— Возможно, милосерднее было бы не позволять им этого, — задумчиво сказал рыцарь. — Хотя справедливее всего было позволить матери самой выбрать, чего она желает.
— Несколько раз ко мне и моим братьям обращались люди в трауре, сказал жрец. — Они просили помочь им по справедливости вызволить тело убитого на поединке испытания. Но мы ничем не могли им помочь, поскольку отправляющийся на поединок предупреждается обо всем, и все убитые согласились с таким условием.
— Юные идиоты, — прошептал рыцарь.
— Почему обязательно юные? — воин пожал плечами. — Насколько я понимаю, Сон, здесь бывают и вполне зрелые бойцы. Но все равно — посмотрим, посмотрим. Эй, жирная задница! Три кружки шерхада сюда!
— Кружки? — жирная задница поворотилась, обнаружив на противоположном конце своего обладателя такую же жирную морду, только порядком удивленную.
— А что, в вашем городе шерхад кружками не пьют? — воин скривил презрительную гримасу.
— Отчего же, почтенный, пьют, — ухмыльнулась жирная морда, — а даже если б и не пили, то отчего бы мне вам не услужить? Желание покупателя — закон наипервейший, хоть из лужи закажите, так я и в лужу налью. Только это будет ровнехонько девять фенстов, за три кружки-то, а остальное чепуха, с остальным мы справимся.
— Ну так давай, осел, — брезгливо сказал воин.
— Извольте, милостивый сударь, денежки показать, — неприятно улыбнулась жирная морда. — А то некоторые привыкли мечом платить, да только у нас здесь меч за деньги не очень считается. А если где и считается, так это вы в оружейный ряд сходите. А уж сюда с серебром возвращайтесь, или прощевайте, недосуг, день торговый, жаркий.
— Ах ты… — начал было воин, но рыцарь тронул его за руку, останавливая движение.
— Это справедливо, Рен, — сказал он тихо. — Дай ему денег. В мире есть обманщики, есть и обманутые. Позволь людям честно пытаться уберечь себя от греха.
Воин неприязненно вздохнул, слазил в кошель и добыл оттуда тяжелую золотую монету. Монету он бросил на лоток, а кошель передвинул ближе к пряжке пояса.
— Беречься — так уж всем, — сказал он с улыбкой.
Торговец неуверенно потыкал монету пальцем, поднял и прикусил.
— Золото, — сказал он неуверенно, сквозь недоумение медленно проступала идиотская улыбка. — Точно, золото!
— А ты чего ждал, дерьма? — ядовито поинтересовался воин. — Давай шерхад, скотина, а то вот теперь точно меча попробуешь!
— Секунду, мой господин, — засуетился торговец, — одну секунду только! Шерхад вот уже делаю, вот уже наливаю, только сдачу мне сразу не собрать, сдачу я, пока вы пьете, состряпаю! Эй, Хринка! Боров драный, беги сюда! Кошель возьми, оболва!
Тем временем руки его привычными точными жестами засыпали в большие стеклянные кружки сахарную пудру, смешанную с содой, рассекали пополам огромные, цвета масла, лимоны с Побережья и выдавливали пахнущий солнцем пенистый сок.
— Сдачи не надо, — сказал воин. И даже без нарочитой небрежности сказал, привычно и уверенно.
— Как не… — захлебнулся торговец. — Ай, господин мой!.. Ай, спасибо, господин! Ну я сейчас вам сделаю…
Три щепотки перни, процеженный персиковый сок, экстракт вереха и таинственная жидкость из большого глиняного кувшина проследовали в кружки, не задерживаясь ни на миг. Последними в возникающий на глазах эликсир свежести плюхнулись три щедрые горсти ледяного крошева из потаенного ведерка, укутанного овчинным тулупом.
— Прошу, мои господа! — морда торговца даже вроде похудела от старательности и обзавелась вполне симпатичной улыбкой. — Погоди, Хринка, уже не надо. Уже поздно. Уже можешь назад идти.
Воин поднес кружку к губам, принюхался и отпил большой глоток. Потом еще один. Потом приложился как следует и крякнул, отирая губы.
— А что, ничего, — признал он. — Вполне прилично и даже вкусно. Тебе как, Сон? По-моему, нормально.
— Вполне славно, — отозвался рыцарь. Он пил мелкими, частыми глотками и улыбался так светло, что всем проходящим должно было немедленно захотеться шерхаду. — Только мне наш оринкс все равно больше нравится. Воспоминания детства, наверное. Праздник, мама веселая, еще совсем молодая, все суетятся, друг друга поздравляют, я уже с корзинкой в углу сижу и подарки перебираю, и тут вносят целую плетенку махтамы! И запах на весь дом! И кухарка бежит с подносом, и все, кто не занят, идут к столу и махтаму жмут. И я даже корзинку бросил и тоже к столу… а мама смеется и говорит: ладно тебе, помощник, у тебя еще сил не хватит отжать, и отдает мне свой стакан…
— Ну, тогда для тебя лучше оринкса ничего и не будет, — хмыкнул воин. — Хотя уж ты его за свою жизнь напился… знаешь, мне ведь он тоже в детстве безумно нравился, а потом из-за тебя, негодяя, весь восторг выветрился. Стал я к нему относиться безразлично, как к воде. Даже безразличней. Потому что оринкс — это такая штука, которой в любой миг тебе хоть ведро подадут. Даже зимой. А чистой воды под рукой может и не быть, вся на оринкс ушла… — он необидно засмеялся.
— Ладно тебе, — добродушно фыркнул рыцарь. — Шерхад тоже неплох. Спасибо, добрый человек, было вкусно. Вам понравилось, отец?
— Я в таком состоянии духа, мой господин, — сказал священник, отрываясь от кружки, — что все на свете воспринимаю как счастливейший и благодатнейший дар, доступный смертному. Воистину, этот напиток из рук ваших — сладчайшее и свежайшее питье, которое только вкушал я, недостойный, за всю свою жизнь. Я даже не смею благодарить, ибо нет у меня слов для надлежащей благодарности.
— Вы отблагодарили нас своей учтивостью, — церемонно поклонился рыцарь и поставил кружку на лоток. — Рен, ты допил?
— Не торопи, дай просмаковать, — невнятно сказал воин в кружку. — Вот теперь допил. Идем?
— Идем, только куда? Осталось совсем немного до новолуния.
— Мяса хочу. Нет, птицы хочу. О! Хочу жирную гусиную ножку, чтоб кожица подрумянилась, а там, где от мяса отогнулась, чтоб даже хрустела. И чтоб дымком прошло. И посоленная как следует. И чтоб жир, такой золотистый, прямо по кожице тек и с косточки капал. И собирать его лепешкой. И стакан белого тфайфелля, высокий и запотевший.
— Тфайфелля тебе здесь не дадут, — сказал рыцарь и облизнулся. Хорошо излагаешь, вкусно. Отец, как вы насчет гусиной ножки? Не запрещают ли ваши правила есть птицу в праздничный день?
— Нет, мой господин, — жрец последним допил шерхад и вернул кружку торговцу. — Мы не придумывали таких ограничений. Вернее, наши предки их не придумали.
— Тогда идем. Где тут кормят? А, вижу, вон дымки вверх тянутся. Там, Рен, как ты полагаешь?
— Я не полагаю, — проворчал воин, чутко поводя носом. — Я уверен.
В этот момент в центре поля трижды взрыкнули хриплые рожки, и пронзительный голос глашатая, перекрывая шум взволновавшейся толпы, объявил:
— Великий Страж Рассвета, генерал Мугор Вотчез, граф се Упалех, неусыпно бдит у черты новолуния! Луна умирает, жители Хигона! Месяц саир подошел к концу!
И второй голос, более мощный и низкий, как гул прибоя:
— Орден незыблем, Орден благополучен, Орден на страже! Месяц был бестревожен, спокойствие мира нарушено не было! Сего года саир двадцать девятый, в конце дня!
— Ну уж если им и предвестья Заката не в тревогу, то я прямо не знаю, — усмехнулся рыцарь. — Пойдем смотреть?
— Успеем, — сказал воин, решительно направляясь в сторону дымков. Куда они денутся? Это еще надолго затянется, со всеми церемониями, а у жаровен сейчас станет пусто, и нас будут любить. Я попрошу еще салата. Молодого, хрустящего, светлого-светлого и свежевымытого, чтоб капельки воды такими шариками собирались, знаешь?
— Знаю, — сказал рыцарь, глотая слюну. — Воистину, ты величайший искуситель рода людского. Вы чувствуете, как в желудке засосало, отец?
И трое ушли, и опять в сторону, противоположную движению всех остальных людей. Видно было, что они продолжают на ходу перебрасываться репликами и смеяться.
— Звезда над скрещенными мечами, — сказал Хринка. — Это где ж такой герб, а? Чтой-то я такого не знаю.