Глава XI

Утром, когда первый туман, почти такой же мрачный, как и сама ночь, возвестил о начале нового дня, я уже была на ногах и одета, все мои мысли были о работе, которая предстояла мне в тот день. Только смятая головой Сент-Клера подушка напомнила о том, что ночь – в течение которой я не сомкнула глаз – была не что иное, как неприятный, напряженный сон.

Но по дороге вниз на кухню я почувствовала, что силы мои поддерживает возбуждение, которое часто приходит вместе с болью, и я быстро приказала Маум Люси, возившейся у огня, позвонить в колокол и поднять людей. Ведь у нас было столько дел. Сегодня должны прибыть рабочие, нанятые капитаном Пиком в Дэриене; Сею и Бою предстояло встретить их на лодке; нужно было подписать контракты, на поляне перед хижинами разжечь костры под железными котлами, чтобы в полдень была готова для них чечевица со свининой.

В девять часов первая лодка, нагруженная освобожденными трудящимися, причалила к месту. Группка оборванцев выглядела довольно жалко в свисавших с плеч лохмотьях, они казались такими грязными, что Маум Люси и Марго брезгливо отвернули носы и пробормотали с глубочайшим презрением что-то о "полевой скотине".

Все утро я просидела в своей конторке с Шемом, их старшим, чтобы получить подпись каждого негра на контракте, что оказалось настоящим наказанием божьим. Это было тягостное испытание. Мне приходилось читать и перечитывать контракт, потом ждать, пока негр вникнет в суть – иногда даже выйдет советоваться с друзьями. Оказалось, что все они были почти уверены, что, подписав контракт, опять попадут в рабство. Один старый негр, в поношенной шелковой шляпе и с зонтиком (хотя бескрайняя синева заливала все небо), возвращался несколько раз и просил снова и снова прочитать ему контракт, но под конец все же подписал.

Но один раз я все же вышла из себя. Это случилось, когда один юноша по имени Джон Итон сказал, когда я объяснила ему условия контракта:

– Хорошо – вы подпишите мой контрак', мистис, – тода я подпишу ваш.

Потеряв терпение, я выгнала его; но через пять минут он опять возник в дверях.

– Я снова тута, мистис, – сказал он с добродушной улыбкой и без дальнейших замечаний поставил свою подпись на бумаге.

Там же, в конторке, я наметила с Шемом план работ, которые предстояло сделать в первую очередь. Сначала обжечь хлопковые и рисовые почвы и очистить до последнего корешка, вспахать хлопковые земли, а потом прорыть каналы на рисовых участках и наполнить их водой, отремонтировать дамбы и укрепить их от аллигаторов; и рисовые поля должны быть засеяны до того, как начнется мартовское половодье.

Шем, широкий темнокожий здоровяк, кивнул:

– Да, мэм, – нада чтоб проросло до марта. Ясно дело, нам нужно успеть.

Но это не все, продолжала я. Возвышенность тоже надо вспахать и засеять. Здесь мы будем выращивать зелень, кукурузу, горох и капусту, картофель и бобы – для домашней кухни; ухаживать за ними потом будут Вин, Сей и Бой, так как все остальные будут нужны на рисе и хлопке; и он должен следить, указала я, чтобы на рисовых болотах работали самые здоровые и сильные – а те, что послабее, и неокрепшие юноши должны работать на хлопковом поле.

Он снова кивнул.

– Да, мэм, – рисные болота вредные здоровью. Прошлый год пропасть цветных померло от болотной лихоманки.

Тут я его перебила, не желая вести подобные беседы.

– И запомни, Шем, – сказала я ему строго, – я не потерплю безделья и халатности на работе. Растолкуй каждому. Скажи им, что, если хоть один бушель риса пропадет из-за их лени или небрежности, им придется платить за него, согласно контракту.

Несмотря на усталость после утренней работы, я определенно чувствовала себя победительницей. Пятьдесят две подписи были поставлены под контрактом; первый шаг на пути к осуществлению моих замыслов был сделан. Я понимала, какие трудности у меня впереди. Но уже сейчас, направляясь по полю к дому, я видела черную плодородную землю вспаханной и засеянной; видела, как прорастают семена и ростки тянутся вверх; как зреют и раскрываются хлопковые коробочки; и я вдруг поняла, что выиграю; я должна; здесь я не должна потерпеть поражение.

За обедом Руперт обрушил на меня целый шквал новостей. За утро он успел побывать везде – у хижин, в конторке, с жадным интересом смотрел, как негры едят, сидя под деревьями; теперь ему не терпелось поделиться увиденным. Оказывается, Джон Итон умеет играть на варгане, а дядюшка Эрли подвязывает кудрявый чуб конским волосом, чтобы отгонять ведьм.

Сент-Клера не было видно, но Марго сообщила, что он отобедал у себя в комнате. Ее презрительная ухмылка не ускользнула от меня, и меня охватило раздражение при мысли о том, что, пока я трудилась с рассвета, он бездельничал в своей спальне – конечно, еще в пижаме, – ничуть не интересуясь, как идут дела. Но я отмахнулась от этого раздражения. "Какая мне разница, – спросила я себя, – интересуют его дела или нет?" У меня еще полно работы – во вторую половину дня мне надо закончить с Шемом составление списка работ, чтобы завтра же они развернулись по плану. Так что еще два часа я просидела в маленькой конторке, и до нас доносился беззаботный хохот новых работников, которые разлеглись перед хижинами, наслаждаясь последним днем отдыха. Когда я поняла, что Шем усвоил все мои наставления о том, как должна продвигаться работа, я велела ему идти к остальным и отдыхать, а сама пошла вымыться и переодеться.

Но, открыв дверь своей спальни, я замерла. В комнате уже не было моих вещей, стол был пуст, открытая дверца шкафа обнажала его пустоту. Пока я работала, Марго переселила меня в большую спальню; и, развернувшись, я бросилась наверх, быстро прошла через зал и распахнула дверь комнаты Лорели.

Сент-Клер стоял, непринужденно облокотившись на каминную полку. Когда я замешкалась на пороге, он заговорил:

– Вы довольны?

Осмотревшись, я заметила свои вещи, разложенные на туалетном столике Лорели. Мой скудный гардероб разместился в ее просторном шкафу. Я пожала плечами. "Почему бы и нет, – спросила я себя, – какая разница, где ночевать?"

– Да, вполне. Хотя я предпочла бы остаться в другой комнате.

– Ваши предпочтения, как вы выразились, тут ни к чему.

– Похоже, что так. – Я постаралась говорить приветливее. – Вы всегда поступаете только по-своему.

Бледные, обведенные черными кружками зрачки уставились на меня, и в голосе не слышалось ответной приветливости:

– Есть вещи, в которых я лучше разбираюсь.

– Например – где мне спать?

– Да.

Я снова пожала плечами.

– Мне абсолютно все равно. А теперь – выйдите, пожалуйста. Мне надо переодеться к ужину.

Когда дверь за ним затворилась, я вымылась и переоделась, признавшись – по крайней мере себе самой, – что комната, предназначенная для хозяйки Семи Очагов, с кроватью под пологом, глубокими креслами и трюмо, была гораздо удобнее, чем та, что отводилась гувернантке. Больше всего я была довольна дамским письменным столом, отделанным слоновой костью, и я представила, как, убежав от болтовни Старой Мадам после ужина, буду за ним составлять счета.

Вдруг мне стало душно и в комнате, и в доме, и я быстро, чтобы не быть перехваченной по дороге Рупертом, сбежала вниз по лестнице и, выйдя через заднее крыльцо, устремилась к хижинам. Здесь мне открылась картина мирного домашнего вечера. Женщины, тихо напевая, сновали в хижины и обратно, а на ступеньках перед дверьми расселись мужчины, и так умиротворенно выглядели их лица, словно они знали средство от всех напастей. Джон Итон, привалившись к дереву на поляне, играл на вагране, и его черные глаза плясали вправо и влево под причудливый, похожий на взмахи птичьих крыльев, ритм своей мелодии, что разносилась в сумерках.

Шем, чинивший упряжь для мула, завидев меня, поднялся и приложил руку ко лбу в почтительном приветствии. Он передал мне расчетные книжки, которыми я снабдила каждого негра и в которых должны были учитываться расходы и суммы, положенные к выдаче, когда придет время расплачиваться. Я взяла их, чтобы просмотреть после ужина, и повернула к дому, шагая по узкой дорожке, что вилась вдоль реки и болота, которое было сейчас тихо и неподвижно. Даже птичий пересвист стих, и дикая утка сидела на болотной траве, не потревоженная никем. Сумерки, как молчаливая, загадочная женщина, мягко обнимали неподвижный пейзаж.