Тот, что сжег книги.

Перевод с английского Евгения Дрозда

Урсула Кребер ле ГУИН

ПРАВИЛО ИМЕН

Мистер Подгорой вылез из-под своей горы. Он улыбался и тяжело дышал. При каждом выдохе из его ноздрей появлялись два облачка пара, снежно-белые в свете зимнего утра. Мистер Подгорой посмотрел вверх, на светлое декабрьское небо и широко улыбнулся, показав прекрасные белые зубы. Затем он спустился в деревню.

— Доброе утро, мистер Подгорой, — приветствовали его деревенские жители, когда он шел по узенькой улочке между домами, увенчанными коническими крышами, нависающими над стенами, как толстые красные шляпки мухоморов.

— Доброе доброе, — отвечал он каждому.

Разумеется, «доброе» не имело никакого отношения к погоде: нейтрального упоминания времени дня было вполне достаточно для места, столь подверженного Воздействиям, как остров Сэттинс, где необдуманное прилагательное могло изменить погоду на целую неделю.

Все обращались к мистеру Подгорой приветливо, но к доброжелательству кое у кого подмешивалось пренебрежение. Он был колдуном маленького острова и, как единственное, чем располагали островитяне по части колдовства, заслуживал уважения. Но разве можно относиться почтительно к маленькому толстенькому человечку лет пятидесяти, который косолапо вышагивает по улице, пыхтя и улыбаясь?

Да и в своей профессии он не был большим искусником. Его фейерверки были прекрасно сделаны, но эликсиры слабоваты. Бородавки, которые он сводил, частенько появлялись на прежнем месте через три дня. Помидоры, над которыми он ворожил, вырастали не больше дынь-канталуп. А в тех редких случаях, когда в гавани Сэттинса бросал якорь чужой корабль, мистер Подгорой всегда оставался под своей горой — боялся, чтобы его не сглазили, как он объяснял. Проще сказать, он был колдуном по той же причине, по которой кривой Гэн был плотником: за неимением лучшего. Деревенским жителям приходилось иметь дело с плохо подвешенными дверями и недействующими заклинаниями. Они отводили душу, обращаясь с мистером Подгорой запросто, как с любым из соседей. Они даже приглашали его на обед.

Однажды он тоже пригласил нескольких человек на обед и устроил великолепный банкет: серебро, хрусталь, жареный гусь, игристое «Андраде» 639 года и сливовый пудинг под соусом. Но он так волновался весь обед, что все развлекались, глядя на него, — а через полчаса всем снова хотелось есть.

Мистер Подгорой никого не желал видеть в своей пещере, даже в передней: строго говоря, дальше передней к нему никто и не заходил. Когда он видел, что кто-то приближается к его обиталищу, он всегда выбегал им навстречу. «Давайте сядем вон там под соснами», — говорил он, улыбаясь и указывая на пихтовый лесок, или, если шел дождь: «Как насчет того, чтобы пойти выпить в трактир?» — хотя всем было известно, что он не пьет ничего крепче живой воды.

Деревенским детишкам запретная пещера не давала покоя. Они постоянно вертелись вокруг да около и, когда мистера Подгорой не было дома, предпринимали вылазки. Однако маленькая дверь, которая вела во внутренние помещения, была заговорена, и, похоже, это заклинание как раз было удачным. Однажды несколько ребят решили, что колдун отправился на Западное побережье врачевать больного осла миссис Рууна, и принесли с собой лом и топорик, но с первым же ударом из-за двери послышался гневный вопль, и показались клубы фиолетового дыма. Мистер Подгорой вернулся раньше, чем ожидалось. Взломщики исчезли. Колдун не вышел, ничего с мальчишками не случилось, хотя они потом утверждали, что трудно поверить, какой рев — свистящий, трубный, ухающий, фыркающий, хриплый — может испустить этот маленький толстенький человечек, пока вы сами не услышите.

Сегодня он спустился в поселок за тремя дюжинами свежих яиц и фунтом ливера; а еще зайти к капитану Фогено возобновить заговор для глаз почтенного джентльмена — совершенно бесполезные действия применительно к случаю отслаивания сетчатки, но мистер Подгорой продолжал попытки — и, наконец, немного поболтать со старой Гуди Галд, вдовой деревенского музыканта.

Друзьями мистера Подгорой были в основном старые люди. Он был робок с солидными людьми, а девушки стеснялись его. «Я нервничаю, когда его вижу, он чересчур много смеется», — говорили они все как одна, надувая губки и накручивая шелковистые локоны на палец. «Нервничать» было новое слово, и их матери хмуро отвечали: «Нервничаешь, как же! Глупость, вот как это называется. Мистер Подгорой — очень уважаемый колдун!»

Покинув дом Гуди Галд, мистер Подгорой очутился рядом со школой, которая сегодня расположилась на общинном выгоне. Поскольку никто на острове Сэттинс не знал грамоты, в школе не было ни книг для чтения, ни парт, чтобы вырезать инициалы, ни школьных досок. Собственно говоря, даже здания школы не было. В дождливые дни дети встречались на чердаке общинного амбара и валялись в сене, а когда погода была хорошей, учительница Палани собирала их и вела, куда ей хотелось.

Сегодня ее окружали тридцать любопытных детишек не старше двенадцати лет и сорок нелюбопытных овец не старше пяти. Обсуждался важный вопрос: Правила Имен. Мистер Подгорой, застенчиво улыбаясь, остановился послушать и посмотреть. Палани, пухленькая симпатичная девушка лет двадцати, чудесно смотрелась в свете зимнего солнца, окруженная детьми и овцами, под дубом с облетевшими листьями, на фоне дюн, моря и чистого бледного неба. Она говорила серьезно, ее лицо раскраснелось от ветра и слов.

— Теперь вы знаете Правила Имен, дети. Их два, и они одинаковы на всех островах в мире. Назовите одно из них.

— Невежливо спрашивать у кого-нибудь, как его зовут, — выкрикнул толстый шустрый мальчишка, а маленькая девочка пискнула:

— Ма говорит, нельзя никогда называть свое имя!

— Да, Сьюба. Верно, Поппи, милая, только не верещи. Все правильно. Никогда нельзя спрашивать чье-то имя. Никогда нельзя называть свое собственное. А теперь подумайте минутку и скажите мне, почему мы называем нашего колдуна мистер Подгорой?

Она улыбнулась поверх детских голов и овечьих спин мистеру Подгорой, который просиял и беспокойно схватился за кошелку с беконом и яйцами.

— Патаму што он живет под горой, — сказала половина детей.

— Но это его настоящее имя?

— Нет! — сказал толстый мальчик, и малышка Поппи взвизгнула:

— Нет!

— Откуда вы знаете, что нет?

— Патаму что он приплыл один, и никто не знает его настоящее имя и не может сказать, а он сам тоже не может…

— Очень хорошо, Сьюба. Поппи, не кричи. Совершенно верно. Даже колдун не может назвать свое настоящее имя. Когда вы, дети, закончите школу и пройдете Испытание, вы оставите позади ваши детские имена и получите ваши единственные настоящие имена, о которых нельзя спрашивать и которые нельзя называть. Почему правила велят так?

Дети молчали. Овцы тихонько блеяли. На вопрос ответил мистер Подгорой.

— Потому что имя — это вещь, — произнес он своим мягким, хриплым, неуверенным голосом. — А настоящее имя — это настоящая вещь. Произнести имя — значит овладеть вещью. Я правильно говорю, учительница?

Она улыбнулась и присела, смущенная его вмешательством. А колдун пустился бежать вприпрыжку к своей горе, прижимая кошелку к животу. Почему-то за минуту, проведенную с Палани и детьми, он ужасно проголодался. Он захлопнул за собой внутреннюю дверь, поспешно пробормотав заклинание, но, должно быть, в магических словах недоставало одной-двух букв, потому что вскоре в пустую переднюю пещеры просочился запах превкусной яичницы с ливером.

В тот день дул легкий ветерок с запада, и в полдень, подгоняемая ветерком, по волнам гавани Сэттинса заскользила лодка. Когда она только обогнула мыс, ее заметил зоркий паренек и, зная, как вся детвора на острове, каждый парус и перекладину сорока лодок рыбачьей флотилии, побежал по улице с криком:

— Чужая лодка, чужая лодка!

Чужая лодка была редкостью; лишь иногда одинокий остров посещали лодки с такого же затерянного островка Восточного предела или же какой-нибудь торговец и искатель приключений с Архипелага. Когда лодка причалила к пристани, половина деревни была уже там. Рыбаки сопровождали лодку, а пастухи, и пахари, и собиратели трав спешили спуститься с крутых склонов вниз, в гавань.