— Возможно, — Рита пожала плечами. — Только в одном из этих писем… они, в сущности, были очень похожи, все эти письма… в общем, донос был написан на одного человека, Павла Шарина. Так звали моего деда. Его расстреляли через несколько лет после войны, бабка нам рассказывала… Конечно, вполне возможно, что речь шла совсем о другом Шарине, но…

— Вы решили, что это именно он, — договорил за нее Роман, крутя сигарету в пальцах. Рита кивнула.

— Возможно, именно с тех пор для Дениса такое значение приобрели фамилии… Он всегда говорил, чтобы я не выдумывала фамилии, брала из справочников — чтобы фамилии были настоящими. Конечно, брать из справочников проще, чем выдумывать… — она осторожно облизнула разбитую губу. — А еще с этими письмами была одна странность… Разумеется, нигде не было подписей, но на многих письмах одним и тем же почерком была сделана приписка «от такого-то». От Сергеева Эн-А, и так далее, понимаешь? Словно кто-то узнал, от кого были эти доносы, и пометил их. Я не знаю, кто это был и зачем он их там спрятал… честно говоря, и не хочется мне этого знать. Этот человек, вероятно, давно умер. Я знаю только, что лучше б нам их было не находить. Или чтобы мы при этом были только вдвоем. Но дело в том, что там оказались и они.

— Ваши друзья?

— Мы не были особыми друзьями — так, иногда гуляли вместе. Дело, в сущности, не в них, а в их фамилиях. Многие поколения живут в Аркудинске почти безвыездно, и многие фамилии сохраняются. Вот фамилии Шарин уже нет ни у кого среди нашей родни, но многие фамилии остались. Люди другие, а фамилии те же. И если фамилии распространенные, их можно встретить где угодно.

— Например, на тех доносах? — медленно произнес он. — В надписях «от такого-то»?

— Я сразу увидела, что его это зацепило, сразу увидела, что с ним что-то не то, — Рита вдруг заговорила очень быстро, подавшись вперед так, что чуть не свалилась со столешницы. — Он шутил с остальными, говорил, мол, уж не ваши ли родственники это понаписали — все чуть не передрались тогда… но не в этом дело. Что-то в его глазах… что-то так изменилось, что-то выглядывало иногда из них… знаешь, как мальчишка прячется за углом и иногда выглядывает и дразнится… смеется… Так всегда бывало, когда он что-то придумывал, какую-то историю, но в этот раз… это было слишком… Когда уже все засыпали, Денис сказал мне: «Ритка, я такую классную историю придумал!» А потом, — ее пальцы начали нервно теребить бледно-зеленую ткань, — ночью я проснулась. Что-то меня разбудило… какой-то звук, странный сырой звук… и кругом пахло бензином, очень сильно пахло. У меня страшно болела голова, начало тошнить… я пыталась встать, но словно провалилась куда-то… Я не знаю, сколько прошло времени… я почти ничего не помню… помню только вдруг огонь — везде — на стенах, на потолке… на моих брюках… волосы горели… даже земляной пол горел… а рядом кто-то кричал, кто-то бился в закрытую дверь… Было много дыма, ничего не видно… Я побежала вперед и на что-то налетела с размаху… наверное, на стену… Наверное, я опять потеряла сознание… а когда очнулась, вокруг было столько свежего воздуха… Я лежала на траве, очень болело горло… Я лежала и видела дом — он был весь в огне, но никто больше не кричал из него… А рядом сидел Денис — он был весь черный от копоти, одежда обгорела… и волосы… ладони все в крови, и он смотрел на дом, и он, — Рита сглотнула, — он улыбался. Я так испугалась тогда… думала, он сошел с ума. Я спросила, где остальные, а он сказал, что смог вытащить только меня. Было больно… много ожогов… почти все волосы сгорели…

Ее пальцы выдернули из пачки новую сигарету и начали мять ее, просыпая на пол табачные завитушки. Губы подрагивали, но в глазах горело что-то бешеное, недоброе.

— Было раннее утро… самое начало рассвета… и из леса вдруг вышли люди… двое мужчин… Я закричала им… что в доме наши друзья… и Денис тоже кричал им… но они… они убежали, — Рита бросила на пол измочаленную сигарету. — Много позже я думала, что это были их канистры, и они испугались, что… Но тогда… для меня это было дико… ребенок просит взрослого человека о помощи, а тот поворачивается и убегает. Денис говорил, что здесь все такие. Здесь все отворачиваются, убегают, проходят мимо… Здесь умеют только завидовать, извлекать из всего выгоду и смотреть… Да, здесь очень любят смотреть и ничего не делать. Он говорил, что в этом городе живут одни призраки. Ему всегда было любопытно, существует ли какой-то предел их призрачности? Но это потом… а тогда… я ведь понимала, что это загорелся разлившийся бензин, и я спросила его, как это могло выйти — мы же вынесли канистры. Денис сказал, что не знает. Сказал, что когда проснулся, вокруг все уже горело. И дверь была закрыта. На ней не было никаких засовов, но она почему-то не открывалась… Ему удалось выломать доски на одном из окон, оттого и кровь на ладонях была… он вытолкнул меня наружу… потом вылез сам. Сказал, что остальных не видел — было много дыма, он задыхался… и испугался, потому и… Но от него так пахло бензином… — Рита как-то горестно покачала головой. — Так пахло…

Роман встал и подошел к разбитому окну. Посмотрел вниз на чудесный сад, потом устало привалился к стене и, не оборачиваясь, спросил:

— Ты хочешь сказать, что Денис поджег тот дом? Запер всех вас и поджег? Такую он придумал историю?

— Я не знаю, что там на самом деле случилось. Я ничего не помню. Да, иногда у меня проскальзывала такая мысль, но я ее сразу прогоняла! Ведь он был моим братом, родным братом… я всегда считала, что он не мог…И ведь он меня вытащил!

— Ты могла выбраться и сама, просто не помнишь.

— Я знаю, я все знаю! — Рита отмахнулась. — И потом эта мысль появлялась все чаще…что он мог такое сделать…особенно после того, как мы написали первую повесть. Но первый раз я подумала об этом, когда Денис сказал, что в случившемся есть свои преимущества. Теперь каждый из нас великолепно сможет описать пожар изнутри, а не со стороны. Не надо ничего придумывать, не надо никого расспрашивать — в любом случае это была бы фальшивка. Правильно можно написать лишь о том, что сам знаешь, сам прочувствовал. А я теперь знала, что такое огонь. И знала, что такое настоящий ужас. Он сказал мне это с гордостью.

— Твой брат был сумасшедшим, — негромко произнес Роман, по-прежнему не глядя на нее.

— Иногда мне кажется, что человек, который вытащил меня из огня, уже не был моим братом, — Рита позади него щелкнула зажигалкой. — Если и остался Денис, то его было очень мало, а все освободившееся место занял кто-то другой, какая-то придуманная им самим тварь, до безобразия злобная и до безобразия же равнодушная… Порой я боялась его. Мы близняшки, ты знаешь, но с того дня, как ему исполнилось восемнадцать, он начал стремительно меняться. У него стала другая походка, он изменил голос, отпустил бороду, постоянно был какой-то зачуханный, неприглядный… Сказал, что хочет быть индивидуальным, что не хочет быть на меня похожим, что это неправильно, когда один похож на другого. Не должно быть похожих людей. Друзья перестали узнавать его, и он был доволен. Он стал, как мышь, тихий, незаметный… Мы редко виделись, в основном переписывались, он то и дело где-то пропадал, но всякий раз возвращался очень довольный, и писал, писал… я за ним не успевала. Я часто спрашивала его о той истории, которую он придумал тогда, в доме, но Денис только головой качал и говорил, что нам пока рано за нее браться, она еще не созрела, хотя начало уже оформлено — он так и сказал — «оформлено».

— Те письма, они, конечно же, сгорели? — спросил Роман, поворачиваясь. Рита резко взглянула на него, но ее взгляд тотчас же всполошено прыгнул куда-то в сторону, словно ожегшись.

— Я думала, что да. То, что там произошло… тогда было не до писем, и я, конечно, никогда его о них не спрашивала. Но потом, когда Дениса убили, — ее ладонь поднялась и прилипла к подбородку, на мгновение закрыв рот растопыренными пальцами, так что лицо Риты приобрело нелепо-смешливое выражение, — меня вызвали к нему домой, посмотреть, что пропало. А потом… потом я разбирала его вещи… думала, что взять… ведь у него, кроме меня, больше никого не было — кроме меня и этих чертовых книг… И в кладовке, среди барахла я нашла пакет и в нем, в прозрачной папке лежали все те письма. Они еще больше пожелтели, многие буквы вычитывались с трудом… но это были те самые. И как только я их увидела, то сразу поняла, что была права. Это была чудовищная правда. Ему ведь всего десять лет было тогда — всего-навсего… Но к тому моменту я уже не могла реагировать на это так, как сделала бы раньше. Я уже сама знала, что это такое — убить.