладали подозрительные личности, и она не могла требовать к себе уважения, составляющего сущность всякого аристократического образа правления.

Но она могла, за недостатком этого уважения, устрашить всю Италию своей ненавистью к побежденной партии. Эта кучка людей старалась удалить из магистратуры, сената и провинциального управления всех тех, кто имел мужество не выказывать удивления перед Суллой и вождями консервативной партии как единственно великими людьми предшествующего поколения; она старалась возбудить ненависть к демократической партии, ее сторонникам, и особенно к Марию, к тем идеям и делам, которые он защищал. Между тем, несмотря на свои ошибки, демократическая партия оказала великие услуги Италии; если знатные старались третировать Мария как разбойника и преступника, если опрокидывались его трофеи, то все же нельзя было отрицать, что он отразил ужасное нашествие кимвров, тогда как Сулла заключил мир в Дардане. Консерваторы, обнаруживая свою ненависть к демократической партии и ее вождям, не могли не оскорблять национального чувства Италии. Это правительство, очень слабое с моральной точки зрения, расположилось лагерем в середине Италии, как маленькая армия в завоеванной стране, окруженная со всех сторон отрядами неумолимых врагов. Сулланская реакция разорила, унизила, оскорбила слишком многих лиц; она посеяла слишком сильную злобу во всей Италии. Сыновья казненных, лишенные своих родителей, имущества и политических прав; города, у которых были отняты территории или право гражданства; всадники, потерявшие свою судебную власть и почти все свое прежнее политическое влияние; средний класс Италии, боявшийся потерять с таким трудом полученное право гражданства, — все они образовывали такую армию недовольных, жаждавших мщения, что даже более крепкая власть была бы напугана. Без сомнения, все эти враги были в настоящее время дезорганизованы и рассеяны ужасными преследованиями; но не настанет ли день, в который они соберутся вокруг одного вождя? Было одно только средство придать влияние и силу правительству — вести смелую внешнюю политику и одерживать большие военные и дипломатические успехи.