За советом

К атаке всё было готово. Замерли в окопах бойцы, чтобы по первому сигналу перескочить через бруствер, замаскированный зелёными ветками, и начать короткими перебежками продвигаться вперёд. Изготовились к бою пулемётчики, заняла свои места орудийная прислуга.

В небо взвилась зелёная ракета — сигнал атаки. Рядом, почти над самым ухом, затрещал пулемёт. Мощно, в один голос, бойцы закричали «ура»…

Подхватив этот крик, боец Сушков с винтовкой наперевес перескочил через бруствер, ринулся в атаку и… проснулся.

На тумбочке оглушительно трещал никелированный будильник: словно застоявшись за ночь, он сейчас так неистово, взахлёб трезвонил, что даже весь содрогался и, казалось, вот-вот свалится с тумбочки.

Федя выскочил из-под тёплого одеяла и остановил будильник.

Из-за перегородки выглянула беспокойная тётя Лиза, сестра Фединой матери, жившая в одном доме с Сушковыми.

— Ну и спишь ты не по-людски, Феденька, — упрекнула она. — То команды подаёшь, то «ура» кричишь… Совсем тебя заворожило это военное училище — днём и ночью о нём бредишь.

Тётя Лиза выглянула в окно.

Солнце только ещё поднималось над крышами домов, пастух лениво гнал коз на пастбище, на траве лежала обильная сизая роса.

— Спи, Фёдор. Ещё рано. Сегодня в школу не бежать — ты теперь вольный казак.

Тётя Лиза ушла на кухню.

Федя юркнул под одеяло и блаженно улыбнулся.

В самом деле, он теперь вольный казак. Экзамены за десятый класс сданы, в школу ходить не надо. Ни звонков, ни уроков — полная свобода. Хорошо! Можно вволю отоспаться, пошататься с дружками по городу, заняться фотографией, радиоделом или «нажать» на кино — смотреть, например, по три картины в день: одну в детском парке, вторую в летнем саду, третью в военном городке.

Неплохо, наконец, посидеть с удочками на Великой и доказать этому «морскому волку» Сашке Бондарину, что он не такой уж незадачливый рыболов, как тот изображал его на школьном вечере самодеятельности.

На этом Федя и остановился. Сейчас он знатно отоспится, а потом займётся рыболовной снастью.

Но сон не шёл. Видимо, сказывалась привычка просыпаться чуть свет, нажитая за дни подготовки к экзаменам. Федя рывком сбросил одеяло, вскочил с постели и быстро оделся.

«Солдат встал и пошёл», — вспомнил он суворовское изречение. Сделал перед окном несколько приседаний, потом выбежал в огород к турнику и принялся подтягиваться на железной высветленной руками трубе.

Вдруг Федя услышал за спиной негромкий голос: «Восемь… девять…» — оглянулся и сорвался с турника. Под раскидистой яблоней, уперев в землю лопату, стоял отец, Матвей Сергеевич. Он был в нижней рубахе, волосатая сильная грудь обнажена, на литых, обнажённых по локоть руках перекатывались тугие мускулы. В густых белёсых усах пряталась добродушная усмешка.

— Ну зачем ты, папа, считаешь? — растерянно воскликнул Федя, дуя на покрасневшие ладони.

— Девять раз подтянулся. Маловато, прямо скажу.

— Так я бы и больше мог. Это ты меня сбил…

— Не знаю, не знаю, кто кого сбил. А только девять раз маловато для военного человека.

Отец снисходительно относился к увлечению сына военным делом, и в душе он надеялся, что с годами оно пройдёт. Сам он за свою жизнь навоевался досыта, был изранен и исколот в двух войнах, знал, как нелегка военная служба. А Федя с детства был слабым, болезненным мальчиком.

Трудно сказать, как это получилось, что Федя с малых лет увлёкся военным делом. Может быть, это шло от военных, которых много находилось в Острове — город был пограничным. Федя часто видел их на улицах, на ученьях, на стрельбищах. Подражая им, Федя ходил в детстве в гимнастёрке, носил на голове старую командирскую фуражку отца, любил нацеплять на себя ромбики, красноармейские звёздочки, бумажные ордена.

Уже в восьмом классе Федя твёрдо решил, что после школы пойдёт в военное училище.

В огород, через дыру в изгороди, пролез Борька Капелюхин, Федин одноклассник.

— Слушай, Сушков-Суворов! Победа! Виктория! — заговорил он гулким внушительным баском, перешагивая через грядки с клубникой и на ходу не забывая срывать красные, спелые ягоды, которые сами просились в рот.

— Виктория, говоришь? Ошибаешься, парень. Плохо в сортах разбираешься… А тебе бы пора, — ухмыляясь, сказал Матвей Сергеевич, намекая на пристрастие Капелюхина к ягодам из чужих садов и огородов.

— Здравствуйте, Матвей Сергеевич! — заметив Фединого отца, в замешательстве поздоровался Капелюхин и бросил выразительный взгляд на Федю, что должно было означать: есть новости, надо срочно поговорить.

— Здравствуй, здравствуй… — ответил Матвей Сергеевич, подозрительно поглядывая на ребят. — Так что же у вас за победа-виктория? Или посекретничать надо? Сделайте одолжение… могу и уйти.

— Да нет, какие там секреты, — остановил Федя отца и обратился к Капелюхину: — Чего там, Борька, говори…

Капелюхин привык видеть в каждом простом деле что-то необыкновенное и сообщать об этом другим только наедине и по секрету, поэтому сейчас заговорил без особого подъёма.

Вчера он был в горвоенкомате. Там уже получили разнарядку в военные училища. Скоро будут выдавать направления. Есть места и в Ленинград: военно-инженерное училище и морское. А это то самое, что им нужно.

— Наши заявления уже разобрали, и мы допущены к медицинской отборочной комиссии, — сообщил Капелюхин. — Комиссия послезавтра. Ты готов?

— Как? Ты уже подал заявление? — с изумлением спросил у сына Матвей Сергеевич. — И ничего не сказал дома?

— Понимаешь, папа, — краснея до ушей, признался Федя, — говорили, что будет очень мало мест. Вот мы с Борькой и поторопились…

— Та-ак! — задумчиво, с ноткой обиды протянул отец. — Самостоятельный человек, значит, сам с усам… Ты не думай, сынок, что я против военной профессии. Дело это важное, почётное. Да вот здоровьишко у тебя не того…

— Но я же тренируюсь… — начал было Федя, но его перебил Капелюхин.

Чувствуя, что стеснительный и немногословный приятель ничего больше не скажет, он поспешил Феде на выручку:

— Вы знаете, Матвей Сергеевич, он как Суворов в молодости. Закаляет себя с ног до головы. Его ребята так и зовут: Сушков-Суворов. И знаете, какие сдвиги: раньше Федя воды боялся, а теперь Великую пять раз без передышки переплывает. А в футбол как режется! И в нападении может, и в защите. Его уже в сборную юношескую сманивают…

— А что, Суворов тоже в футбол резался? — Матвей Сергеевич неприязненно покосился на Капелюхина и обратился к сыну: — Я так считаю, комиссия своё слово скажет. Придётся тебе всё-таки подумать о гражданской профессии. Передохни за лето, собери документы, прикинь, что тебе больше по душе. Вот так-то, сынок, подумай.

— Подумаю, папа, — растерянно отозвался Федя.

Отец ушёл. Капелюхин присел у грядки, бросил в рот несколько краснобоких ягод и неодобрительно покосился на Федю.

— Ты что же, вспять пошёл? Отбой даёшь? Эх ты, Сушков-Суворов!

— Совсем не вспять… Просто сказал, «подумаю», — с досадой сказал Федя.

И в самом деле, подумать было о чём. Отец плохого ему не пожелает. Он сам был военным человеком, участником двух войн, знает, какие крепкие и выносливые люди требуются в армии.

Да вот ещё бабка с тёткой тревожатся. Сколько бессонных ночей провели они над Федей, когда он болел ангиной или гриппом. Они постоянно твердят, что Федя должен пойти учиться на врача или на учителя. Работа, мол, тихая, сквозняком не продует, ног не натрудишь — как раз по Фединому здоровью.

Может, они и правы, как знать? С кем бы это посоветоваться, получить твёрдый ответ: куда пойти после школы, как жить дальше.

Может быть, сходить к Саше Бондарину? Слов нет, Саша закадычный друг, готов помочь в любом деле, но насчёт военного училища он, пожалуй, не советчик.

Нет, лучше всего сходить к Клаше Назаровой.

И с чем только Федя не обращался к старшей вожатой! К ней можно было прийти с любым вопросом. Мальчишеские радости и огорчения, обиды и замысловатые вопросы, необузданные фантастические планы и жалобы на обидчиков — всё умела выслушать и понять вожатая Клаша. Она никогда не говорила: «не могу», «занята», «приди завтра». У неё всегда находилось время для задушевного разговора. К Клаше можно было в любой час прийти домой, остановить на улице, вызвать с собрания или из клуба…