Последней выступала активная женделегатка, товарищ Гусевская. Из первых рядов поднялась статная, красивая девушка с золотой косой через плечо. Она степенно поднялась на сцену и мягким, певучим голосом стала говорить:

— Товарищи! Женщин на прииске становится всё больше, но к ним нету настоящего внимания. Начну с безобразного отношения к гигиене. Хозяин частной бани Уденко совсем не соблюдает очередь.

Когда в ожидании стоят несколько десятков женщин, Уденко нагло проводит в баню жён начальников и людей с «положением», а также, своих знакомых.

Когда женщины же моются, банщик заходит, без всякой надобности и предупреждения, под предлогом поглядеть воду в котлах и шатается там, невзирая на крики и протесты моющихся. Надо призвать его к порядку или закрыть позорную баню.

Мужчины ищут политграмоту в спирте, вместо того, чтобы посещать курсы ликбеза. Грамотность среди населения поголовно низкая. Товарищ Луначарский нам указал, что грамотность есть революционный меч против тёмных сил!

Медпунктом на Незаметном командует лекпом Верестов, на него куча жалоб с первого дня деятельности. Он пристроил сиделкой свою знакомую хитрушку Васину, которая активно помогает ему расхищать народное достояние, увлекается развратом среди больных.

А они задыхаются от зловоний, уборная от медпункта далеко, и больным нет возможности ходить туда, по причине отсутствия халатов и обуви, люди бегают на парашу в чулане.

Кроме того, Верестов делал оскорбительные предложения комсомолке, работнице лекпункта Малышевой, даже писал ей любовные буржуйские записки. Когда Малышева дала ему от ворот поворот, он её с работы выгнал. А надо немедля выгнать самого гада.

На почве того же Эроса, греческого Бога разврата, комсомолка Сенина Варя сдала свой билет. Ей, видите ли, не понравилось, что честные ребята обвинили её в половой распущенности и неправильной трате бюджета у шинкарок.

Поступают зловещие сигналы относительно быта молодёжи. Уже докатились до того, что рядовые пионеры заводят альбомы со страстными стишками. А ведь, подрастающее поколение — это наши будущие строители социализма.

Радует, что собрание старателей артели на Орочене постановило не ругаться. Мат глубоко вкоренился в наш быт, и выдрать его трудно.

Мужчины считают, что когда выматеришься, сразу станет легче работать. Женщины решительно протестуют против мата, пережитка гнилого капитала! Изживём мат из нашей среды!

Егор с любопытством глядел на раскрасневшуюся и ставшую ещё более привлекательной девушку. Толкнул локтем рядом сидящего Кольку, прошептал ему на ухо:

— Кто это?

— Тонька-то? Тю-ю-у… — неожиданно громко ответил Коркунов, — кто ж иё не знает! Только не пяль глаза попусту, по морде в лучшем разе схлопочешь. Это же — зверь в юбке. От неё отступались ухажеры куда бойчей тебя.

— Поглядим, — неопределённо отозвался Егор и опять стал слушать.

— Три дня назад произошёл возмутительный случай! Частный фотограф Муркин заявился в ресторан «Медведь», уселся за стол и взялся кричать пижонским тоном сквозь зубы: «Барышня! Барышня Подойдите сюда!»

Когда посетители сделали ему замечание, что в советском учреждении так обращаться к загруженным работницам нельзя, пижон вызывающе огрызнулся, продолжая обзывать официантку буржуйским словом «барышня».

Советская власть завоевана не для пижонов-частников, и мы не позволим дурацкими словами оскорблять женщин!

На фронте рабочей сознательности прорыв. Очень много трескотни, но мало ведётся дел. Хозпрофаппарат частенько не замечает живых людей. Где общее обсуждение промфинплана? Знают ли о нём массы?

Доведён ли он до прииска, забоя, артели? Нужно улучшить делопроизводство, в коем ногу сломаешь, следует изучать действенным образом запросы потребителей, знать, отчего хромает труддисциплина, и ликвидировать недостатки в этом деле.

Мы не различаем зародыши классовых болезней, украсили их внешней парадностью, замели сор в углы, вместо того, чтобы вымести его из избы, и вот он теперь прёт из всех щелей и отравляет рабочий организм.

Изживём спекулятивную отрыжку, демагогию и пьянство, этих давнишних наших классовых врагов на культурном фронте и производстве! Ударим ураганным огнём самокритики по недостаткам нашей работы!

Колька Коркунов повернулся к Егору и радостно ощерился:

— Видал? От чешет, аш завидки берут! Бой-баба, решительный и стойкий товарищ, иным мужикам в упрёк.

— Колька, познакомишь меня с ней? — неожиданно вырвалось у Егора.

— Т-ю-у! Хоть прямо счас. Токма попусту. Охладелая она до ужасти по части нашева брата, как кремень, твёрдая. Не выйдет.

— Не выйдет так не выйдет. Понравилась она мне. Познакомь.

После собрания, начались танцы под духовой оркестр.

Тоня о чём-то говорила с Бакшаевым, когда к ней подошли двое ребят.

— Тоня, вот мой товарищ… Быков Егор. Он хочет с тобой познакомиться. Парень хваткий, работает вольным старателем на разведке россыпей, — зачастил Коркунов.

Тоне вдруг показалось, что она знает этого парня давным-давно…

Волнистый, с лёгкой кучерявинкой чуб был аккуратно зачёсан назад, открывая просторный лоб с вертикальной складкой в переносье. Сквозь загар пробивался здоровый румянец, костюм тесно облегал широченные плечи.

— Что ж, товарищ, — проговорила она и почуяла непонятную растерянность перед этим человеком, — рада была познакомиться. Иди, пляши, вон девушки заждались.

— Благодарствую. Я не умею.

— Я тоже, — вдруг улыбнулась она, — не умею, и всё. Даже неудобно иной раз.

— Тогда давай пройдёмся, — рискнул Егор.

— Да? Только без этих самых… я не терплю приставаний.

— Хорошо, — просто согласился Егор и зверски глянул на Коркунова, пытавшегося влезть в разговор.

Колька понял и, с открытым ртом, шарахнулся в сторону. Недоумённо выставился на уходящую в темень пару. Чтобы Тонька да пошла с кем-то? Этого он не помнил.

Плыл по небу месяц, а рядом с Егором плыла холодная и недоступная девушка. Тоня была задумчива, зябко потирала ладошки.

Они миновали прииск, забрались на гору, где недавно была установлена радиовышка. Егор скинул с плеч куртку, положил её на пружинящий мох и уверенно проговорил:

— Давай посидим, Тоня. Вид уж больно разительный отсель, нет охоты уходить.

Она насторожилась, напряглась, хотела было воспротивиться, но, неожиданно для себя, смирилась, села и устало вздохнула, вытянув перед собой набитые за день ноги.

— Набегалась нынче, страсть! А вид и впрямь ничего. Как у нас на Лене, взором не охватишь.

Егор примостился рядом, взял её дрогнувшую руку и осторожно погладил.

— Бедная ты моя, видать, не сладко тащить мужицкую долю. А говорила ты сильно на собрании, я аж подпрыгивал на скамье.

— Лишь бы не попусту. Много ещё надо бороться с пережитками. Ох много-о. Хребтина уже трещит. Не надорвать бы иё…

Егор, упреждённый Коркуновым, не решался её обнять, хотя и подмывало невозможно как. Терпел. Сидели долго, месяц уже влез на зенит, а им не хотелось вставать.

— Ну, пошли, — дёрнулась она. — мне завтра с рассветом на службу.

Егор положил тяжёлую руку на её плечо.

— Погоди. Мне хорошо с тобой, — и прижался губами к её сжатым губам.

Тоня сильным рывком хотела освободиться, но почувствовала свою беспомощность и затихла. Закрыла глаза… Когда перевела дух, снуло проговорила:

— Что ты делаешь? Не дай Бог, кто увидит. Я не разрешала тебе так поступать со мной. Ведь, обещал же…

— Приворожила ты меня, Тонюша, вот, как увидел на сцене, и башка напрочь. Нравишься ты мне.

— Опомнись! Я многим нравлюсь, так что же, со всеми целоваться? — И опять горячие мужские губы смирили её сбивчивые слова

Она всё ещё силилась оттолкнуть Егора, выгибала спину, отбрасывала его руки, расстегнувшие кожанку. И… неожиданно перестала сопротивляться. Обняла Быкова за шею, придушенно всхлипнув. Уже в горячечном, мутном забытье сама целовала его лицо…

В ошалелых зрачках Тони осуждающе качал головой жёлтый месяц, и волна стыда взметнула её, стремительно вскочила и, будто нехотя, как сражённая наповал пулей, упала поперёк его груди в отчаянном рыде. Молотила кулаками по земле, запоздало каялась в страшном смятении: