Изменить стиль страницы

Улицы были запружены. То и дело встречались блондинистые братки в спортивных костюмах таких ярких расцветок, что слепило глаза, а на скамеечках сидели пожилые люди в купальных костюмах и в носках, с полотенцем вокруг шеи, при том что до воды было добрых двести метров. Многодетные латиноамериканские семьи, одетые по-летнему, контрастировали с ортодоксальными евреями в меховых шляпах и наглухо застегнутых лапсердаках. Куда ни посмотришь, кто-то поколачивал ребенка.

Я вошел в кварталы Маленькой Одессы на морской косе. Дома казались декорациями фильма про жизнь городской бедноты. Над Оушен-авеню протянулись вырвавшиеся на поверхность рельсы нью-йоркской подземки, а в тени эстакады, на фасадах допотопных магазинчиков, можно было разглядеть где прежние вывески на английском, а где и более поздние, на кириллице. Через пару кварталов я увидел бар «Клевер» с негорящей неоновой вывеской в виде трилистника. Я вошел внутрь.

Меня встретил занозистый пол, стойка кедрового дерева и запах срыгнутого пива, оставшийся, по всей видимости, в наследство от хозяина-ирландца, зато радовало неожиданно хорошее освещение и ламинат в красную клетку на маленьких квадратных столешницах. За одним столиком сидели мужчина и женщина, за другим — двое мужиков.

Худосочную блондиночку за стойкой, на вид не старше меня, с темными кругами под глазами, похоже, недокормили в детстве там, откуда она приехала в эту страну. Впрочем, английский у нее оказался на уровне.

— Если хотите поесть, присаживайтесь за столик.

— Мне только содовой, — говорю. — Я ищу Ника Дзелани.

Она отделилась от стены и подошла ближе.

— Кого?

— Ника Дзелани, — краснея, повторил я, особо тщательно выговаривая букву «Д». Попробуйте сами произнести такую фамилию, и вы меня поймете.

— Не знаю такого, — сказала она и после паузы: — Так вам принести содовую?

— Да, — говорю. — А что, тут поблизости есть еще один бар с таким же названием?

— Не знаю.

Когда она принесла мне напиток в узюсеньком бокале, я сказал:

— А вы не могли бы кого-нибудь спросить?

— Спросить?

— Про Ника Дзелани. — Я произнес это так, чтобы меня услышали за соседними столиками. Вдруг это имя им знакомо. — Мне говорили, что его здесь все знают.

Барменша вроде как задумалась, а затем сходила и принесла ручку и салфетку.

— Напишите, пожалуйста.

Я написал имя и фамилию. Кажется, ничего не переврал, а впрочем, не поручусь, и мои сомнения с каждой минутой только крепли. Что, если сам Дэвид Локано написал их с ошибками?

Она отошла к стойке бара и набрала номер телефона. Разговор шел несколько минут, по-русски. В какой-то момент ее голос зазвучал резко, затем тон стал извиняющимся. В мою сторону она не смотрела.

Закончив разговор, она вернулась.

— Я выяснила, кто это. Теперь, видите ли, я должна все бросить и отвести вас к нему.

— Мои извинения, — говорю, вставая с табурета. — Сколько с меня?

— Четыре пятьдесят.

О'кей. Считайте, что это деньги братьев Вирци. Я положил на стол червонец. Барменша даже не взглянула, просто подняла загородку, открывая проход в служебное помещение.

— Сюда, — сказала она, показывая мне дорогу.

Мы прошли через маленькую кухоньку, где толстая блондинка, сидя на перевернутом пластиковом ведре, с сигаретой во рту читала книжку на кириллице в твердой обложке. Она не подняла глаз. Отперев три замка, барменша вывела меня в проулок.

И тут же, поскользнувшись на выбоине, с криком рухнула, схватившись за лодыжку. Пытаясь ее удержать, я потерял равновесие, но успел при этом что-то сообразить, хотя и не так быстро, как следовало бы.

За спиной послышалась какая-то возня, и в следующую секунду затылок мой пронзила острая боль. Валясь сверху на барменшу, я исхитрился развернуться в падении и приземлился на одну ногу.

Надо мной возвышались трое молодцов, и один из них уже наносил повторный удар кастетом.

После чего я сразу вырубился, даже не почувствовав жесткого контакта со стеной.

Я несколько раз сморгнул, глаза застилали слезы, но что-то перед собой я все-таки видел. Ощущение было такое, будто меня подвесили за руки, за ноги. Гортань ссохлась от жажды. А еще мне казалось, что кто-то сзади пытается молотком отбить кусок от моей черепушки.

Реальностью оказались головная боль и жажда. Сморкнувшись и проморгавшись, я увидел, что нахожусь в подвале выгоревшего здания. Стена передо мной отсутствовала как таковая, и взору открывался пустырь, заваленный битым кирпичом и вывороченной арматурой, казавшейся раскаленной под ярко-голубым небом.

Нет, меня не подвесили. Я сидел на стуле, руки-ноги стянуты изолентой.

Рядом звучала русская речь. Кто-то тюкнул меня прямиком в кровавое месиво на затылке, и от дурацкой боли я закричал в голос. Я говорю «дурацкая», поскольку отдавал себе отчет в несерьезности этой поверхностной раны, но вот, поди ж ты, не удержался. В правую лодыжку и глазную впадину тут же впились две острые иглы. Еще несколько русских слов.

Из-за спины вышли четверо: уже знакомая мне троица (вот и кастет с образчиками моего скальпа!) и какой-то новый тип.

У последнего в облике было нечто такое, явно нездешнее, что невольно рождало вопрос: то ли это лицо сформировал родной язык, то ли питьевая вода с высоким содержанием кадмия или еще что-нибудь в этом роде. Заостренный подбородок и широченный лоб превратили его лицо в треугольник, нацеленный в землю.[33]

Он загородил собой солнце, и когда мои глаза привыкли к новому освещению, я увидел, что его лицо, вовсе даже не старое, изборождено глубокими морщинами. Такой сморчок.

— Ну? — сказал он. — Ты меня искал?

Я отклонился, чтобы лучше его видеть. Стул подо мной заскрипел, тоже подавшись назад, и я как-то сразу почувствовал себя гораздо лучше.

— Я ищу человека по имени Ник Дзелани, — говорю.

— Это я.

— Вы ничего не хотите сказать Дэвиду Локано?

— Дэвиду Локано?

— Да.

Дзелани хохотнул, глядя на своих дружков.

— Скажи, что ему здец, — объявил он. — А еще лучше ему об этом скажет твоя голова. Решено, пошлю ему твою голову. Разве он тебя не предупредил?

— Нет.

Только сейчас я заметил у Дзелани в руке мачете. Он похлопал лезвием по бедру, потом медленно поднял вверх и приложил к моей шее.

А дальше произошло вот что...

Надо что-то делать.

Эта мысль пробежала по позвоночнику, как электрический разряд, застав меня врасплох. Я было попытался ее остановить, но, поняв, что поздно, будет только хуже, махнул рукой.

Я встал так резко, что стул подо мной развалился на части, и провел быструю «троечку», как учат в кемпо.

Сводишь ладони вместе, как при хлопке, но со смещением. По одной щеке — хрясь, по другой — хрясь, и еще раз, тыльной стороной правой, — хрясь. От быстроты происходящего противник в растопыре. Так лев обмирает, увидев перед собой четыре ножки стула.

Впрочем, это была не совсем «троечка». Третий удар я нанес не открытой ладонью по щеке, а кулаком в висок. Не делайте так, если не хотите вырубить человека, а то и вовсе его прикончить. От Дзелани я таким образом избавился.

И тут же, как молотобоец, обрушил кулак на парня с кастетом.

Прелесть такого приема в том, что жертва отлетает и твой кулак (или, к примеру, нога) по инерции убирает с дороги еще кого-то. В данном случае я сломал этому «кому-то» правую ключицу, и паренек отвалил на полусогнутых.

Стратегически, наверно, можно было действовать и получше, а так слева и справа от меня осталось по противнику, притом вне досягаемости. Однако в том, что их было двое, а не один, заключалось для меня определенное преимущество. Обыкновенный человек (о специально обученных бойцах я не говорю) в составе группы дерется хуже, чем в одиночку: он готов пережидать в сторонке, пока его напарник делает за него грязную работу.

вернуться

33

Иначе говоря, в женское лоно, чтобы не ходить вокруг да около.