– Ты не учила ее держать себя в руках? Если бы она не позволила своим гормонам управлять собой…

– Как ты смеешь? Как ты смеешь так говорить? Если бы ты держал себя в руках, мы могли бы сохранить наш брак!

– Я устал оправдываться, Энни. Кроме того, если бы ты не обращалась со мной как с прокаженным…

– Правильно. Сваливай все на меня.

– Ну а на кого же еще?!

– Я тебя ненавижу, Чейз Купер. Я тебя ненавижу, слышишь? И сожалею о том, что позволяла тебе прикасаться ко мне!

– Ты лжешь!

– Я лгу?

Чейз приблизился к ней, схватил ее за плечи и рывком привлек к себе.

– С самого начала ты таяла в моих руках.

– Только потому, что была так неопытна! – Энни сжала зубы и попыталась вырваться. – Я была ребенком, когда мы встретились. Или ты об этом забыл?

– Ты была самым чувственным ребенком, которого я когда-либо видел. Первый раз, когда я тебя поцеловал, ты взорвалась как фейерверк. Все, о чем я мог думать, – это чтобы быть с тобой всю оставшуюся жизнь.

– До того, как обнаружил, что жизнь – это больше, чем постель.

– О да, – сказал он, скривив рот. – Да, этот урок преподала мне ты. «Не сейчас, Чейз… У меня нет настроения, Чейз».

– И кто же был в этом виноват, по-твоему?

– Ведь это не я поворачивался к тебе спиной, правда, детка?

– Не называй меня «детка», – сердито сказала Энни. – И если я поворачивалась к тебе спиной, значит, у меня на то были достаточно веские причины. Ты мне был безразличен. Ты хотел, чтобы я притворялась?

– А разве не так ты ведешь себя с Хофманом? Разве не притворяешься, что он тебя возбуждает? – Рука Энни мелькнула в воздухе, но Чейз успел схватить ее за запястье до того, как она достала до его скулы. – Тебе не надо было притворяться, когда мы с тобой занимались любовью, – прорычал он. – Даже в конце, перед разводом. Но ты, конечно, была слишком горда, чтобы в этом признаться.

– Бедный Чейз. Твое «я» не может вынести правды?

– Я покажу тебе «правду»!

– Нет! – вскрикнула Энни, но было слишком поздно. Чейз уже притянул ее к себе и прижался губами к ее губам.

Его поцелуй был полон ярости. Энни боролась с Чейзом, упираясь кулаками ему в грудь, стараясь оторваться от него…

Но вдруг она почувствовала, что с нее спали какие-то внутренние оковы. Может быть, сказалось спокойствие ночи за окном. Или безысходное напряжение бесконечного дня. Внезапно на смену гневу пришло другое, более опасное чувство. Голод. Тот голод, который всегда сжигал их в прошлом и которого, она думала, уже больше нет.

Чейз тоже почувствовал это.

– Энни, – прошептал он. Его руки погрузились в ее волосы, приподнимая лицо. Со вздохом поражения она обвила руками его шею, их губы снова встретились, и она отдалась поцелую.

Это было похоже на танец, который они разучили когда-то… и уже не смогут забыть. Их тела устремились друг к другу с той легкостью, которую дарит взаимная страсть. Энни сцепила руки на его шее, а он медленно провел руками по ее телу, обхватил за бедра и приподнял ее. Она всхлипнула, почувствовав его твердую плоть, он застонал, когда она крепко прижалась бедрами к его бедрам.

На какое-то время они забыли обо всем. Потом, тяжело дыша, отстранились друг от друга. Кожа Энни горела, когда Чейз взял ее лицо в свои руки и коснулся ее губ легким поцелуем. Чейзу больше всего сейчас хотелось взять ее на руки и унести в темноту.

– Энни? – прошептал он, и она улыбнулась и сжала пальцами его запястье.

– Да, – вздохнула она.

Внезапно в кухне зажегся свет.

– Мама? Папа? Что вы делаете?

Энни и Чейз резко обернулись. На пороге стояли Дон и Ник с широко разинутыми от удивления ртами.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Это вопрос вопросов, подумала Энни. Действительно, что они делали, она и ее бывший муж? Ее щеки, и без того пунцовые, стали еще ярче.

Вели себя как парочка возбужденных юнцов, вот что. Обнимались так, как много лет назад, когда возвращались домой со свидания. В те дни даже после целого часа, проведенного в старенькой машине Чейза за городом, им не хватало еще одного поцелуя, еще одного объятия.

– Мама?

Дон по-прежнему таращилась на них, и на лице ее было написано такое удивление, словно она увидела не своих целующихся родителей, а полную кухню маленьких зеленых гуманоидов.

Во всем виноват Чейз, с горечью думала Энни. Он воспользовался ее отчаянием, сыграл на расстроенных чувствах. И зачем? Чтобы заткнуть ей рот.

Это был старый прием, к которому он прибегал в течение многих лет, когда их брак катился под откос. Она старалась поговорить об их проблемах, а Чейз, который был всем доволен, отвечал, что им нечего обсуждать. Когда же она настаивала, он обнимал ее, закрывал ей рот поцелуем, и они… занимались любовью.

Это помогало, но не долго. До тех пор, пока она наивно верила, что поцелуи Чейза означают, что он любит ее. Потом она поняла, что это не так. Чейз просто старался заставить ее замолчать, пользуясь самым проверенным способом.

Секс. Примитивный секс.

Но одного секса, пусть самого зажигательного, недостаточно, когда все остальное ушло. Впрочем, ей потребовалось время, чтобы понять это.

Сегодня ночью он затеял ту же грязную игру. И она поддалась ему. Отвечала на его ласки, хотя все понимала. Целовала его, ничего при этом не чувствуя. Что бы ни произошло сейчас между ними, это был обман. Она действительно больше ничего не чувствует по отношению к Чейзу, кроме злости.

– Мама, с тобой все в порядке?

Энни сделала глубокий вдох.

– Все хорошо, – сказала она, кашлянув, – все прекрасно, Дон.

Удивленная улыбка появилась на губах Дон. Она обвела их взглядом.

– Чем вы занимались, ребята?

Энни ждала, что Чейз ответит, но он молчал. Ну конечно, сердито думала она. Опять мне выкручиваться. Он знает, мерзавец, что она не скажет Дон правду: «Знаешь, девочка, наш безответственный старик, исчерпав все аргументы в разговоре, поступил так, как делал всегда…»

– Ну, – протянула Энни, – ну, мы с твоим отцом… мы говорили о тебе. И о Нике. И… и…

– И твоя мама заплакала, поэтому я обнял ее, чтобы успокоить.

Энни повернулась к Чейзу. Он стоял прямо, олицетворяя своим видом честь, достоинство и отеческую заботу. Твидовые брюки, рубашка с расстегнутым воротником и зеленый кашемировый свитер. Волосы в беспорядке, на щеках и подбородке небольшая щетина, которая ему идет, вынуждена была признать она.

Она же выглядела ужасно. Старые джинсы. Старый свитер. Взлохмаченные волосы и лицо совершенно без грима.

– Твоя бедная мама очень огорчена, – сказал Чейз, обнимая Энни и одаривая ее своей самой обаятельной улыбкой. – Ей нужно было плечо, чтобы выплакаться. Правда, Энни?

– Правда, – ответила Энни, улыбаясь сквозь сжатые зубы. А что еще она могла сделать? Признаться, что Чейз лжет? Что они стояли в темноте, слившись в поцелуе, от которого у нее подкосились ноги? И все потому, что Чейз подлый манипулятор, а она слишком долго была без мужчины? Ведь правда заключается в этом, не так ли? Истинная правда. Она, Энни, никогда бы не поддалась ему так легко, если бы не жила как монахиня.

– Неужели? – Дон снова посмотрела на них, ее бледная улыбка погасла, а губы задрожали. – Я понимаю. Как глупо было с моей стороны подумать… То есть я хочу сказать, что когда увидела, что вы целуетесь, то подумала… почти поверила… А, неважно!..

– Целуемся? – сказала Энни с нервным смешком. Она осторожно высвободилась из рук Чейза, подошла к плите и стала готовить чай – наверное, в сотый раз за этот вечер. – Целуемся? Твой отец и я?

– Угу. – Дон подошла к столу и, упав на стул, опустила подбородок в ладони. – Целуетесь. Это только лишний раз показывает, как я глупа.

– Нет, – быстро сказал Ник. Все уставились на него. Это было его первое слово с того момента, как они с Дон зажгли свет в кухне. Его щеки порозовели под устремленными на него взглядами.