Я остался за границей. Возвратившись в Париж, я решил повидать Раковского, который в то время был советским послом во Франции: у меня с ним установились еще раньше добрые личные отношения. С большим волнением я рассказал ему обо всем, что пережил; отчасти он уже знал о моих перипетиях. Выслушав меня, он сказал:

- Конечно, жаль терять таких людей, как вы. Но другого выхода для вас я не вижу. До сих пор судьба вас баловала, вы имели за собой поддержку Ленина. Теперь вам будет трудно. Я не буду вас осуждать, если вы не поедете в Москву. После долгих размышлений, я ответил Фрумкину на его письмо. Копию своего письма я отправил в Центральный Комитет коммунистической партии, также и в Высший Совет Народного Хозяйства. Этого письма у меня под рукой нет, я восстанавливаю его по памяти: «Я никогда не был членом ВКП, но работал как специалист; я верил в свое дело и вкладывал в свою работу все свои силы и способности. Восемь лет своей жизни я отдал советскому правительству в качестве одного из тех двух миллионов советских служащих, которые были призваны к этой работе. Позвольте мне теперь сделаться одним из 170 миллионов непривилегированных советских граждан. Лесная промышленность теперь налажена и может работать беспрепятственно. В капиталистических государствах за заслуги дают ордена и награды. Для меня же единственным вознаграждением остается удовлетворение, что я не попал в руки Чека. Заверяю вас, что я никогда не окажусь по ту сторону баррикад. И я надеюсь, что со временем сложатся условия, которые позволят мне вернуться к работе». Так кончилась моя активная деятельность в деле восстановления советского хозяйства.

*) Вождями в тот период были Сталин, Зиновьев и Каменев.

Глава восемнадцатая СОЦИАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ ПРИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДИКТАТУРЕ

Когда я оглядываюсь назад и политически оцениваю то, что мне пришлось наблюдать во время моей десятилетней близости к советской власти, я все отчетливее вижу те основные черты пореволюционного строя, которые определили развитие СССР и привели его к нынешнему положению. Каждый невольно задает себе сейчас вопрос: как объяснить тот факт, что, при существовании железной диктатуры, народ СССР все же настолько осознал себя национально, так вырос материально и духовно, что смог столь блестяще осуществить защиту своей страны? Для того чтобы правильно судить о современной России, надо помнить о некоторых особенностях русской революции, продолжающих играть важную роль и поднесь. Большевики пришли к власти и удержались по ряду исторических причин; но одной из них было отсутствие в стране других реальных и организованных сил, которые хотели бы и решились бы на то, чтобы развязать революцию и довести ее до ее логического завершения. Троцкий как-то сказал по этому поводу: когда народ, изнывающий под гнетом умирающего режима и жаждущий избавления от него посредством революции, встречает на своем пути ту революционную партию, которая глубоко верит в эту революцию, - тогда создается благоприятная обстановка, при которой революция и осуществляется. Разложение старого режима еще до 1917 года зашло так далеко, ненависть и презрение к нему во всех классах населения были столь сильны, что, с падением трона Романовых, вся социально-политическая структура царского государства рассыпалась прахом. Немногочисленное дворянство, опора самодержавной власти, с момента национализации земли - единственного источника его политической силы - превратилось в «человеческую пыль».Промышленная буржуазия тоже была немногочисленна и слаба. Кроме того, она не обладала тем опытом управления и политической самодеятельности, какой имела буржуазия Запада, и выказала себя трусливой и не подготовленной к грозным событиям 1917 и 1918 годов. Правда, впоследствии, в 1919-1921 годах, и буржуазия, и часть дворянства, и некоторые элементы интеллигенции попытались организовать сопротивление и начали гражданскую войну; но в процессе этой борьбы выявилась неотчетливость идеологии, слабость воли этих групп и отсутствие у них. корней в народе. Гражданская война привела лишь к усилению классовой ненависти, к террору и почти поголовному физическому истреблению представителей старого строя. К 1921 году дворянство, крупная - а отчасти и средняя - буржуазия были ликвидированы в России. Что касается радикальной и либеральной интеллигенции, то, хотя она стояла за революцию, но в своей тактике она исходила из ошибочной предпосылки, что революцию должна возглавлять буржуазия; таким образом, она поставила на карту, битую историей, и оказалась в стане побежденных. Кроме того, в ней произошел раскол, поведший к ее растерянности и ослаблению. Русские социалисты боялись взять в свои руки власть, хотели делать революцию в белых перчатках, предавались идеалистическим мечтаниям и не возглавили народных сил, которые в это время больше всего жаждали твердого руководства в осуществлении отчетливых и волевых лозунгов. Некоторые группы интеллигенции сознательно пошли на службу к большевикам, считая, что новая власть, как бы плоха она ни была, все же - народная власть. Другие заняли нейтральную позицию. Часть интеллигентов социально опростилась», сняла «белый воротничок» и «пошла в народ». Это не было похоже на«хождение в народ» 70-х годов прошлого столетия, когда в движении участвовали «кающиеся дворяне» или революционеры-идеалисты. После победы советской власти интеллигенция только этим путем могла спасти себя, спасти в самом грубом смысле этого слова, то есть избегнуть голодной смерти. Она стала занимать мелкие служебные посты в большевистской администрации, начала работать по ликвидации безграмотности и т. п. и, в общем, к 1924-1925 году вошла, как один из составных элементов, в новую жизнь и примирилась с властью. Большевики, беря власть в свои руки, исходили из того, что основными движущими силами революции являются рабочий класс и крестьянство, то есть большинство русского народа; свою же роль они понимали как руководителей, вождей этого большинства. Они, действительно, показали себя решительными, смелыми лидерами, которые, поставив перед революцией определенные задания, твердо и неуклонно вели народ к их осуществлению. В то же время политика советской власти была направлена на то, чтобы укреплять фундамент нового строя через политическое воспитание масс и превращение всех трудящихся в сознательных и активных строителей Советской страны. Красной нитью проходит эта тенденция через все этапы развития Советской России. С начала революции Ленин, в целях укрепления диктатуры пролетариата и привлечения масс к творчеству новых форм жизни, намечал путь участия рабочего класса, а также и крестьянства, в массовом контроле над государственным аппаратом. В то же время этот контроль должен был стать действенным орудием улучшения административной системы и борьбы с ее бюрократизацией. Уже в 1919 году были намечены следующие меры для устранения недостатков государственного аппарата и для того, чтобы строй не выродился, как говорили тогда, в «советский термидор»: : 1) обязательное привлечение каждого члена Совета Рабочих Депутатов к выполнению определенной работы по управлению государством; 2) последовательная смена этих работ, с тем чтобы они постепенно охватывали все области управления; 3) постепенное вовлечение всего трудящегося населения в работу по управлению государством. В апреле 1919 года Ленин писал Сталину (который, будучи наркомом Рабоче-Крестьянской Инспекции, представил в Совнарком проект реорганизации этого отдела): «По-моему, в декрет о Контроле надо добавить: 1) создание центрального (и местных) органов рабочего участия; 2) ввести по закону систематическое участие понятых из пролетарского населения, с обязательным участием до 2/3 женщин; 3) выдвинуть на первый план тотчас же, как ближайшие задачи, летучие ревизии по жалобам граждан, борьбу с волокитой, революционные меры борьбы с злоупотреблениями и волокитой, особое внимание повышению производительности труда и увеличению количества продуктов и т. д.». На это Сталин отвечал Ленину, что«это - вопросы политики реорганизованного Государственного Контроля. Ничего не имею по существу против таких пунктов, наоборот, они необходимы». Это показывает, что уже в то время Ленин, пытаясь реорганизовать контроль государственного аппарата, имел в виду привлечение масс именно с точки зрения политической тактики. В январе 1920 года Ленин писал Сталину по тому же вопросу и, между прочим, указывал на следующее: «Цель (Рабоче-Крестьянской Инспекции) - всю трудящуюся массу, и мужчин, и женщин особенно, провести через участие в РКИ; ...читать лекции беспартийным конференциям рабочих и крестьян об основах Государственного Контроля; ...постепенно вызывать крестьян с мест (обязательно беспартийных крестьян) для участия в ГосКоне в центре. Тоже для беспартийных рабочих..,» А в 1923 году в своих статьях «Как нам реорганизовать Рабкрин» и «Лучше меньше, да лучше» Ленин заявлял, что, хотя советская власть построена на диктатуре рабочего класса, но рабочий класс может осуществить эту диктатуру только в сотрудничестве с крестьянством и должен тщательно избегать малейшей ошибки в отношении к последнему, дабы не допустить катастрофы. Поэтому важно, чтобы не только рабочие, но и беспартийные крестьяне принимали участие в строительстве и контроле государственного аппарата страны. Среди специалистов - хозяйственников, инженеров и т. д. - такая попытка привлечения «кухарок» к управлению страной, ее государственным аппаратом и промышленностью, вызывала крайнее раздражение. Они тогда считали это только костью, бросаемой советской властью черни для оправдания диктатуры. Между тем, в действительности, эта форма втягивания масс в государственные дела положила начало той «общественности», которая в наше время позволила таким истинным демократам, как Сидней и Беатриса Уеббы, рассматривать Советскую Россию как демократию, несмотря на диктаторские методы политического управления страной. В первой из вышеприведенных статей Ленин писал:«В нашей Советской республике социальный строй основан на сотрудничестве двух классов: рабочих и крестьян, к которому теперь допущены на известных условиях и «нэпманы»,то есть буржуазия. Если возникнут серьезные классовые разногласия между этими классами, тогда раскол будет неизбежен, но в нашем социальном строе не заложены с необходимостью основания для такого раскола, и главная задача наша состоит в том, чтобы внимательно следить за обстоятельствами, из которых может вытечь раскол, и предупреждать их, ибо в последнем счете судьба нашей республики будет зависеть от того, пойдет ли крестьянская масса с рабочим классом, сохраняя верность союзу с ним, или она даст «нэпманам», то есть новой буржуазии, разъединить себя с рабочими…; Ленин, по своей теории, не признавал равноправия даже за двумя основными классами Советской России, рабочими и крестьянами, и считал, что рабочий класс должен опекать крестьянство, партия должна опекать рабочий класс, а Политбюро должно контролировать партию. Но, в этих рамках, Ленин считал необходимым в максимальной степени втягивать массы в дело управления страной и развивать их политическую сознательность путем привлечения их к систематическому контролю государственной машины. Ленин всегда подчеркивал, что сложность положения Советского государства заключается в том, что мелко буржуазное крестьянство количественно преобладает в стране над рабочим классом - активным элементом революции. Тем не менее, он считал, что советская власть должна быть властью рабоче-крестьянской, и что рабочий класс, приняв на себя руководство страной, всегда обязан помнить об особой социальной сущности крестьянства и не должен допускать эксплоатации его, даже во имя укрепления социалистического, то есть рабочего сектора страны. Наоборот, необходимо, чтобы крестьянство почувствовало положительные стороны нового строя. Во имя этого Ленин стремился привлечь и более инертную массу беспартийного крестьянства к контролю государственного аппарата и к работе по управлению страной. Все эти факты помогают уяснить то явление, что советская диктатура, хотя и суровая, как и всякая другая диктатура политического характера, все же существенно отличается от последних именно тем, что она не является самоцелью, а лишь средством для скорейшего достижения настоящей цели - блага народного большинства. Ленин ставил теоретически определенные границы советской диктатуре, и переступание этих границ в деле управления государством считалось «неувязкой и недочетом самого аппарата»... … Когда вспоминаешь облики творцов русской революции - как их приходилось наблюдать в повседнневном общении с ними, в обстановке напряженной работы, - то невольно, по аналогии, сравниваешь их с деятелями Великой французской революции. В частности вспоминаешь того же Робеспьера, который дал миру идеи свободы, равенства и братства в теории, а в своей политике, направленной на осуществление этих идей, часто нарушал эти основные принципы демократии. Я не собираюсь подымать здесь вопрос о роли личности в истории и вовсе не думаю, что ход событий того или иного периода определяется умением или неудачами руководителей, державших власть в своих руках. Мы живем в эпоху, когда массы заменяют единицу - как бы значительна эта единица ни была. Недаром в наше время памятники воздвигаются не полководцам, а «неизвестному солдату». Но, принимая положение о незыблемости, в основном, исторических процессов и признавая, что массы являются решающим фактором в развитии событий, - нельзя, однако, отрицать того, что в каждый данный момент существуют реальные альтернативы, когда ум и воля побеждают безволие и нерешительность, когда отдельные вожди оказываются способными правильно оценить политическое положение и дать соответствующее направление стихийному движению. Историческое значение большевиков заключается именно в том, что у них хватило решимости взять в свои руки судьбы страны, овладеть стихией и довести революцию до ее логического конца. Осуществляя эти цели, коммунисты, несмотря на весь диктаториальный характер своей власти, считали себя и действовали, как выразители воли народа. Ленин, в котором сочетались ум, воля и характер - необходимые качества вождя - понимал ээто лучше всех. Его фраза:«если я, во имя блага большинства, подчиняю массы моей воле, то я прав, ибо я лично не преследую своих интересов, а делаю это для блага большинства» является ключом к его партийной и политической тактике. Ленин был цельным, точно вылитым из одного куска, человеком, когда вопрос касался революции. Он верил, что история предназначила его для создания новой России, согласно теории Маркса и Энгельса, и он шел без раздумья и сомнений к этой цели, для достижения которой все средства были хороши. Он был убежден, что все здоровые элементы страны с ним, и поэтому, вероятно, с такой легкостью наполнял тюрьмы теми, кто осмеливался критиковать новый строй. В этом, пожалуй, основная разница между Лениным и Сталиным: первый не прощал критики основных принципов коммунистического строя, а второй, считая себя олицетворением режима, видел изменника в каждом, кто был против него, Сталина. Но эта вера в собственную миссию давала возможность и тому, и другому постоянно менять тактику, двигаться резкими скачками и удивлять мир неожиданными сюрпризами, которым, впрочем, они всегда находили принципиальное обоснование у Маркса. О непримиримости, фанатичности и жестокости большевистских вождей, безжалостно сметающих со своего пути все преграды, было много сказано и написано. Но гораздо меньше внимания было обращено на мотивы их действий и на характер их тактики. А, между тем, это объясняет очень многое. Я бы не хотел, однако, чтобы моя попытка продумывания этих явлений была истолкована в том смысле, что я в какой-то мере оправдываю, например, ту жестокость и ту историческую несправедливость, которая была совершена по отношению к «головке» коммунистической партии, то есть к «птенцам гнезда Ленина». Большинство жертв этой расправы я знал лично, в течение многих лет был в постоянном контакте с ними и привык считать их честными и бескорыстными революционерами. Хотя поведение некоторых из них стоило мне многих тяжелых дней и бессонных ночей, во время моего конфликта с ГПУ, о котором я рассказывал выше, я и теперь не могу допустить мысли, что они продали себя врагам России за 30 серебренников. Я скорее готов объяснить совершившееся тем, что революция имеет свои законы, и среди них один из наиболее неумолимых тот, что она пожирает собственных детей. Говоря о тактике большевиков, приходится подчеркнуть, что с самого начала своей деятельности советские вожди отличались большой гибкостью в лавировании и умением, когда нужно, эволюционировать. Основная идея Ленина заключалась в том, что, хотя революцию нельзя создать, но каждую революционную ситуацию можно углубить и расширить. После ликвидации самодержавия Россия оказалась на буржуазном этапе революции, но коммунисты считали, что, развязывая присущие революции потенциальные возможности, ее можно превратить в социалистическую. Эту задачу они и стремились осуществить. Переход на новую стадию представлял огромные трудности. Движение не могло быть прямолинейным. Неизбежны были отступления и зигзаги, но все определялось и освящалось конечной целью. Советские вожди прошли, например, в хозяйственной области очень трудный путь от утопии к действительности. Они шли ощупью, учились на ошибках, совершали много нелепого, ударялись в крайности, как Ларин, но постепенно отказывались от эксцессов, преодолевали путаницу, побеждали хаос первых лет революции. Для многих большевики и в настоящее время - теоретики и фанатики, но при этом забывается то, что двадцать пять лет управления государством и хозяйством не могли пройти бесследно. Столкновение с жизнью вырабатывало из многих большевиков, былых утопистов, тех практических, деловых и реалистически настроенных людей, в которых теперь превратились очень многие из руководителей Советской страны. Те, которые не умели приспособиться к этому процессу, были безжалостно выброшены за борт. Кроме того, большевики с самого начала своего владычества применяли тот метод, который так ярко развернулся в военной области во время настоящей войны. Уже задолго до Гитлера коммунисты поняли, что и в политике позиционная война канула в вечность, что она должна быть заменена борьбой, основанной на движении и диверсии, и что задача атакующего - прорваться вглубь и занять стратегичесские пункты в тылу у противника. Только Ленин мог решиться, во имя дальнейшего продвижения революции, разогнать Учредительное Собрание, которое всем нам - русским интеллигентам - казалось конеччным пределом освободительных устремлений. Ленин не боялся того, что в этом случае он, быть может, - как думали многие - играет на руку реакции, ибо он верил вв силы революции. В ленинскую эпоху власть в Кремле походила на осажденную крепость, в которой Ленин, в качестве революционного стратега, вырабатывал свою тактику. В каждый данный исторический момент, учил Ленин, необходимо выделить то основное звено, которое является решающим фактором в развитии событий. Так, например, Третий Интернационал был создан с целью прорыва в тыл противника. С этой же целью Ленин одобрил подписание германо-советского договора в Рапалло, хотя все недоумевали, почему нищая Россия договаривается с обедневшей Германией, притом в условиях, когда, казалось, обе страны не могут принести никакой пользы друг другу. По тем же соображениям Ленин выдвинул концессионную политику, вопреки оппозиции профсоюзов, считавших ее изменой коммунизму и не понимавших, что концессии должны служить приманкой и посеять рознь среди капиталистических государств. По вопросу о концессии на Камчатке Ленин так и сказал, употребляя военную терминологию:«Это есть глубокая диверсия в тылу у нашего врага». Все компромиссы и зигзаги большевистской внешней политики всегда были подчинены основной цели данной эпохи. Договоры с буржуазными державами, участие в Лиге Наций, сближение с тем или иным демократическим или диктаторским правительством, вплоть до советско-германского пакта 1939 года - все это «маневренная война», диверсии и движения, тактические приемы, продиктованные «реализмом», - правда, нередко граничащим с цинизмом. Гибкость и оппортунизм этой политики объясняются, в конечном счете, умением коммунистов приспособляться к меняющимся обстоятельствам, их глубоким убеждением, что все средства хороши для достижения намеченного задания, если это последнее диктуется интересами революции. И сейчас, во время войны с Германией, главную роль в политике советской власти играет основная цель - разбить Гитлера и освободить советскую территорию от врага. Этой цели подчинено все остальное: ради нее возможны всяческие уступки, отступления, сдача в архив некоторых коммунистических лозунгов, даже ликвидация Коминтерна и многое, многое другое. Такая же гибкость отличала советскую власть и во внутренней политике. Большевики не остались такими твердокаменными, какими они были в 1918 году. Они менялись с каждым годом и все больше отходили от чисто теоретических и непримиримых позиций партийной доктрины. Коммунистические правители безусловно оставались верны основным партийным принципам и даже сохраняли старую терминологию, по-прежнему оправдывая все извилистое начертание «генеральной линии» ссылками на Маркса и Ленина; но на практике они шли на компромисс с жизнью и проделывали огромную политическую и социально-экономическую эволюцию, которая и не снилась тем, кто в 1917 году захватил в России власть во имя коммунистической революции. Однако, было бы ошибочно объяснять это их беспринципностью, их хождением в Каноссу». В действительности, большевистские вожди 1944 года - верные ученики Ленина. Обычно полагают, что эволюция коммунистов - дело последних лет и что она совершилаась почти исключительно под влиянием Сталина. Но это неверно. Уже в самом начале своего существования коммунистический Кремль делал уступки жизни. Надо сказать правду: социальная революция в духе Маркса была похоронена Лениным в момент установления НЭП'а. Поэтому, вероятно, Ленин так яростно атаковал всех тех, кто осмеливался называть вещи своими именами… В эпоху гражданской войны - вопреки марксистской теории - был выдвинут лозунг блока крестьян и рабочих против остатков буржуазии. Затем большевики попытались опереться на крестьянскую бедноту и рабочих против крестьянина «кулака». А непосредственно после этого, объявив передышку во время НЭП'а и развязав в известной мере частную хозяйственную инициативу, власть стала опираться на «середняка» и начала обуздывать зарвавшуюся «бедноту». В следующей стадии власть повела борьбу за колхозы. Это была попытка Сталина спасти «социалистический участок» народного хозяйства за счет крестьянства, то есть именно то, против чего предостерегал Ленин. В этой политике власть опиралась на поддержку рабочего класса, армии и той части крестьянства, которая целиком приняла новый режим и сочувствовала идее коллективизации, как единственной мере спасения этого режима. Индустриализация проводилась в период, когда победила идея строительства социализма в одной стране, и советское правительство фактически отказалось от ставки на мировую революцию. В это время власть стала опираться на специалистов, на трудовую новую интеллигенцию и на квалифицированных рабочих, а также на создавшийся в 1925-1929 гг. аппарат советских чиновников. Наконец, позднее, нынешний вождь Советской России открыто заявил, что ставит ставку на «беспартийных большевиков», и, разметав или уничтожив старую коммунистическую гвардию и задушив и левую, и правую оппозицию, стал опираться на молодежь. Эта молодежь, не знавшая старого режима и воспитанная в условиях революционного времени, вышла из среды рабочих и крестьян и искренно чувствовала себя хозяином молодой, богатой и быстро развивающейся страны. Характерно, однако, то, что, при всех изменениях своей политики, советская власть неизменно стремилась к тому, чтобы расширить свою базу и обрести поддержку все более и более широких масс населения. В этом, может быть, заключается и основной парадокс природы этой власти, который многих ставит в тупик и порождает нескончаемые споры. По своему характеру и по своим методам большевизм является, конечно, диктатурой и не укладывается в рамки общепринятого понятия демократии. Но, с другой стороны, диктатура эта обладает совершенно особыми свойствами. Она ищет опоры в массах, она опирается на широкие слои этих масс, и она действует не только от их имени, но и ради их блага. В других тоталитарных странах диктатура является самоцелью, увенчанием всего государственного здания, и находит свое выражение в единоличном вожде -«фюрере», «дуче». В учении Ленина диктатура есть лишь временное зло переходного периода, необходимое для обеспечения интересов трудящихся масс, пока новый режим народовластия оформится и окрепнет настолько, чтобы быть надежно защищенным от врагов внешних и внутренних. В настоящее время мы нередко высказываем сожаление, что одна из самых идеальных по строю демократий - Веймарская республика послевоенной Германии - не была укреплена, хотя бы исключительными мероприятиями, против натиска реакции,- и таким образом не была предотвращена .катастрофа национал-социализма… Теперь, у «стены плача», многие искренние демократы признают, что германский народ не был готов к приятию и защите демократии и что нужна была какая-то особая сила - хотя бы даже временная «диктатура» - для того чтобы сделать эту демократию более устойчивой и боеспособной. Но кто решится утверждать, что и русский народ был бы готов ко всемерной защите своей новой жизни и своих социальных завоеваний, - не будь того временно-диктаторского строя, который теперь так энергично борется с врагом всемирной демократии? И не будь этого русского звена, кто знает, где был бы теперь этот мир демократии?.. Поскольку в концепции большевизма диктатура есть лишь временная мера, - сейчас можно быть настолько оптимистом, чтобы надеяться, что трудящиеся массы СССР, показавшие во время войны свою политическую зрелость и свою неразрывную связь с советским строем, смогут после войны взять в свои собственные руки свои политические судьбы. Можно также думать, что вожди Советского Союза поймут необходимость такой эволюции советского режима. Кажется даже, что первые ласточки появились уже на горизонте… Своеобразие советской системы приводит к постоянной путанице при попытках формального и теоретического определения советской власти. Тот, кто в первую очередь замечает ее связь с массами и ее заботу о массах, готов назвать ее демократией. Тот же, кто прежде всего видит ее диктаторскую практику и систему господства одной партии, с возмущением отрицает ее демократичность и клеймит советский строй, как худший вид политической тирании. Каждая из этих точек зрения видит лишь одну сторону действительности и не желает признать, что фактическое положение гораздо более многообразно и сложно, чем это предусмотрено в учебниках государственного права и в социологических теориях. В Советской России мы видим социальную демократию в рамках политической диктатуры. Москва всегда действовала именем народных сил и при их помощи вела борьбу с теми группами или классами, которых она считала врагами советского строя. Вожди революции в Кремле отлично знали, что государственные деятели должны иметь инстинкт собаки, которая бежит впереди хозяина, но постоянно на него оглядывается и ловит его взгляд, чтобы определить, куда ей итти. Они очень внимательно прислушивались к тому, что делалось в народных низах, и старались нащупать связь с народной общественностью. Неправильно утверждение, будто в Советской России нет никакой самодеятельности масс. Она существовала даже в самый жестокий период советской диктатуры. Уже самый лозунг, провозглашенный Лениным в 1917 году:«Вся власть советам! власть на местах!» - вызвал к жизни новую общественность. Хотя он и проводился в жизнь во имя отвлеченной идеи коммунизма, но фактически он помог сгруппировать аморфную массу в ряд ячеек и организаций, которые постепенно начали заниматься самыми кровными нуждами населения. Все эти губкомы, уездкомы, завкомы, комитеты бедноты и прочие организации первого периода революции были формами социальной самодеятельности. Принадлежность к коллективу сделалась жизненной необходимостью. Для того чтобы получить пищу, проехать по железной дороге, достать дрова, обратиться к врачу, пойти в театр или отправить сына в школу, каждый советский гражданин должен был иметь свидетельство своей принадлежности к какому-нибудь коллективу или ячейке. Естественно, что все старались войти в то или иное объединение, признаваемое властью - тем более, что в то время руководители этих объединений не назначались сверху, а выбирались всеми их членами. Очень многие и на участие в коммунистической партии смотрели не с точки зрения политических верований, а учитывая возможность практического использования своего членства. В первые годы революции ценность денег исчезла вместе с товарами. Зато огромную ценность приобрела бумажка, на которой красовался оттиск какой-нибудь каучуковой печати. Без бумажки, пропуска, разрешения, свидетельства, мандата - ничего нельзя было сделать, ничего нельзя было получить. Даже знаменитые «мешочники» - отправлявшиеся в далекие районы страны в поисках хлеба, который они приобретали в обмен на вещи, привезенные из города - всегда были вооружены разными свидетельствами от «организаций» и создавали всякого рода «объединения». Вся эта самодеятельность сосредоточивалась в тот период вокруг вопроса о хлебе насущном, - тем не менее она приучала население к инициативе и общественной работе. Вместо принципа божественности власти и неизбежной пассивности бесправных и покорных государевых верноподданных, Кремль выдвинул идею «рабоче-крестьянского правительства», являющегося эманацией народа и требующего от этого народа постоянного и активного участия в хозяйственной и социальной жизни страны. Конечно, вначале вся эта самодеятельность была весьма «корявой» и принимала порою уродливые, а порою и комические формы, соответственно низкой ступени тогдашнего умственного и культурного развития народных масс. Я рассказывал выше, например, об «изобретателях» или о вмешательстве различных местных органов в сложное дело управления лесным хозяйством. Вместо старых бюрократов с их внешним лоском, во главе учреждений появились грубоватые и неотесанные люди. В производстве на командных должностях очутились механики-самоучки и неопытная молодежь, на которых с презрением смотрели кадровые инженеры и представители прежних промышленников. Вообще, в первые годы революции произошло сильное понижение культурного уровня аппарата власти и управления. Всем заправляли почти безграмотные выходцы из народа, во всех областях жизни, включая и искусство, прежнее качество уступило место количеству. И должно было пройти некоторое время, прежде чем это количество привело к новому, более высокому качеству, на более широком социальном базисе. И в управление страной, и в производство втягивались миллионы, на местах создавались различные объединения, выражавшие самобытную советскую общественность и даже защищавшие ее от нажима центральной власти. Это огромное общественное движение, начавшееся в годы революции и гражданской войны и все более развивавшееся в дальнейшем, подготовило тот поражающий подъем масс, свидетелем которого мы являемся в годы отечественной войны. Гражданская война ввергла страну в ужасающий хаос, но одновременно она вовлекла десятки, а, может быть, и сотни тысяч русских людей в активную борьбу за лучшие судьбы родины. В гражданской войне многие прошли суровую, но очень полезную школу: научились судить о вещах не только с высоты своей маленькой колокольни, а с государственной точки зрения, приобрели военный и административно-хозяйственный опыт, привыкли подчиняться, но и приказывать. Отсюда, из этой школы, вышли нынешние знаменитые полководцы Красной Армии, прославившиеся на весь мир, как, например, маршал Семен Тимошенко и другие. Из этой же школы вышли замечательные строители советского хозяйства. Мне лично привелось работать с одним из таких хозяйственников, которого вырастила революция. Имя его было - Чубарь. Простой рабочий, украинец, он оказался во главе Гомзы - объединения тяжелой промышленности, где мне приходилось работать в качестве спеца. Затем он был членом президиума ВСНХ, а потом и председателем Совнаркома Украины. Он всегда вызывал во мне восхищение, и я питал к нему глубокое уважение за то, как он действовал, распоряжался… Любой администратор крупного капиталистического предприятия с очень большим жалованием многому мог бы поучиться у него. Он никогда не заискивал, но и не издевался над спецами. Все его замечания и указания показывали глубокое понимание вопроса. Говорил он деловито, спокойно, хотя и выражался на смешанном полурусском, полуукраинском языке. И сколько таких больших и малых Чубарей обнаружилось на необъятных просторах России! Все они, с чисто крестьянским упорством и настойчивостью, овладевали своим делом, сочетая привычную трудоспособность с исконной русской «смекалкой», интуитивным чутьем свежего, молодого ума. Они вносили в свою работу не только энтузиазм, но и глубокое понимание народной массы, из которой они сами вышли. Мне приходилось также иметь дело со многими хозяйственниками и администраторами, приезжавшими с окраин по делам в столицу. Они все время говорили и думали только о своем деле, о конкретных нуждах и заботах своих учреждений. Когда же я иногда затрагивал вопросы общей политики, они многозначительно, но уверенно отвечали, что это, мол, не наше дело: об этом Ильич думает… Не надо забывать, что основным признаком, отличающим революцию от простого политического переворота, является смена правящего класса. В России произошла революция: это означало, что вверх, к власти, пришли представители новых социальных слоев - рабочих и крестьян, четвертого сословия. При этой смене старое вырывалось с корнем. Новые хозяева с ненавистью относились к «буржуям», зачастую считая представителем старого режима всякого, кто носил галстук или обладал известными культурными навыками и привычкой к элементарному комфорту. Революция сопровождалась актами грубости, безумия и кровавой беспощадности: ведь ее совершали люди, едва вышедшие из вековой темноты, охваченные справедливой злобой к своим угнетателям, давшие волю, на первых порах, всем своим инстинктам мщения и разрушения. Поэтому и положение спецов было таким трудным: ведь нас лишь терпели, по необходимости, но мы были инородным телом, и нам трудно было приспособиться к новым условиям и к новому быту. Это было особенно ощутительно для тех, кому к моменту революции было уже лет за сорок - в этом возрасте не так уж легко меняться. Мы принадлежали к поколению, которое было обречено на вымирание, поэтому я не осуждаю и не проклинаю, вспоминая те тяжелые годы. Наоборот, я счастлив, что смог приложить и свои усилия для создания той новой России, которая, несмотря на все, рождалась в смертных муках, в хаосе и разорении. В связи с этим я хочу коснуться вопроса о роли, которую играли в первый период советской власти социалистическая и либеральная интеллигенция, а также старые специалисты. Если просмотреть списки советской «технократии» 1918 и последующих годов, можно видеть, что большинство ответственных постов в области организации народного хозяйства было занято представителями умеренных социалистических партий, наряду с видными специалистами старого капиталистического мира. Ленин шел на это сознательно и убеждал своих соратников, что в этом нет опасности для режима, поскольку «спец» делает свое дело, не занимаясь политикой. Почти на всех ответственных постах в ВСНХ сидели меньшевики. Правда, через несколько лет многие из них были арестованы, но это уже был чисто политический акт, когда правительство решило свести счеты с некоторыми группами. Все же новый строй пользовался услугами остатков русской интеллигенции. Одновременно советская власть стала разрабатывать и осуществлять ряд проектов, которые в прошлом тщетно предлагались царскому правительству специалистами в экономической области. Когда мы сегодня с восхищением говорим о некоторых дальновидных и умелых мероприятиях нового строя, реорганизовавших Россию и подготовивших ее к защите против нападения Германии, мы все же не должны забывать, что инициатива многих этих мероприятий первоначально принадлежала старым специалистам и представителям былой русской интеллигенции. Среди этих реформ и проектов можно упомянуть, например, разделение России на экономические районы, децентрализацию тяжелой промышленности и перевод ее в дальние губернии, развитие промышленности отдельных российских народностей и др. Правда, только советский строй, изменив социальную структуру страны и уничтожив противодействие своекорыстных частных интересов, мог осуществить эти мероприятия. Смена правящего слоя означала, что перед людьми из народа открылись широчайшие возможности. Все стало для них доступно: образование, любая профессия, любая должность, участие во власти. У масс, пробужденных революцией, появилась развязанная событиями энергия, энтузиазм, воля к строительству в самых грандиозных масштабах. Они точно заново открыли свою землю - и в их стремлении создать новые города, заселить окраины или разработать недра в самых отдаленных областях было нечто от размаха пионеров, создателей Соединенных Штатов Америки. Сила подъема целого народа, его движение вперед чувствовались и в широких планах восстановительного периода, и в отклике масс на каждый проект кремлевских правителей. Я особенно ощущал этот подъем, наблюдая советскую молодежь. При советской власти вопрос о поступлении в средние или высшие учебные заведения не был более связан с материальным положением родителей. Решающими моментами были социальное происхождение и общественное поведение. Местные организации выдвигали кандидатов в общие и специальные учебные заведения или на рабочие факультеты (впоследствии ликвидированные) через заводские комитеты, профсоюзы, комячейки и т. д. Молодежь знала, что судьба ее зависит не от семьи, связь с которой ослабевала, а от разных коллективов, и она, естественно, поддерживала с ними постоянное общение и стремилась заслужить их внимание и благорасположение. Вообще, новое поколение чувствовало себя обязанным оправдать, заслужить и, так сказать, «отработать» те преимущества, которые ему предоставлялись. В нем развивалось общественное самосознание. Молодежь «грызла гранит науки» и двигалась вверх, преодолевая исполинские трудности. Подготовку инженеров приходилось начинать с обучения их грамоте, в технические школы приходили юноши и девушки прямо из деревни. Но это было неуклонным продвижением по социальной лестнице, и молодежь отлично это сознавала и ценила. Она училась не за страх, а за совесть, и достигала поразительных результатов. Я не раз присутствовал на дискуссиях в фабричных клубах по чисто техническим вопросам обработки дерева. Вновь подготовленные молодые рабочие спорили со своими отцами и не уступали в знаниях старшему поколению. Видно было, что в России растут новые квалифицированные кадры для индустрии. И так во всех областях! Покамест Европа обсуждала те или иные изгибы советской политики и следила за переменами в Кремле, в стране шла гигантская работа воспитания молодого поколения: в школах и университетах вырабатывались будущие инженеры, техники, рабочие, полководцы, врачи и ученые - те самые, которые обнаружили такую блестящую специальную подготовку и высокую моральную выдержку в дни Сталинграда и Севастополя. Надо помнить, что нынешняя советская молодежь выросла в будни нового режима. Ей не приходилось спорить о ларинских проектах, о социализации или национализации. Для нее все это было простым фактом существования, привычным бытом. Она принимала режим как нечто данное, почти незыблемое, в то же время ей близкое, с чем она чувствовала себя неразрывно связанной. Отношение молодежи к советскому строю влияло и на представителей старого поколения, которое, к тому же, очень гордилось достижениями своих детей. Я даже у себя дома мог наблюдать этот процесс приспособления советских людей к новому строю. У нас была прислуга Маша, из крестьянок, почти неграмотная. Ей было около сорока лет. Когда в нашу квартиру из четырех комнат начали вселять служащих и рабочих, она пылала гневом и всячески бранила коммунистов и советскую власть. Все зло, по ее мнению, шло от Ленина и Троцкого. Но когда приехавшая к ней из деревни дочь встретилась с красноармейцем, откомандированным в военную школу, и вышла за него замуж, предварительно обучившись грамоте, - Маша сменила гнев на милость. Зять ее был произведен в офицеры. Маша с гордостью посещала молодую пару по воскресеньям. И вот она начала говорить о том, что такое счастье: дочь- жена офицера! - возможно только при новой власти. Все, в чем она прежде упрекала советский строй, не казалось ей уже столь ужасным, и она искала причину всех бед в царском режиме, оставившем такое печальное наследство. А к Кремлю она начала относиться с таким же благоговением, с каким раньше относилась к церкви. Таких Маш было, конечно, великое множество. Одной из отличительных черт нового поколения было его новое отношение к труду. Нельзя сказать, что молодежь поголовно была настроена коммунистически. Для многих коммунизм очень часто был лишь внешней оболочкой. Но каждый чувствовал, что он работает для страны, для общего дела, для построения новых форм социальной жизни. Это давало право требовать максимального напряжения и от других и создавало условия и для соревнования, и для взаимного контроля. Руководители советской власти настойчиво внедряли в массы это отношение к работе как к общественному делу. Притом они вели не только словесную пропаганду, но и воздействовали своим личным примером. Несомненно, и при царском режиме бывали такие государственные деятели, которые смотрели на свою работу, как на служение государству. Но после революции это было не исключением, а правилом, определявшим и политику, и личную жизнь власть имущих. Никто не мог и не может сказать, что Ленин стремился к власти, например, для личного обогащения или что Сталин расправлялся со своими противниками для того, чтобы они не мешали ему сладко есть и жить в роскоши. Большевистские вожди сумели создать аскетическую дисциплину внутри партии и остро ощущали свою ответственность перед страной и народными массами. И совсем новым было то, что этот приоритет государственных и общественных интересов распространился и на хозяйственную область, в которой раньше царили только личные и групповые интересы и где основным стимулом всегда был принцип личного обогащения. Конечно, и в советском строе есть и личная амбиция, и тщеславие, и честолюбие, и интриги, и борьба за первенство - словом, все «человеческое, слишком человеческое»; но в СССР это нехарактерные детали. Основным же является то, что и социальное положение, и заработок, и привилегии и награды, и упоминание в газетах - все это можно заслужить, лишь активно работая внутри коллектива, принося пользу обществу, народу, государству. Это новое понимание роли труда проникает всю психологию советских масс и оказывает огромное влияние на их взгляды и навыки. С этим пониманием связано и ощущение «равенства возможностей». Каждый может выдвинуться, работая для общего дела, и личное благосостояние каждого находится в прямой зависимости от успешности этой общей работы: от усилия каждого и всех зависит и количество хлеба, и качество товаров, и бытовые условия жизни, и возможность широкого пользования благами культуры. Как известно, это «равенства возможностей» распространено в России одинаково как на мужчин, так и на женщин. Только тот, кто жил в России в первые годы революции, может судить об огромной роли, сыгранной женщиной в деле примирения населения с новым строем. Большевики выступили с лозунгом раскрепощения женщины. Когда Ленин заявил, что каждая кухарка должна принять непосредственное участие в государственном строительстве, то это было не только провозглашением абстрактной идеи необходимости приобщения к власти низов, но и чисто тактическим политическим ходом: призыв к женщинам, по мысли Ленина, должен был расширить базу нового режима. Предоставление советской женщине всех прав, наравне с мужчиной, раскрепощение женщины азиатских народностей и отсталых районов, действительно, сделало ее активной сторонницей большевистской власти. И на фабрике, и в деревне, и в семье - женщина очутилась в первых рядах народного движения, поддерживавшего советский строй. Любопытно, что в первые годы после революции женщины особенно горячо защищали всякие комитеты, ячейки и организации, потому что в примитивных объединениях общественности они находили поддержку против «мужского засилия». Когда какой-либо рабочий или крестьянин пытался, по старой привычке, «поучить» жену или применить к ней «физическое воздействие», она протестовала, заявляя: «Это тебе не царские времена, вот пойду на завод (или в сельсовет) и пожалуюсь ячейке». На самом деле, домовой комитет, заводская ячейка или правление колхоза вмешивались в семейные дела и отстаивали женские права, согласно твердым указаниям центральной власти. Эта политика Кремля оказалась очень мудрой и дальновидной. Женщина вошла как творческий элемент в социальную жизнь страны и заняла исключительное место и в производстве, и в сельском хозяйстве, и в культурной работе, и даже в армии. И это обстоятельство тоже придало особый характер Советскому Союзу. Новое поколение обнаруживало все большие и большие культурные запросы. Литература, искусство и наука пошли вширь, несколько снизив вначале высокое качество и утонченность. Но, как я уже упоминал выше, в дальнейшем количество перешло в качество. Я наблюдал этот закон социальной жизни в области театра. В первые годы революции, памятуя о том, что народу нужно давать «хлеба и зрелищ», власть, вынужденная держать страну на голодном пайке, заботилась о том, чтобы, по крайней мере, театр - единственное недорогое развлечение, существовавшее в те годы - сделался, действительно, всеобщим достоянием. Бедствовавшие артисты готовы были играть за кулек муки или каравай хлеба. Билеты в театр раздавались бесплатно через домовые комитеты и профсоюзы. Вначале рабочие относились к театру весьма пренебрежительно и не раз говорили, что, мол, лучше бы давали сахар или хлеб вместо билетов на спектакль. Возвращаясь домой, они часто смеялись над виденным, воспринимая лишь внешние эффекты постановок и мало разбираясь в содержании пьес. Но влияние театра росло и углублялось. Советское кино тогда еще было в зачаточном состоянии, иностранные фильмы не допускались, из опасения их контрреволюционного и деморализующего влияния, - и театр оставался единственным источником развлечения. Массы начали привыкать к театру, приобщаться к искусству, и сцена превратилась в одно из мощных орудии культуры. Это, в свою очередь, способствовало улучшению положения артистов, организовавшихся в профсоюзы и получавших поддержку не только центральной власти, но и рабочих организаций, выражавших настроения своих членов. А когда театр прочно вошел в жизнь и стал, действительно, зрелищем для масс, когда начали ставить спектакли и в деревнях, и в заводских клубах, была восстановлена связь с лучшими театральными традициями, и в студиях столиц и провинции вновь началась усиленная работа под руководством опытных специалистов и блестящих теоретиков искусства: советский театр поднялся на большую высоту. То же происходило и в других областях культурной жизни. Параллельно с ликвидацией безграмотности рос интерес к литературе, и в миллионах экземпляров издавались не только произведения современных советских авторов, но и классиков. Этот культурный рост, сопровождавшийся необычайной жаждой знания и пробуждением национального чувства, привел, в годы перед советско-германской войной, к смычке между старым и новым. Молодое поколение ощутило себя не только хозяином страны, но и наследником ее истории и культуры. Вся эволюция Москвы вела к «национальному государству». Государство это было весьма своеобразно: оно состояло из ряда национальностей и народностей, оно подчеркивало их культурную и бытовую автономию. Но все эти разнородные элементы были спаяны воедино советским, всесоюзным патриотизмом. Новый строй инстинктивно искал опоры в истоках старой России. В СССР произошло то же, что и во Франции. Французская революция, по словам одного известного историка, стараясь всячески отгородиться от старой Франции, на самом деле, пришла к первоначальным истокам своей истории. Европейцу, незнакомому с Россией, кажется странным, что в коммунистическом государстве говорят сейчас так много о Суворове, Кутузове, Александре Невском и с такой любовью вспоминают деяния древних князей. Но тем, кто следил за развитием СССР, это не удивительно. Патриотические тенденции в Советской России были весьма отчетливо видны еще несколько лет тому назад, в период опубликования А. Толстым его романа «Петр Первый», а затем его постановки на сцене и на экране. Огромный успех, выпавший на долю этого произведения, был ярким доказательством того, что молодое поколение считает себя связанным с русской историей и народностью, что оно ощущает себя продолжателем народных традиций, что оно и есть Россия. Конечно, в этих новых тенденциях сыграли роль не только культурный рост и выход на историческую арену масс, сознающих себя основой нации и хозяевами страны, но и усиленная пропаганда Кремля. Ведь вожди постоянно внушали советским гражданам, что Союз находится во враждебном окружении, что капиталистический мир (а потом фашизм) только спит и видит, как бы разрушить СССР. В народе вырабатывалось сознание необходимости самозащиты и одновременно желание сохранить не только свои социально-экономические завоевания, но и свою землю, свою страну, свою историю и культуру. И опять таки, гибкость большевиков и их способность приспособления к задачам момента выразились в том, что бывшие «интернационалисты»не постеснялись возглавить российское национальное движение и оказаться во время войны на ролях вождей, защищающих общее отечество всего народа и осуществляющих внутри Советского Союза патриотический «единый фронт». Для тех, кто, подобно мне, продолжает верить в принципы демократического социализма и гуманизма, вое эти факты только подтверждают правильность объективной оценки русской революции: несмотря на политическую диктатуру, несмотря на террор и страдания, несмотря на эксцессы, в России родилась новая демократия. Конечно, это не политическая демократия в том смысле, как ее понимают, например, в Соединенных Штатах: «управление народом для народа и через народ». В России эта формула применялась не полностью, так как власть правила народом и для народа, но не «через народ». Однако, жизнь идет вперед, и поэтому имеются основания надеяться, что завтрашний день принесет перемены и в этой области… Сейчас, в трагический момент исполинской борьбы не на жизнь, а на смерть, Советская Россия показала всю свою мощь и высокие моральные качества. Война, вызвавшая такой небывалый подъем энергии и жертвенности, раскрыла всему миру неисчерпаемые запасы духа и мужества этой советской демократии. Я всегда был уверен, что в критическую минуту этот «новый» русский народ проявит свой традиционный коллективный гений и обнаружит богатырскую мощь. Еще не так давно подобное мнение считалось, по меньшей мере, легкомысленным. Оно, однако, оказалось единственно правильным. И я позволю себе поэтому надеяться, что оправдается и другое мое предвидение, основанное на всем том, что я видел и пережил в России, и на том, что я передумал о ней: процесс демократизации СССР, нарушенный войной, неизбежно возобновится после победы над Гитлером. Я не знаю, какие формы он примет и с какой быстротой он пойдет, но я твердо верю, что он приведет мою первую родину, заплатившую такую страшную цену крови, слез и жертв во имя победы над фашизмом, к лучшей и справедливой жизни и к дружескому союзу со всеми великими демократиями Старого и Нового Света.