Роман повернулся и тихо вышел, снова заперев за собой дверь. В кухню он вернулся практически одновременно с Тарановым, который раздраженно сказал, опускаясь на стул рядом с Валерием:

— Проклятый пес куда-то подевался! Дрыхнет наверное где-нибудь… Потом еще поищу.

— И как ты тут ухитряешься ориентироваться? — жуя, поинтересовался Нечаев. — Кошмарное здание! Я по второму этажу полчаса бродил и каждый раз выходил в другом месте.

— Это, кстати, надо исправить, — заметил Сергей, извлек из кармана предусмотрительно прихваченные где-то листок бумаги и ручку и быстро набросал план особняка, сопровождая это действие лаконичными комментариями. Роман и Валерий уважительно закивали и некоторое время старательно изучали рисунок.

— Ну, все проще, чем ожидалось, — наконец заявил Нечаев, и тут из коридора долетело развеселое гавканье и почти одновременно с ним испуганный взвизг — судя по всему, «проклятый пес» нашелся и при этом нашел какую-то даму. Через несколько секунд в кухню влетела Виктория, громко шлепая туфлями на плоской подошве. Увидев сидящих за столом, она резко остановилась, потом негодующе ткнула рукой себе за спину:

— Там огромная собака!

— Да? — удивился Роман, созерцавший свою рюмку. — Не может быть!

— Очевидно, Лозинский перетек в иную форму, чтоб нам было страшнее, — пробормотал Валерий. Таранов вообще никак не отреагировал, глядя на Викторию спокойно и равнодушно. Тут в кухню ввалился Гай и описал возле Корнейчук широкий полукруг, чуть порыкивая, и Виктория мгновенно окаменела, прошелестев:

— Отзовите собаку!

— Гай, ко мне! — Сергей хлопнул себя по ноге, и бульдог, неохотно отвернувшись от женщины, подошел к нему и тяжело уселся на пол. — Вы что-то хотели?

— А я обязана отвечать?! — презрительно и чуть брезгливо отозвалась Корнейчук, подошла к холодильнику и извлекла из него добрую порцию копченого мяса. Подошла к столу, под аккомпанемент всеобщего равнодушного молчания сделала толстенный бутерброд, захлопала дверцами бесчисленных шкафчиков и на ее лице появилось разочарование. Она вытащила бутылку слабоалкоголки и взглянула на коньяк на столе, которого уже осталась самая малость.

— А покрепче ничего нет? — Виктория раздраженно махнула бутылкой. — Вы что же — сами все выпили? Есть еще коньяк?!

— Понятия не имею, — сказал Таранов. — Это не мой дом.

— Где Рита? Уж она должна знать…

— Рита спит, — резко ответил Савицкий, — а где, я не помню. Это и не мой дом.

— Почему вы так со мной разговариваете?! — возмутилась Виктория и поправила очки. — Я понимаю, что вам многое довелось пережить, но я тут совершенно не при чем! То, что я вам сказала… это случайно вырвалось.

— Ах, мадам, как бы я хотел вам верить! — задушевно сообщил Роман. — Если вы желаете допинг, так возьмите несколько бутылок. А мы тут заняты — обсуждаем ситуацию на Ближнем Востоке. Желаете присоединиться?

— Обойдусь, — Виктория вытащила из шкафчика еще две бутылки. — Вы бы лучше над книгой думали! Ерундой занимаетесь!

— Чего над ней думать — восходит солнце, панорама улыбающихся лиц, озерная гладь — конец фильма, — Нечаев протяжно зевнул. Виктория недобро прищурилась.

— Не понимаю, как вы можете так к этому относиться?! Вы не осознаете, насколько грандио…

— Уаргх! — сказал Гай, вздергивая верхнюю губу, и Корнейчук, прихватив бутылки и тарелку с бутербродом, мгновенно исчезла из кухни.

— Грандиозность! — зло произнес Роман, щелкая зажигалкой. — Нет, ну что за идиоты?! Может, эту все-таки есть смысл пристрелить?

— Обалдел?! — возмутился Валерий, правда, сделал это довольно вяло. Таранов задумчиво пробормотал:

— Мое предложение, если что, в силе.

— Какое предложение? — так же вяло поинтересовался Нечаев. Сергей отстучал пальцами на столешнице какой-то короткий мотивчик и ответил:

— Насчет ситуации на Ближнем Востоке.

— Хм, — Нечаев сердито заглянул в свою пустую рюмку, цапнул к себе бутылку и разлил остатки, потом сожалеюще взглянул на бутылку и переставил ее под стол.

— Не понимаю, почему мы так во все это верим? — он залпом выпил коньяк и с грохотом поставил рюмку на столешницу, чуть не разбив. — Вначале я не верил… долго не верил… а теперь готов поверить почти во все! Если оно вновь появится и скажет, что этот дом сию секунду обрастет перьями и крыльями и улетит к… — Валерий вклеил непечатное слово, — или в… — он опять вставил непечатное слово, — я поверю! У меня от этого скоро крыша поедет… если уже не поехала! Я привык к фактам… к обычным фактам! Кого-то ограбили, дали по голове, убили, в конце концов… но это обычно! Каких бы мерзостей я не насмотрелся, но они обычны. При всей их частой извращенности и зверстве обычны… для нашего времени. Даже то, что сегодня меня… А это…

— А я не верю, — Сергей отпил половину своей рюмки. — Все, что он болтал… да и вашему с Ритой рассказу я, извини, верю не особенно. Я этого не видел, а рассказать можно что угодно. Я верю в реальную опасность. Если она появится — я в нее поверю. Я верю только, что эти люди — сумасшедшие. Напишут они что-то или нет, воплотится это или нет — они опасны сами по себе, и без своих книг. Корнейчук — фанатичка, Зощук — из тех, кто запросто тебе нож в спину всадит, особенно если это ему выгодно, а Семыкин — озабоченный ублюдок.

— Расклассифицировал! — Валерий хмыкнул. — А в то, что Лозинский — призрак, веришь?

— Верю, но не так давно, — Сергей откинулся на спинку стула.

— С тех пор, как в голову ему пальнул?

— Не только. С тех пор еще, как проверил все и убедился, что он — не какая-то сверхчудоголограмма.

— Не понимаю, — Валерий покачал головой. — Есть у меня один знакомый — тоже писатель, фэнтезист, его издают даже… Нормальный мужик. А еще один — детективщик, знакомый знакомого, расспрашивал меня как-то о работе — так тот тоже ничего. Но эти…

— Всякие бывают люди, — Роман почесал затылок. — А эти… может, просто записались, ничего кроме своих книг и не знают. Живут где-то там, в своих мирах, любуются ими… а в нашем мире совершенно ничего из себя не представляют… внутренне, во всяком случае. Каждый из них, похоже, считает себя гением. И они вбили себе в голову, что сейчас им представилась возможность доказать, какие они великие.

Сергей вытащил сотовый, нажал на кнопку, послушал.

— Так и не берет, — он спрятал телефон. — Представляю, что сейчас в городе творится.

— Вряд ли там творится что-то особенное, — сказал Роман, постукивая сигаретной пачкой по столешнице. — И эти туманные нити, и тьма, и жуткие рожи, и буря — думаю, это видим только мы, как раньше только я видел Дениса. Даже Валерка его не видел. А все прочие видели лишь последствия его действий. Видели человека, который горел заживо. Видели человека, который за несколько минут превратился в мумию. Просто теперь мы все — часть книги под названием «Денис Лозинский».

Таранов вскинул на него глаза.

— Хочешь сказать, что все это иллюзия? Не настоящее?

— Для нас настоящее, и на данный момент этого довольно. Другое дело, что в любую секунду это может стать настоящим и для всех остальных. Для тех, кто остался в городе. Оно хочет Аркудинск. Не верю я, что все это так просто может закончиться.

— Зачем ему город? — Таранов взглянул на оконное стекло, к которому прильнула тьма, потом почесал за ухом чинно сидящего рядом Гая, который с вожделением смотрел на колбасу и ронял слюну на пол. — Он же сказал, что он часть этого города.

— Не знаю, не понимаю я его аллюзий. Может, он не хочет быть частью? Может, он хочет быть целым.

— Такое странное было ощущение, когда он держал меня за руку, — Валерий чуть прикрыл веки. — Только смотреть мог и слушать, а прочее… Будто оказался в каком-то взбесившемся скафандре. Делал то, что вовсе не собирался. Но даже не это плохо, а то, что… Я был счастлив. Непонятно это, дико… но я был счастлив. Все вдруг стало так ясно, так просто, так хорошо, все обрело смысл, все казалось таким… — он сглотнул. — Я не хотел, чтобы он меня отпускал — представляете?! Мне казалось, что я умру, если он меня отпустит. Он казался мне… не знаю… чуть ли не богом… бред какой-то! Теперь я понимаю, почему та женщина, Назаревская, называла его «мой родной».