Где так смогли вытравить в этом человечке чувство собственного достоинства и гордости?
Причина оказалась невероятно простой. Он был тихим пьяницей. Пил запойно и в одиночку, запрётся в вагончике, поставит под кровать ящик дешёвого портвейна и, пока не прикончит, на белый свет носа не кажет. Ящика хватало дней на пять. Семён пытался вытащить шефа из этой грязи, но не смог. Махнул рукой. Взвалил на себя всю работу.
Слухи о пьянках докатились в экспедицию и пропали. Оказалось, что к пугливому Сиротину загодя дошла весть, видимо, сам Гладков и подкинул её, что где-то в министерстве сидит его однокашник. Успокоился. Чёрт с ним. Дела идут, и ладно.
В партии дисциплина разваливалась на глазах. Когда Семён упрекал рабочих за прогулы, наказывал их выговорами или пытался уволить нерадивых, ему тыкали в глаза начальником.
Терпение лопнуло на итоговом партхозактиве, где Семён всё рассказал, не забыв о недостатках всей экспедиции.
— В нашу партию крайне нерегулярно завозятся продукты. Я неоднократно обращался в отдел рабочего снабжения, но начальница ОРСа Барыкина ухом не ведёт, а рабочие едят пустые щи и опостылевшую до тошноты вермишель.
Почему же мы должны выпрашивать положенный лимит продуктов?
После неудачных попыток наладить питание, обратился к секретарю парткома. И что же он мне посоветовал?
Дескать, будьте поласковей с Барыкиной, и она смилостивится. Простите, при чём здесь личные отношения? А продукты со склада ОРСа уходят налево, у меня есть доказательства. Барыкина и тот, кому это выгодно, сделали из отдела рабочего снабжения кормушку нужным людям.
Неделю назад за несколько пар импортных сапожек отгружено десять ящиков тушенки, два ящика печени трески, три мешка мороженого чира. Эти продукты мы в партии не видим давненько.
Секретарь парткома Любушкин занимается только распределением квартир и дефицитов: ковров, машин и ковровых дорожек. За все время работы я ни разу не видел Любушкина на производстве… Наш партком — гнилой аппендицит в теле администрации…
— Прекратите!!! — выпучив глаза, сорвался на визг Любушкин. — Это дискредитация!
— Это правда! — сурово и тихо перебил его Ковалёв. — И речь идёт о том, что именно вы компрометируете работу комитета.
— Не мешайте выступающему, — успокоил Любушкина представитель объединения. — Продолжайте, товарищ Ковалёв.
Он продолжил. Потребовал технику, оборудование. Может быть, и не стал бы резать так больно по живому, но Сиротин напомнил о регламенте. Этим только подхлестнул. Услышал про свои дела такое, что буряком налилось угрюмое лицо, а глаза лютой ненавистью. Главный инженер партии беспощадно бил фактами.
Но больше всех досталось Гладкову. За деморализацию коллектива, за пьянки, наушничество и стравливание подчинённых. Закончил резко: "Таких людей, как Гладков, надо гнать поганой метлой из партии". Неожиданно в зале разразились овации, кто-то ревел: "Молодец!"
Семён шёл, как в тумане на своё место.
На второй раунд приехало два «уазика» начальства в тайгу. Гладков швейцаром вылетел из дверей конторы, захлебываясь в приветствиях и распахивая дверки машин. Ковалёв только что вернулся с буровых.
Пока приехавшие рассаживались в камералке, Гладков заманил Семёна в свой кабинет.
— Семён Иванович, давай по-хорошему замнем этот инцидент, — ласково заворковал, ослепительно улыбаясь, — скажем прямо, что мы помирились и будем работать вместе. Пить я больше не буду.
— А мы разве с вами ругались? Зачем нам мириться? Нет уж, Валентин Викторович, не верю я вам. Хватит! Работать так больше нельзя.
Открыл собрание Любушкин. Распалясь, он долго стращал Семёна карами за "непродуманное, незрелое и скоропалительное выступление".
Коммунисты, неожиданно для приехавших, выступили в защиту главного инженера и привели ещё факты беспорядка в экспедиции. Голосовать за составленный заранее проект-решение отказались.
Сиротин понял, что главный инженер партии опасен, пригласил после собрания в свой «уазик», всю дорогу мягко и настоятельно советовал быть осторожным в жизни, не срываться, не лезть на рожон, прозрачно намекнул, что Любушкин скоро уходит на пенсию и экспедиции нужен энергичный секретарь. Совсем дружески попрощался у порога.
Не поверил теплым словам Ковалёв. Глаза Сиротина на улыбчивом лице светились мутным льдом неприязни.
Обидой въелись в душу его слова: "Мы же тебе дали орден, квартиру, должен ты это отработать?" Что же получается — всё дали впрок? Н-е-ет! Люди есть правда, на том стоял отец, тому и учил сына.
Понизили Ковалёва и направили в другую партию техруком. Да не смирился строптивец. Отправил на имя первого секретаря обкома все протоколы и письмо. Через неделю испуганный диспетчер позвал из гаража к рации. Ковалёв взял трубку.
— Слушаю.
— Ты почему не поставил в известность партком о своём письме? — донёсся неистовый рёв Любушкина.
— Чего вы кричите, вас небось и без рации слышно за сорок километров, — ответил Семён.
— Ковалёв! Мы вас выгоним из партии!
— А мы вас на пенсию…
Трубка мгновенно смолкла, только слышно было хриплое дыхание потерявшего дар речи Любушкина.
— Я послал за вами свою машину, немедленно явитесь в партком для разговора с представителем обкома партии.
— Хорошо!
Послышался резкий грохот брошенной трубки.
В кабинете сидел молодой, модно одетый парень. Секретарь парткома разговаривал по телефону. Положил трубку и показал на стул вошедшему.
— Товарищ Ковалёв! Вы не верите, что в экспедиции могут разобраться в ваших вопросах? Отвлекаете областной комитет, понимаешь, от дел, человек летит за столько километров разбираться в пустяковом конфликте.
— При чём тут партком, я лично вам не верю.
— Почему, извольте спросить? — зло вскинул лохматые брови Любушкин.
— Потому что в ОРСе у Барыкиной я вас видел много раз, вы там любите отовариваться, а в ведущей геологоразведочной партии ни разу не появились. Побоялся вашего субъективного мнения, поэтому отправил письмо в обком.
— Ковалёв, не ваше дело, где я бываю, — раздражённо заметил Любушкин, — сейчас, речь пойдёт о вашем выступлении на активе. Грубо вы говорили и нетактично, факты явно надуманы.
— А вы, хоть с одним рабочим говорили? Вы в партии разобрались? Нет! О чем же нам говорить? Хотите свежие факты?
— Какие ещё факты?
— Месяц работаю в Талуминской партии, и две недели люди сидят на одной перловке.
— Опять болтовня… Этого не может быть.
— Мы трижды посылали радиограммы Барыкиной, последняя радиограмма на имя начальника экспедиции, парткома и группового комитета профсоюза. Ни ответа, ни привета.
Любушкин сорвал трубку телефона и набрал ОРС.
— Екатерина Матвеевна? Вы получили из Талуминской партии радиограммы о нехватке продуктов? Нет?! И я не получал! Я так и знал, — повернул гневное лицо к Семёну, — всё вранье!
— Принесите, пожалуйста, копии радиограмм, они должны быть у радистов, — попросил представитель обкома.
Любушкин вернулся смущённый.
— Знаете, гм-м… Оказывается, мы их получали. Так вышло… Гм-м. Дел по горло.
— Наломали вы, Любушкин, дров, — удрученно сказал представитель обкома, — кстати, я был в той партии, где вы работали, Семён Иванович. Разговаривал с людьми, они подтвердили вашу правоту. Факты, так сказать, подтвердились. Правильно выступили, честно! Товарищ Любушкин, соберите внеочередной партком. Пригласите Сиротина, Барыкину. Давайте разбираться сообща.
— Сейчас, сейчас всех соберу, — бросился к телефону Любушкин.
— И-и… Как вы додумались вынести строгий выговор Семёну Ковалёву за объективную партийную критику? — невесело покачал головой приехавший.
После шести бурных часов заседания, Семён благодарно улыбнулся, прощаясь, с инструктором обкома партии, который, в считанные часы, разрешил все проблемы. Радостно пожал ему руку и поблагодарил.
Вернувшегося из экспедиции Семёна встретил обеспокоенный начальник партии Яснополец Александр Андреевич — горный инженер, с двадцатилетним стажем работы в геологии. По-юношески стройный, сухощавый. На простом лице ангарского кержака — доброго прищура глаза.