Даже Егор Константиныч, хорошо знавший приятеля, изумился, услышав, как неожиданно и ловко изменил тон Александр Борисыч.

– И как ты славно, Егор, ко времени подладился, право! Ведь я завтра в Остафьево еду, ну, стало быть, и приструню бурбона по твоему желанию.

Марков ног под собой не чуял от радости и горячо благодарил сенатора.

– Не благодари, Егор! Сказал – сделаю. Да вот что! Приказ приказом, а коменданта и подмазать не мешает. Человек служивый, жалованьишко маленькое. Я бы и не говорил о таком пустяке, да сейчас с деньжонками туговато.

– За этим остановки не будет. У меня немного запасено… Конечно, у меня и расход не такой, как у тебя, – не удержался и съязвил Егор Константиныч.

– Конечно, конечно, – отвечал Бутурлин, притворившись, что принимает слова приятеля за чистую монету. – Действительно, у меня и ра-асход!

– А сколько, ты думаешь, Александр Борисыч, стоит коменданту дать?

– Лобанчиков[70] тридцать – сорок! Раскошеливайся, старина, не скупись. Знаешь сам: не подмажешь – не поедешь! – Он дружески толкнул Маркова в бок и расхохотался так, что с парика полетела пудра.

Провожая друга, Бутурлин подумал:

«Обязательно помогу выполнению ракитинского прожекта. Ведь если Егор прав и наша армия получит огромное преимущество перед врагом, то какую я заслужу славу…»

Глава пятая

Вельможа и майор

Трофим Агеич писал докладную записку начальству. В кабинет ворвался запыхавшийся Семен:

– Так что вас немедленно требують, ваше благородие!

– Кто требует? Куда? – вскочил встревоженный Рукавицын.

– Генерал-сенахтура Бутурлина дворецкий.

Трофим Агеич поспешно натягивал мундир с помощью Семена.

«Ничего не понимаю. Зачем я понадобился самому Бутурлину? Уж не государственный ли переворот случился?..» – пронеслась мысль.

Майор поспешил к воротам. У караулки стоял лакей в нарядной ливрее.

– Их высокопревосходительство господин сенатор и кавалер Александр Борисович Бутурлин просят вас, сударь, пожаловать к ним в имение, – негромко сказал лакей.

– В Остафьево, что ли?

– Так точно-с!

– Но как же это? Зачем?

– Нам про то неизвестно.

– Удивительно!

Майору вдруг представилось, что его зачем-то хотят выманить из тюрьмы. Он подозрительно взглянул на лакея.

– Да у тебя есть предписание? – взмолился майор.

– Окромя изустного поручения, ничего барином не дано, – хладнокровно отвечал толстый дворецкий. – Да вы, может, считаете меня за самозванца? – ухмыльнулся лакей, разгадавший опасения коменданта. – Так ведь вот она, моя бумага! – И он указал на раззолоченную карету.

– Поразительно! Такого случая не бывало… Наконец, по уставу я не имею права покидать тюрьму без разрешения начальства, – растерянно бормотал Рукавицын.

– Как вам угодно-с! Знаю только, что их высокопревосходительство разгневаются ужасно.

Лакей повернулся и направился к карете. Майор в отчаянии схватил его за рукав:

– Постой, погоди! Экой ты, братец, нетерпеливый! Настоечки стаканчик не желаешь ли пропустить по случаю сырости?

– За настоечку покорно благодарим… Сырость, она действительно!..

– Так ты, братец, подожди минутку. Тебе поднесут. А я того… понимаешь…

Майор заторопился домой. Румяная кривая кухарка Матрена понесла к воротам бутылку ежевичной настойки, а Рукавицын заперся в кабинете с Семеном.

– Как же быть, Сэмэн? – спрашивал растерянный майор. – И ехать страшно, а отказаться того страшнее! Ведь вельможа-то какой? Генерал-аншеф, самый первый в армии!

– Треба поехать, ваше благородие! – решительно сказал Семен.

– А вдруг в Тайной узнают?

– Пытер далеко, а сенахтур Бутурлин блызко! А начальство – звестное дело! – чем оно блызче, тем бьет крепче!

– А вдруг ревизия наедет?

Семен подумал.

– А мы вот як зробым, ваше благородие: коли вас спросят, я кажу, шо вы больной, без памьяти лежите, а вас у ворот подожду и в шинели проведу, будто солдата на пост.

Рукавицын просиял:

– Ну, Сэмэн, тебе по уму кабинет-министром быть. Смотри же, чтобы все было в порядке.

– Усе будет гарно, ваше благородие!

Прицепив шпагу и закутавшись в шинель, майор отправился к воротам. Дворецкий успел выпить полбутылки настойки, и на толстых щеках его появились алые пятна. Завидев майора, он весело крикнул:

– Значит, надумали, сударь! Оченно великолепно! А то – доложу вам по секрету – чем нашего барина рассердить, лучше с чертом связаться!

– А что, гневен? – ослабевшим голосом спросил майор.

– У, не приведи господи! Да вам-то, сударь, опасаться нечего, – добавил дворецкий, заметив страх Рукавицына. – А бутылку я с собой возьму. Отменная настоечка! – неожиданно закончил лакей и сунул бутылку вместе с серебряным стаканчиком в карман.

Он услужливо подсадил коменданта в карету, сам сел на козлы.

Майор откинулся на бархатном сиденье. Замелькали покосившиеся домишки, обнесенные гнилыми заборами. Кривые улицы Новой Ладоги были пустынны. Редкие прохожие торопливо шарахались от кареты, чтобы не быть забрызганными грязью.

«В этаком экипаже да по Питеру бы… – размечтался Трофим Агеич. – По Невской бы першпективе, да чтобы в парадном мундире со всеми орденами, хе-хе-хе…»

Городок остался позади. Через полчаса карета подкатила к барскому дому в Остафьеве.

Дворецкий ввел майора в обширную переднюю, где несколько лакеев играли в карты.

Один из слуг бросился снимать с Трофима Агеича шинель; другой подлетел со щеткой и начал чистить его старенький, залоснившийся мундирчик, отчего побелевшие швы выступили явственнее; третий поспешил с докладом к барину.

Несмотря на все эти знаки почтения, Трофиму Агеичу было не по себе, его сердце тревожно билось, он часто и шумно вздыхал.

– Просят ваше благородие пожаловать!

Рукавицын боязливо зашагал по скользкому паркету.

Сенатор сидел у камина, в котором жарко горели дрова. Майор остановился у двери.

– Честь имею явиться по вашему приказанию, ваше высокопревосходительство! Комендант Ново-Ладожской крепости майор Рукавицын.

– Прошу садиться! – любезно пригласил Бутурлин. – Нет, поближе, поближе! – воскликнул он, когда Рукавицын примостился на кончике стула у самой двери.

Майор передвинулся на соседний стул. Александр Борисыч встал и, несмотря на робкие протесты гостя, усадил рядом с собой.

– Знаете ли вы, господин майор, зачем я вас пригласил?

– Не могу знать, ваше высокопревосходительство!

– К вам прошлой осенью нового арестанта привезли?

– Ваше высоко… – удивился майор. – Вам это известно?

– Мало ли что мне, сударь, известно. – И он добавил внушительно: – Помните, что у Тайной канцелярии от меня секретов нет!

Трофим Агеич затрепетал.

– Я слушаю, – настойчиво продолжал сенатор.

– Сентября двадцать седьмого прошлого года в тюрьму заключен по именному указу ее императорского величества государыни Елизаветы Петровны Дмитрий Иванов сын Ракитин, – сбиваясь на язык рапорта, доложил майор.

– Ну, эго для вас он Ракитин, – небрежно перебил Рукавицына сенатор. – По некоторым важным причинам от вас его подлинную фамилию и положение в свете скрыли. Но это – персона…

– А я, признаться, и сам так полагал, ваше высоко… – вымолвил майор и замолк, смущенный собственной смелостью.

– Да? Ну что же, хвалю за догадливость. И. следственно, эту персону надо беречь, не так ли, майор?

– Так точно, ваше высокопревосходительство: Уж я и то, ваше… Наливочки им из своего погреба, кота…

– За это хвалю. И вот еще что… – Бутурлин таинственно наклонился к уху коменданта. – Известно ли вам, что этот Ракитин весьма сведущ в науках?

– Еще как известно, – сознался Рукавицын. – У меня от ихних разговоров аж голова пухнет… Я-то сам, ваше высоко… из простых солдат, усердием и преданностью все превозмог…

– Вижу, – сказал Бутурлин, прикоснувшись пальцем к майорскому погону. – И, думается, шагнете много выше, ежели будете слушать мои советы.