Дружное фиолетовое свечение было сдержанным и даже несколько траурным. Клеген встал и ожидающе повернулся к Альрихту. Гроссмейстер тоже встал.

— Господин Клеген, я прошу вас приступить к церемонии.

Клеген скорбно поклонился.

— Братья по ложе, коллеги-адепты! — возгласил он приглушенным голосом. — Вот перед вами предстали двое, преступившие наши уложения. Как они приносили великие клятвы служения нашему слову и делу, так можно и должно нам их судить, и присужденное свершить. Были они рассмотрены и дела их оценены, и признано, что виновны, и приговорено, что будут они заточены в силовые коконы высокой энергии, и отправлены в ультрацедент навеки веков. Нет ли им защитника и заступника?

Ложа молчала.

— Нет ли им утешителя или избавителя?

Никто не шелохнулся.

— Тогда сим утверждаю — да свершится!

Коротко полыхнул фиолетовый салют. Альрихт положил руки на Темное Пламя. Над его головой стало разгораться зловещее свечение.

Очень, очень хотелось повернуться и глянуть на дерзкого Ирчи — как он там сейчас? Но гроссмейстер не позволил себе слабости.

— Коллеги! — сказал он поначалу слабым, но с каждым словом крепнущим голосом. — Во имя наших клятв и заветов — едины ли мы ныне в нашей воле?

Фиолетовая тишина.

— Цельны ли наши помыслы, совершенно ли слияние наших душ?

Молчание, только ореол согласия стал ярче.

— Вручаете ли вы мне вашу Силу, наделяете ли вы меня правом свершить за всех?

Темное Пламя исторгало волны мощи, и фиолетовый пожар заставлял защиту стен пылать.

— Да будем мы единым телом, да будет дух наш слит воедино в едином устремлении! По праву, которое вверено мне, велю вам направить всю Силу свою в едином усилии, в едином порыве, по великому праву гроссмейстера говорю и утверждаю: так да будет!

Левой рукой Альрихт сжал третий талисман жезла, правая возлежала на Темном Пламени, и гроссмейстер завершил провозглашение решительным кивком головы.

— Да свершится ныне по слову моему!

Холодный огонь, захлестнувший комнату, был уже просто ослепительно белым, разве что в темных углах оставался бледно-сиреневым. Беззвучная дрожь пробежала по ложе — и пламя согласия погасло. И стало тихо.

И ничего не случилось.

Потом Альрихт на нетвердых ногах спустился с подиума и подошел к приговоренным.

— Ирчи, — сказал он дрогнувшим от нежности голосом, — Ирчи, как ты? Прости, Клосс. Прости, Ирчи. Я знал, знал, конечно, что ты высматривал в Ринфе. Я знаю, кто там у тебя живет. Я тоже проверял — именно потому, что пришли Уртханговы вояки. С ней все в порядке, Ирчи. Еще сегодня утром было все в порядке. А тебе, Клосс, мне даже сказать нечего. Просто… У меня не было другого варианта, ребята. Простите, что не распутываю вас сразу. Не хочу, чтобы вы полезли драться. Рты сейчас раскрою, толь…

Альрихт замолчал и утомленно сел на край стола.

— …ко не надо сразу меня перебивать, — сказал встающий Клеген. — Мне и так трудно, поймите. Голова раскалывается, я ж ни…

Клеген направился к двери.

— …когда раньше не пробовал такого делать, — сказал Нерваль, обходя подкову стола. — Так вы мне уж голову не морочьте, дайте договорить.

Нерваль раскрыл верхнюю половину коконов. Клосс посмотрел на него с интересом. А Морена даже не посмотрел, он был занят. Он дышал.

— Так вот получилось, — сказал Вельстрем. — Мне нужна была казнь. И приговор. Иначе не получилось бы.

— А единственный способ отделить вас от остальных, который я придумал — это сделать вас обвиняемыми, — сказал Тузимир.

— Простите, если можете, — сказал Номатэ и полез в карман. — Вот. Ах ты, ч-черт! Это ж не тот карман!

— Вот, — сказал Альрихт. — Господи Эртайсе, что ж он с собой носит?

Номатэ брезгливо положил на стол какую-то заговоренную кость с обрывками гнилых жил на ней.

Морена одурело и затравленно озирался.

— Ничего не понимаю, — дрожащим голосом сказал он.

— Я, кажется, понимаю, — сказал Этерно с любопытством. — Это ты, Альрихт? Ответь сам, пожалуйста.

— Да, Клосс, — гордо сказал Альрихт и захохотал. — Это все — я! Теперь я.

Он широким жестом обвел ложу.

— Я исполнил Великий Ритуал Единения, но в последний миг инверсировал его. Вот этой штуковиной, — он вытащил из кармана третий талисман жезла. И… да, конечно, еще… драться не будете?

— Не будем, — решительно сказал Клосс.

Одним движением Альрихт сорвал с них остатки коконов и протянул каждому по амулетику.

— Держите. Мало ли что…

— Что это? — непонимающе спросил Морена.

— Модификаторы. На ваши имена. Если я погибну, или что еще — заберете себе… — он запнулся. — Ну, тела, что ли…

— Кажется, соображаю, — прошептал Морена. — Это все ты… семьдесят штук тебя?

— Нет, — компетентно сказал Этерно. — Альрихт один. Но у него теперь семьдесят тел. Он слил их силу воедино, а сверху — правом гроссмейстера решать и свершать — посадил свою волю и свое сознание. Так?

— Именно так! — счастливо захохотал Альрихт. — Только теперь у меня легкий приступ оправданного раздвоения личности. То есть, рассемиде… декшасс, семидетя… десятирения, вот! Вопросы есть?

— Что такое «декшасс»? — мгновенно спросил Этерно.

— Значит, ты в порядке, — радостно сказал Альрихт. — Декшасс — это сраное дерьмо. Не то, которое в заднице, а которое уже в куче. Вот это все, — он могучим усилием воли заставил все свои тела подпрыгнуть одновременно. Пол дрогнул. — Это все декшасс. Теперь уже навсегда. Пойдемте, ребята, нам надо сейчас сделать еще одно очень важное дело.

Вошел Клеген, неся три стакана глинтвейна.

— Чуть в косяк не врезался, — обиженно сказал он. — При…

— …выкать надо, — закончил Альрихт.

Морена еще секунду озадаченно смотрел на него, а потом закружился в сумасшедшем танце.

— Хей!! — заорал он так, что глинтвейн в стаканах пошел волнами. Братва, победа! Алька сделал фраеров! Домашний мальчик, кто бы думал?

— Был мальчик, — сказал Альрихт и вдруг врезал Миштекту ногой по яйцам. Со всей дури.

— Ты что?!.- охнул Этерно. — Альрихт, беззащитного бить…

— Дурак ты, адепт, — беззлобно сказал Миштект, сгибаясь и ужасно морщась. — Ты никогда не пробовал стукнуть по яйцам самого себя?

Они стояли в Ритуальном зале, втроем. Правда, Альрихта было очень много, но большую часть себя он аккуратно разогнал под стенки, а перед Кругом Призыва и вовсе оставил одного — собственно Альрихта.

— Я все-таки не понимаю главного, — честно сказал Морена. — Я не понимаю механизма этого безобразия.

— Ну проще гвоздя, мать твою, — вяло сказал Альрихт.

— Да что ты мне про гвоздь? — возмутился Морена. — Ты мне принцип скажи! Формулу, в конце концов! Я ж не девочка из борделя, которой все на пальцах показывать надо!

— Ну смотри, суть Единения в чем? Один есть воплощение всех, их воля, их рука и слово — так?

— Ну так… предположим. В принципе так.

— Ты сам хотел принцип, — раздраженно сказал Альрихт. — Теперь не придирайся к словам. Инверсируем эту формулу. Что получается? Все есть воплощение одного, его воля, руки и слова. Все. Один — это я.

— А казнить нас зачем?

— Ну ты странный. По уставу ложи гроссмейстер — карающая длань правосудия. Все радостно прыгнули в обряд Единения, тут я его и вывернул наизнанку. Самый простой способ, чтоб никто не догадался и не попробовал воспрепятствовать. А если бы я взял кого-нибудь другого в преступники, тебе пришлось бы участвовать в Единении, и схлопнулся бы ты со всеми под меня. Так что обвинил я именно тех, кого нужно было оставить.

— Тебя могли прослушать, — заметил Этерно. — Или просветить. Вот шуму было бы! Заговор гроссмейстера против всей Коллегии!

— Во-первых, Клосс, заговор власть предержащего — пусть даже одного против всех — это уже никакой не заговор, а просто произвол властей, фыркнул Альрихт. — А во-вторых, я две недели ни о чем не думал.

— Как не думал? — поразился Клосс.