Я крикнул так, что крик мой пробным шаром прокатился по спинам людей, сбивая оранжевые каски:

— Что вы здесь делаете?

§ 5

— Середину, — был мне машинальный ответ, выдавленный деловитым шепотом прямо в грязь, и ни одна голова не обратилась ко мне. Круглолицая хохотунья в красной юбке и рваных черных чулках, кокетливо вихляя бедрами и встряхивая рыжими, фиолетовыми и зелеными прядями крашеных волос, картинно расставила ноги, словно середина должна была вот-вот уйти из-под нее, и сказала:

— Привет, Фома, давно тебя не было видно. Эким ты сегодня франтом!

— Здравствуй, Нинон, рад видеть твое румяное личико на этой выставке уродов. Скажи мне, милая, что нового под нашей звездой?

— Цветаста чертовщина и словоблудие, так что на ушах кровавые мозоли, но…

Ее перебила группа молодых людей экзотической наружности, сопровождавшаяся неистовыми ритмами, доносившимися из магнитофона, водруженного на разрисованной губной помадой гнилой остов автомобиля.

Меня хлопали по плечам и ушам, дергали за галстук, целовали в щеки и обнимали, залезали в карманы и набивали голову всякой занятной городской всячиной. От обилия жаргонных словечек, произнесенных с замысловатыми интонациями, губы размялись в тугой улыбке, готовой сорвать кожу с лица. В воздухе вкусно запахло ересью. Чудные политические анекдоты едва не сорвали с меня защитную строгость. Но, нащупав во внутреннем кармане пиджака футлярчик с блокнотом, я нашел возможным ответить столь же экспрессивно всей окружавшей меня развязной братии. Взобравшись на разрисованные остатки месопотамского автомобиля, возложив стопу на пульсирующий от звуковой перегрузки магнитофон и слегка подтянув брюки на полусогнутых ногах, я громко кричал, обшаривая руками отполированный солнцем горизонт и пугая проходящих обывателей.

— Люди, вещий дух Неверующего Фомы вновь посетил вас, дабы укрепить вашу веру в себя! Новый пророк, человек эпохи рок проник в ваши выцветшие желания. Пророк реванша и оздоровления вселился в ваши самые смелые мысли. Фома зовет вас вконец извериться и таким образом обрести новую веру, избавиться от обузы пустых слов и деспотии ненужных принципов, не приносить свои человеческие ценности и страсти в жертву абстрактным понятиям. Оглянитесь на себя! Посмотрите, какими жалкими и немочными вы стали, обложившись словами! Сорвите с себя коросту обобществленной мечты, которой вас закармливают с малолетья так, что вы боитесь быть дерзкими и властными. Пусть на прежнем месте вырастет свежее здоровое мясо плоти, способной ко всей гамме человеческих ощущений. От морали абстрактных слов — к морали конкретного тела, истомившегося по ощущениям. Переступите через себя! Переступите через все, что мешает вам быть собой, и вы станете этой мечтой сегодня. Назло самой мечте, которая думает, что она неуязвима!

Под общий гвалт, аплодисменты и улюлюканье я спустился с ржавого шутовского постамента, поймав искрометное веселье и даже один цветок пронзительно красного цвета. Старательно оттерев губную помаду со своих щек, пару раз ущипнув пестрые надушенные вороха ситца, я торжественно пообещал навестить присутствующих в самое ближайшее время, отвесил поясные поклоны всем окружающим и, оборвав с ближайшей стены дома рекламу какого-то зубопротезного предприятия, пошел прочь…

Спустя полчаса, я рассматривал другой угол дома, разбирая по буквам название улицы, на которой некогда находилось заведение, где я числился служащим. Название изменилось, хотя раньше легче могла измениться сама улица, но никак не ее название. Продавец лотерейных билетов с одним носом вместо лица поведал мне, что имя собственное, определенное в качестве названия, выкрошилось из букв от времени и его заменили на другое.

— А что будет, если устареет и новое название? — спросил я, ища в карманах мелочь.

— Будут менять до тех пор, пока не кончатся названия, но безымянности не сдадимся, — протягивая билет, ответил нос. — Желаю вам выиграть название любимой вещи.

Плутая глазами в рекламных щитах, спотыкаясь о всякую всячину, недоступную человеку, испытавшему полную атрофию бдительности, я добрался до массивного здания с вытертыми от послужной суеты колоннами.

Для того, чтобы определить прочность предмета, нужно его сломать.

Чем сломать слово?

Поклоняясь чиновничьим правилам, ищу свое имя в списках обреченных, перебираю цифры диковинных законов, в прожорливое чрево которых меня занесло. Бьюсь в конвульсиях административных разъяснений…

… в моей душе нет ничего, кроме горсти знаков препинания.

МЕНЯ СОКРАТИЛИ.

Я посмотрел на свое отражение, сокращенное по мановению административного кровопускания и лишенное рабства, гарантированного законом.

«Техника и эмпирика вообще содействуют организации нашего недостатка». Мартин Хайдеггер.

Современные статистические агентства грамотно и квалифицированно объяснят мне, почему я задыхаюсь, бледнею и не могу удовлетворить любую, пусть даже мизерную, человеческую страсть. Историческая наука скрупулезно поведает мне социальные и экономические перверсии отцов, схватившие меня за горло. Психология и невольничья идеология объяснят, почему небо надо мной пусто и почему в народе, кривя лицо в злорадной ухмылке, меня зовут Фома Неверующий, а легионы вражеских синих слов проштампуют латинскими названиями набежавшие комплексы неполноценности.

Я вылью свою кровь в емкую горсть неистового желания и выцарапаю из окружающего мира все красные краски, потому что не хочу никаких разъяснений от человечества.

Я хочу, и мое кровоточащее желание — основной закон бытия, мой Бог, мой кумир, мой удел.

Каждый живет в мире собственного изготовления…

… тут я выпал из мысли и, просачиваясь между колонн здания на волю, оставил на затертых камнях синюю надпись:

ЗДЕСЬ БЫЛ ФОМА НЕВЕРУЮЩИЙ.

Время обитателей башен из слоновой кости безвозвратно прошло, мечтателей переселили в грязный подвал, но работы в области мысли ведутся с прежней интенсивностью.

Я веду подкоп под человечество, и сегодня, 1 июня 1992 года, в центральную штольню под его нравственные устои заложен основной пиротехнический заряд моего Неверия.

Изобретение это — бескомпромиссный вызов бытию, и потому изобретаю себя заново в каждом жесте и в каждой мысли.

Я живу по закону параллелограмма сил. Если хочешь чего-то достичь в будущем, не трать настоящее на то, чтобы бросать камни в прошлое, каким бы отвратительным и гадким оно тебе ни казалось. Твои суждения — радость твоих врагов, твои действия — их зависть. Действие возвышает человека даже тогда, когда оно бессмысленно, ибо человек создан не для готового результата, а для его достижения.

Быть неудачником — величайшее генетическое преступление перед человечеством.

Жизнь моего поколения — это подробное руководство по уничтожению времени и цели жизни любого биологического организма.

Добрые люди одолжили меня светлому будущему, и теперь я не знаю, как мне вернуться назад в настоящее, не будучи названным анархистом, диссидентом или сотрясателем устоев.

Добрые люди.

Никто не проливал столько крови, как именно эти добрые кампанеллы и моры, обещающие светлое будущее.

Я люблю спать спиной к портретам предков, не спорю с ними и не вопрошаю их ни о чем. Для них легче вынести десятилетия концентрационных лагерей, чем просмотр одного порнографического фильма. Наглядные примеры показывают, что во втором случае их нравственные чувства страдают неизмеримо больше. Они негодуют при виде животворящего фаллоса — прародителя мира, но никак не при делении мира на рабов и палачей, когда изуродованных людей, оставшихся в живых, плетью гонят к Счастью и, бросив там, забывают. Это коренное различие наших поколений. Остальное — худосочные следствия. Ненавидеть вас — значит давать вам силы. Вас нужно просто пропустить сквозь пальцы.