— На кой дьявол я пошла с тобой! Громила девок за распутство, а сама — такая же…

Егор обнял её, успокаивая, гладил омытое слезами лицо. Встревожено перемигивались мерклые звёзды, Тоня отрешённо глядела на них.

Переполнена до краев её душа утешением и покоем. Она и не подозревала в себе таившейся до этой ночи буйной страстности, вдруг, смявшей все её страхи. Едва внятно прошептала:

— Что же мне теперь делать, дурак ты эдакий, а, как я теперь людям в глаза гляну… не шалава ли?

— Тоня, я ить не со злым умыслом. Давай поженимся. Кроме тебя, мне никто не нужен.

— А может, и впрямь? Может, ты и не дурень, что так сразу меня укротил? Может, я ждала этого… поженимся… А, может, и вправду обжениться…

— Вот и ладно, — Егор опять её поцеловал, — вот и хорошо. Я тебя буду любить, никому не отдам! Вот счастье-то подвалило, такая ты… хорошая.

— Ты мне понравился сразу, Егор. Прямо колыхнулось в голове: «Он!» Как знала, что так обернётся. Надо же… непутёвая я и простая баба, а корчила из себя… Не сомневайся, без оглядки пойду за тебя. Такая уж, видать, извечная бабья долюшка. Враз ты мне стал ближе всех на свете. Какая же я, оказывается, безумная. Вовсе не грезилось раньше.

Гулявый ветерок прошелестел в стланиках и нахально заголил подол юбки на её коленях. Тоня вздрогнула, оправила подол и уж совсем потерянно прижалась головой к груди Егора.

— И откуда ты такой взялся, прыткий?

— Знать, есть какая-то сила посильнее нас, может, судьба, а скорее всего, мы давно искали друг друга и нашли. Боясь потеряться, наши с тобой души и соединились. Тоня… Милая Тоня… если бы ты знала, как я сейчас счастлив и могуч. Даже трудно вообразить. Хошь, месяц сыму с неба?!

— Сними, — улыбнулась она, любуясь вытянувшимся в диком прыжке парнем, — не снял! Не снял! Хвастун несчастный!..

Спускались в темень к посёлку, взявшись за руки и так крепко прижавшись друг к другу, что казалось, будто у них одно сердце.

Егор остановился и ошалело крикнул:

— То-о-оня-а!

— Тише ты! Оглашенный, прииск побудишь…

— Тоня! Пошли сейчас ко мне, покажу тебя Игнатию Парфёнову, а завтра же сыграем свадьбу, не могу терпеть, не хочу ждать, милая ты моя… Тоня.

— Неловко ночью-то…

— Ловко! — Он подхватил её на руки и закружился.

Игнатий и Колька давно спали. Гостей встретили с удивлением, ошалевший Колька засуетился, не знал, куда их усадить. Парфёнов, наконец очухался, плеснув на лицо из рукомойника, и уселся за стол. Ухмыльнулся в бороду.

— Ну, Егор, слава Богу! Знаю… чё счас скажешь, по тебе видать. Таку девку отхватил, что и у меня, старого, немота пошла в костях.

— Раз знаешь, — весело проговорил Егор, — то и поможешь дом срубить и свадьбу отгулять.

— Мило дело… враз возведём артелькой хучь дворец царский. Ах, Егор, ну цветёшь, как барышня. Колька! Ставь чай, отпразднуем сватовство. Ты-то, девка, откель сама родом?

— Из Качуга, с Лены…

— Как же, знаю, бывал и там не единожды. Гляди, ево не стеряй, Егорку-то. Боле такой не повернётся в жизни. Дело гутарю, не сплошай.

Колька вмёрз посредине избы с чайником в руках, забыв, по какой надобности его взял.

— Чё зенки вылупил? — вернул к действительности парнишку голос Игнатия. — Ставь чай! — Обернулся к Тоне: — Егор тебя в обиду не даст, положись на мои слова.

— Я его сама обижать не дозволю…

Пока Коркунов разжигал печку и ждал, когда закипит чайник, Игнатий вызнал у Тони всё. Он глядел на молодых и думал о том, что подвалило Егору настоящее счастье, редкий семейный фарт, который выпадает не каждому.

Парфёнов завидовал их юности: они были чем-то похожи друг на друга, а по старым приметам, это предвещало крепкую семью и здоровое потомство.

Увидев в её волосах отжившую хвоинку стланика, покачал головой: «Ай да казак, ну, чисто я в молодости… всё галопом».

Тоня освоилась, порезала проворно мясо и хлеб, помыла чашки и даже подмела в избе.

Колька, забившись в угол на нары, размышлял: «Вот и пойми этих мудрёеных баб? Как лихо перерождаются! Вот это отчудил Егор! Раз — и в дамках». Даже обида нашла за такую простоту, словно обокрали его средь бела дня.

Игнатий разлил чай по кружкам и встал.

— Благословляю вас, ребята. Живите миром, дай-то Бог!

7

Парфёнов закатил свадьбу во всю ивановскую. Заявился принаряженный Бакшаев и поздравил молодых. Народу собралось много, еле поместилось в просторной столовой треста.

Поздней ночью Игнатий проводил Егора с Тоней в свой дом: ещё днём перебрался он с Колькой в барак к своим зейским дружкам. Когда Парфёнов ушёл, то Тоня вымученно улыбнулась:

— Наконец-то, кончилось истязание, — она сидела на кровати, поставленной Егором вместо нар, уронив безвольно руки в подол настоящего подвенечного платья. Его, кстати, достал Егор неведомо где. — Вот и я замужняя баба. Заплету завтра волосы в две косы по старинному обычаю, а всё не верится… неужто это и со мной всё стряслось? Хлоп — и жена…

— Есть чего будешь?

— Не-а. Сытая я и счастливая дура, не могла наглядеться на тебя за столом и всё ждала, чтобы ещё кто-нибудь шумнул: «Горько!» Горько, сладко, всё перемешалось.

Егор запер дверь, пригасил фитиль лампы и хотел подсесть к жене, но Тоня вдруг отстранилась и шепнула:

— Не спеши, постой, дай мне упиться каждой минуточкой. Прёт из меня бабья закваска, не вмещается в форму. Не поверишь, всё глядела на женские платья и приноравливалась, пойдут они мне или нет.

Отродясь со мной такого не было. В мешковине девкой пробегала и хоть бы что, а тут… наверное, хочу тебе нравиться.

— По мне, хоть латаный зипун надень, всё одно лучше нет.

Утром Егор нашёл записку на столе:

Он перекусил медвежьей солониной и опять прилёг отдыхать. Игнатий отпустил его на три дня.

К часу дня Егор подошёл к харчевне. Из дверей наносило аппетитным духом жареного мяса и лука, кушанья готовить китайцы были великие мастера. Это он помнил ещё по Харбину. Тоня явилась раскрасневшаяся, весёлая.

Егор не стерпел и чмокнул её в нахолодавшую щеку, обходительно пропустил Тоню вперёд себя, и они уселись за маленький столик. Хозяин столовой явился сам, раскланялся, принял заказ и исчез на кухне.

Егор неторопливо оглядывал небольшой зал и вдруг наткнулся на пронизывающий взгляд человека, сидящего у двери.

Егор вздрогнул, угадав в нём одного из учеников Кацумато. Они даже не один раз сходились в поединках. Это был наиболее сильный и вёрткий противник.

Человек заторопился уходить, и Егор, жестом остановив щебет жены, метнулся к японцу, тот опрокинул под ноги Егора стол, но Быков в прыжке перелетел через него, и началось нечто невообразимое для Тони.

Она, словно парализованная, застыла на одном месте. Замелькали ноги и руки — летели кувырком столы. Жуткий вой незнакомца замораживал кровь.

Из подсобки выскочил ещё какой-то человек с огромным разделочным ножом и кинулся к дерущимся, но тут же охнул и осел кулем, судорожно царапая пальцами грязный пол.

Егор теснил противника от двери, норовя скрутить его, но тут опомнилась и дико закричала Тоня. Быков на мгновение отвлёкся, и японец успел ударить его, а сам кувыркнулся на полу, подняв нож и, что-то гортанно выкрикнув, вспорол им живот до самой груди.

Медленно и сонно сполз спиной по стенке, придерживая руками выпирающие синевато-розовые внутренности. Блеклыми глазами всё пялился на Егора, оскалив в страшной судороге рот.

Тоня, увидев эти глаза, опять завопила и кинулась к мужу. Левая рука Егора висела плетью, последний удар противник пытался нанести в сердце, но перебил только ключицу.

— Не ори ты! — вдруг грубо осадил её стенания Быков. — Прости… Беги к Горячеву, пусть немедля сюда идёт. Тут в подполе у них опиумокурильня, и в «банчок» там дуются, может, ещё кто остался, я покараулю, — болезненно сморщился, качнув занемевшей рукой, — чё стоишь, беги.