— Хорошо, я готов поднять на свои плечи какую угодно гору несправедливости, — смело и резко сказал Навоя. — Но пусть эти низкие люди знают, что где бы я ни был, я буду защищать народ и постараюсь сломать меч, занесенный над его головой.

Хусейн Байкара помолчал. Затем он холодно простился с Навои и вышел в соседнюю комнату. Навои, волнуясь, прошел в прихожую. Бывший нукер поэта, а теперь ишик-ага Баба-Али поджидал его там.

— Господин, что за беда случилась? — тревожно прошептал он. — Неужели такой негодяй, как парваначи Маджд-ад-дин, возьмет в руки поводья власти и всем нам придется ему кланяться, как первому лицу мосле султана?

Навои положил руку на плечо старого Баба-Али и Ласково принялся утешать его. Потом он направился на айван с сорока колоннами. Там находились чиновники, большей частью тайные и явные враги поэта.

Уверенность поэта в своей правоте придала спокойную твердость его шагам. Враги его, несколько смущенные, прикидывались ничего не подозревающими. Поэт почувствовал отвращение..

Из соседней комнаты вышел парваначи. Надменно кинув назад голову, увенчанную большой чалмой, он кинул присутствующих высокомерным взглядом. Увидев Навои, Маджд-ад-дин изменился в лице. Он подошел к поэту и с притворной любезностью сказал:

— У хакана важное совещание. Вы в нем не участвуете?

— Нет, — ответил поэт.

— Каково ваше настроение, высокий господин? — Мое сердце всегда склонно к хорошему настроению, но сегодня моя радость достигла предела. — Почему? — спросил Маджд-ад-дин изменившимся голосом в украдкой взглянул на своих друзей.

Навои с улыбкой посмотрел на парваначи, насмешливо подняв брови. Ему вспомнились строки стихов:

Однако он выразил эту мысль иными словами:

— Я радуюсь тому, что господь скоро избавит меня от тяжелой необходимости видеть лица некоторых неприятных людей.

Маджд-ад-дин побледнел. Друзья его безмолвно отступили назад. Отвечать было поздно: Навои уже спокойно спускался с айвана по ступенькам лестницы.

Когда поэт вернулся домой, его обступила толпа мирабов.[98] Им было поручено провести воду на пустынные земли, лежащие между Чешме-и-Махиян и Мешхедом. Навои, решив осуществить это дело на собственные средства, пригласил их сегодня на совещание.

Знатоки орошения — эти простые люди — спешили высказать свои мысли. Поэт остро ощутил все неудобство своего положения.

Чтобы провести это дело в жизнь, ему необходимо было лично наблюдать за его выполнением. А теперь приходилось не сегодня-завтра отправиться изгнанником в Астрабад. Какие неожиданности готовит ему судьба?

Пригласив всех в комнату, Алишер приказал подать дастархан и за едой повел беседу. Мирабы с увлечением высказывали свои мысли, спорили между собой. Разгорелась оживленная дискуссия о том, какой ширины и глубины должен был быть канал, как изменить его направление в соответствии со строением почвы, как укрепить края канала. Поэт, который давно интересовался орошением земель и приобрел много сведений в этой области, внимательно выслушивал всякое соображение. По некоторым спорным вопросам он высказывал свое мнение, изумляя опытных мирабов своими познаниями. В заключение Навои сказал:

— Дорогие братья, очень благодарен вам за ваши советы. Мы обязательно осуществим это доброе дело, необходимое для блага родины Однако в настоящее время мы вынуждены несколько отложить его. Что делать, иногда наши благие желания встречают плотины на своем пути.

— Но ведь господин сам торопил нас, — заметил один простодушный мираб.

— Верно, мне очень хотелось поскорее выполнить это дело, — сказал Навои, пытаясь улыбнуться. — Однако на мою голову неожиданно свалилась иная за-, бота. Потом, когда я от нее избавлюсь…

— Пословица говорит: с хорошим делом не опоздаешь, — обратился к собранию почтенный старик могучего телосложения. — Если господин Алишер будет жив и здоров, его любовь потечет к нашему народу многими реками.

— Правильно! Правильно! — закричали вокруг. Навои подарил некоторым участникам совещания дорогие халаты, остальных оделил деньгами. Бее разошлись очень довольные.

Но сам Навои был глубоко огорчен невозможностью осуществить заветное желание. Долго просидел он один, не принимаясь ни за какое дело. Под вечер пришел Ходжа Афзаль. Он был очень печален. Приказом Хусейна Байхары Маджд-ад-дин был назначен главным везиром с присвоением ему громкого титула «Опоры царства и оплота государства».

После вечерней молитвы пришли близкие поэта Все они были растеряны, все находили решение государя бессмысленным и тревожились, чувству», что над страной собираются черные тучи. Многие, прикрываясь завесой Намеков, резко порицали государя и высмеивали Мадж-ад-дина.

Как ни старался скрыть Навои терзавшие его огорчения, по выражению его лица, по глазам, по всему было видно, что он страдает. После беседы, где против обыкновения не звучали горячие споры, шутки и смех, друзья поднялись, собираясь уходить. Прощаясь с Навои, все низко опускали головы, у всех глаза были полны слез.

Время вечерней молитвы миновало. Глаза разгорелись от вина и игры. Вихрь азарта гонял по кругу звонкие груды золота. Счастье благоприятствовало Эмиру Моголу.

В Астрабаде только одни игроки были довольны этим правителем. Почти каждый вечер они являлись к нему с мешками золота и серебра и расходились под утро с душой, раскаленной, как сталь, щуря сонные глаза. Во всех прочих делах Эмир Могол предпочитал обман, насилие и проволочки, но правела я обычай игры он уважал и, будучи в выигрыше, даже иногда проявлял великодушие. Эмир только что собрал кучу золота, когда его позвал из-за двери маленький слуга. Эмир Могол сердито обернулся и, нахмурив брови крикнул:

— Убирайся, ослиная парша! — Гонец из Герата, — почтительно сказал слуга.

Эмир Могол передал очередь соседу — своему новому помощнику, у которого чесались руки поиграть, — и направился к двери. Усталый, запыхавшийся гонец передал ему письмо. Эмир Могол вышел в другую ком вату, поднес письмо к свету и нетерпеливо пробежал пьяными глазами. Лицо его озарилось радостью. Особенно ему нравился титул Маджд-ад-дина, проставленный в конце письма. Сложив бумагу, он сунул ее в карман и подумал: «Хорошее дело! Маджд-ад-дин —» ваиб султана! Навои — правитель Астрабада».

В письме Маджд-ад-дин сообщил Эмиру Моголу о последних событиях и приглашал его явиться Герат.

— Пусть Навои, «звезда Хорасана», поскучает в этом печальном городе, — злобно прошептал Эмир Могол. — Как, бы там ни было, все вышло превосходна. Герат — наш, власть—наша.

Эмир Могол вернулся к игрокам. Размышляя письме и обдумывая причины происшедших событии, он долго сидел, не участвуя в игре. Только когда пьяный игрок, которому он поручил играть за себя, попался я плутовстве. Эмир оттолкнул его углубился игру.

Утром, несмотря на сильную головную боль, Эмир Могол стал готовиться к отъезду. Погрузив на верблюдов накопленные богатства, ом отправил их в Герат. Через два дня, забрав жен я детей, он, не дожидаясь Алишера, выехал в Герат.

Весть в предстоящем приезде Навои взволновала астрабадцев. На базарах, в частных домах, в лавках с волнением обсуждали эту новость.

— По воле аллаха, мы избавились от этого пьяного верблюда, развратника, — говорили старики, вознося благодарения богу.

Местные поэты, сочиняя касыды в честь Навои, мучились в войсках рифм. Однако отдельные вдумчивые люди, углубляясь мыслью в дебри политики, приходили к выводу, что Навои не добром приезжает в юрод, что тут есть какая-то тайна.

Но вот настал долгожданный день. Люди шли по дальним и ближним, большим и малым дорогам, выливаясь из всех улиц мощной волной, — она начиналась у юродских ворот и широко расходилась по равнине.