Нукеры, охранявшие диван, были бледны и напуганы. Воровато оглядываясь, они жались по сторонам.

Султанмурад, как осторожный человек, который сначала нащупывает мели в страшном потоке, а потом устремляется в глубокие воды, стал прислушиваться к разговорам. Люди жаловались друг другу на несправедливость сборщиков податей, на тяжесть налогов; во весь голос ругали чиновников.

— Пусть они выйдут к нам, эти жирные собаки жрущие наш хлеб, наше мясо! — кричали сотни голосов.

Робкий на вид седобородый старик с плачем сетовал Султанмураду:

— Султан В мусульманин, везиры — мусульмане. Но даже иноверец не станет так притеснять свой народ. В стране исчезли справедливость и правосудие. Нас разоряют налогами, а пожаловаться некому.

Какой-то оборванный дехканин с перекошенным от злобы лицом прокричал над ухом Султанмурада:

— Не уйдем отсюда, пока не выдадут Туганбека!

— Какого Туганбека, брат? — спросил Султанмурад, трогая его за плечо

— Еще новая собака объявилась — Туганбек знаем мы eгo, — отмахнулся дехканин и исчез в человеческом норе.

Султанмурад долго толкался среди возбужденных людей. Из отрывочных фраз, полных ярости и горя, он понял основную причину возмущения.

После того, как государь и многие везиры покинули Герат, Ходжа Абдулла, Ходжа Кутб-ад-дин, Низам-ад-дин Бахтияр и другие ведавшие налогами чиновники самовольно ввели новую подать. Пользуясь бесконтрольностью, они старались как можно скорее собрать деньги, но не в казну, а в свои карманы. Они применяли самые гнусные средства, всячески притесняли и обижали население, попирали его права. Султанмурад, посвятивший свою жизнь служению науке, обычно держался вдали от народа. Все мысли молодого ученого витали в небесах научных теорий, среди толстых книг, в области ученых словопрений. Что такое народ, чем он живет, о чем думает, чем болеет, — подобные вопросы не приходили Султанмураду в голову. Он считал народ скопищем людей, чуждых науке. Убежденный, что человек может стать совершенным только через науку, Султанмурад полагал, что бедствия народные, не видеть которых он не мог, являются только результатом невежества. Теперь же, став свидетелем бури народного гнева, он понял всю вздорность своих взглядов и идей. Ведь высшие чиновники, вроде Ходжи Абдуллы и Ходжи Кутб-ад-дина, тоже пользовались плодами науки; между тем они ради удовлетворения своей жадности и корыстолюбивых стремлений подвергали население непереносимым насилиям и обидам. Значит, дело не в одних знаниях! Чтобы управлять народом» чтобы сделать его жизнь сносной, нужно, кроме знаний, еще много других качеств.

Внезапно толпа двинулась, словно море, разбушевавшееся от сильного ветра. Султанмурад хотел было отойти в сторону, но людской поток увлек его за собой. У ворот дивана произошла свалка. Толпа с криками устремилась внутрь и разлилась по широкому, обсаженному деревьями двору В окна налогового управления со свистом полетели сотни камней… Ходжа Абдулла выскочил из окнами, побежал к деревьям. Ему вслед засвистели камни. Вот он на мгновение остановился и схватился за голову, — белая чалма окрасилась кровью Люди разразились радостными воплями; раненый сановник укрылся за деревьями. Люди принялись искать Ходжу Низам-ад-дина, осыпая его проклятиями, но выяснилось, что Низам-ад-дин, как только начались беспорядки, успел ускользнуть.

К предзакатной молитве ярость народа начала по немногу остывать и часть собравшихся разошлась, Остальные толпой двинулись к дому какого-то другого чиновника.

Султанмурад, устав от давки, криков и волнения, побрел домой. Совершив по дороге предзакатную молитву, он после наступления темноты вернулся в медресе. Горя желанием поделиться впечатлениями, юноша зашел в комнату Зейн-ад-дина, но не нашел там своего друга и отправился к Ала-ад-дину Мешхеди. Поэт при тусклом свете свечи, величиной с палец, сидел, как всегда, на пестром ковре и что-то рассказывал Туганбеку, торчавшему в углу, точно пень. В очаге ярко пылал огонь, в котле варилось мясо, возле Туганбека стояла несколько бутылок с вином. Поздоровавшись, Султанмурад взволнованно спросил:

— Слышали?

— О чем? — осведомился Ала-ад-дин.

— Происходят необычайные вещи. Народ требует справедливости, его голос потрясает Герат, — возбужденно сказал Султанмурад.

— Слышали, — ответил Ала-ад-дин, с жадность поглядывая на котел. — Это не народ, это ревущие дикие звери.

Султанмурад понял, что с этим жалким существом спорить бесполезно; он язвительно обратился к Туганбеку:

— Вы занимаете какую-то должность, — сказал он, насмешливо улыбаясь, — но скрываете от нас? В чем заключается ваша работа. Слава богу, теперь мы это знаем. Мой вам совет — сегодня же ночью уезжайте куда-нибудь подальше.

— Что же плохого я сделал людям? — спокойно спросил Туганбек.

Люди разбили голову Ходже-Абдулле Хатыбу, — сказал Султанмурад, — В ваше имя метали камни проклятий.

Туганбек не изменился в лице, но прикусил язык, Ала-ад-дин недовольно прищурился:

— Туганбек — сам гора, а за ним стоит целый горный хребет, — сердито выкрикнул он.

— Верно, но против бури народного гнева не устоит никакая гора, — ответил Султанмурад и вышел из комнаты.

Глава пятая

Войска Хусейна Байкары стояли лагерем между Хабушаном и Исфараином. Здесь собирал силы Мирза Ядгар в надежде захватить власть в Хорасане.

Ядгар Мухаммед, молодой отпрыск рода Тимура, не походил на других тимуридов — этих воинственных царевичей, которые, едва став на ноги, овладевали военным искусством, не отрастив еще усов, носились на конях во главе тысяч молодцов и, закалившись в борьбе за власть, находили наслаждение в тяготах походов и шуме битв.

Мирза Ядгар вырос в холе и неге. Он отдавался наслаждениям жизни, безмятежно плавая в море вина, любви и музыки. Его не терзало стремление к власти. Оно, правда, таилось в его сердце, но лишь как отдаленная сладостная мечта. Воля царевича была в руках его беков и видавших виды Воспитателен, которые стремились возбудить в нежном, мечтательном сердце юноши страсть к кровавым битвам, к славе и могуществу. Опытная государственных делах тетка царевича Пайянде-Султан-бегим тоже подстрекала его к борьбе за хорасанский престол. К тому же он получил значительную подмогу от туркменского султана Хасанбека. Тщеславный царевич пошел походом против правителя Джур-джана и без особого труда одержал победу. Захватив Джурджан, он возымел надежду овладеть столицей Хорасана и возложить на себя венец.

Хусейн Байкара готовился к решительной битве. Чтобы обезопасить себя от неожиданного нападения врага, он, хотя и не окружил Своего лагеря рвом, все же со всех сторон надежно оградил его усиленными караулами. Почти каждый день недалеко от лагеря показывались наездники Ядгара. В течение часа они метали стрелы по направлению лагеря, затем исчезали так же неожиданно, как и появлялись. Иногда передовые отряды воюющих сталкивались, громко крича, стреляли друг в друга или схватывались врукопашную. После этих коротких, но жестоких стычек противники, — потеряв несколько человек и пролив немало горячей крови, возвращались в лагерь…

Навои, живший одиноко в скромной палатке, был печален и озабочен. Почти каждый день ему приходилось видеть десятки отрубленных голов. Кто сложил головы во имя интересов людей, сеющих смуту в государстве, еще не окрепшем от «прежних междоусобных войн? Ради чего народ, единый по крови, плоти и образу жизни, происхождению, языку и всему своему прошлому, разделившись на два враждебных стана, истребляет друг друга?

Поэт окидывал умственным взором историю своего народа. Перед его глазами тянулась нескончаемая вереница страшных картин. Едва закрылись навеки глаза Тимура, не успели еще предать земле тело завоевателя, как меж его сыновьями начались раздоры. Единственным последствием, единственным результатом борьбы за власть было распыление государства, бессмысленное истребление людей. Навои пылал гневом: Мирза Ядгар занес топор над единственной ветвью постепенно хиреющего дерева, по-видимому еще способной жить и расти.