Казалось, будто он так и хочет мне сказать: "Но ведь мы все еще отец и дочь, разве нет?!"

Я благодарила, принимала эти деньги, но ни разу так и не решилась сказать ему ни слова о том, что и впредь, конечно, наши с ним отношения папы и дочки продолжатся. Дело в том, что такие узы я не воспринимала за долг, обязывающий сказать нечто подобное. Папа из-за своего ложного чувства вины не знал, что и думать. Папа есть папа.

Мне же все это стало безразлично.

В критические моменты я не гнушаюсь принимать помощь, но стоит мне получить в подарок что-либо дорогостоящее, как тут же на пороге появляются завистники, желающие взглянуть на презент, и это изрядно раздражает.

Все, что могло связывать меня с тем городом, бесило. Мне хотелось свести все к минимуму.

Думаю, что сами мама и папа не считали, как казалось мне, что их ноги будто опутаны цепями и прикованы к этому городу.

Поэтому меня никогда не покидали мысли о том, как вырваться и убежать из него. Что, если бы, живя там, я встретила парня и у нас вдруг завязались серьезные отношения? Мы бы сыграли пышную свадьбу в какой-нибудь местной гостинице, а потом бы еще и ребенок появился. И это был бы полный финиш. Потому-то, когда мои одноклассницы наивно влюблялись и грезили в мечтах о свадьбе, я сохраняла спокойствие и хладнокровие. Я отдавала себе отчет в том, к чему буду привязана в итоге, и это определяло мое поведение. Таким образом, я поставила перед собой цель: окончив школу, сразу же поступить в Токийский университет и уехать из дома.

Я ощущала душой и телом пустячную, но все-таки очевидную дискриминацию в отношении себя.

"Хоть ты и ребенок местной знаменитости, но на самом-то деле незаконнорожденная дочь мамы-сан из питейного заведения", — реплики подобного рода и более жестокие звучали со всех сторон. Мой папа был известен только в том городишке.

Когда я переехала в Токио, то превратилась в довольно заметную красавицу-студентку и с легкостью стала выделяться на общем фоне.

Никогда в жизни мне не забыть тех чувств, что испытала при виде людей, переполненных любопытством и завистью, которые пришли проститься с моей мамой, одетые в подобающий случаю черный цвет лишь из чувства общественного долга и этикета, и которые с фальшивым выражением торжественной скорби горящими взглядами испепеляли ее гроб. Не забыть то состояние, когда я готова была станцевать голой среди толпы лощеных лицемеров, чтобы разрушить эту атмосферу притворства и лжи.

Огонь очистил мамино тело от грязных завистливых взглядов. Я и не думала, что испытаю такое облегчение после ее кремации. И мамина одежда, и ее красота, и размах похорон, на которые папа потратил сумасшедшие деньги... похоже, все это сполна удовлетворило больное любопытство собравшихся. Я, как ближайшая родственница усопшей, приветствовала всех, улыбалась, время от времени пыталась вытереть слезы, но никому не показала саркастического настроения, переполнявшего меня.

Его сменило состояние отстраненной холодности и безразличия к людям, которые пытаются изобразить страдание и придать какую-то значимость своей пустоте и бесцельной жизни.

Тем не менее живущие по соседству тетушки и немногочисленные мамины друзья отогрели меня своим теплом, и я была рада, что нам удалось приятно провести время за чашкой горячего чая. В жизни непременно существует и хорошая сторона. К сожалению, это хорошее становится заметным и ценным только после того, как случается что-то плохое. И хотя слова соболезнования не прозвучали вслух, их можно было прочесть по выражению глаз: "Мы понимаем и разделяем твою боль".

Однако, увидев папу, который навзрыд оплакивал маму, вцепившись в гроб, я решила, что я здесь лишняя и только мешаю.

На фоне любовного романа века — коим он является только для двоих влюбленных — я была не более чем маленькой девочкой, жутко напуганной потерей одного из родителей. Возможно, именно это и отличает отца и дочь.

Итак, в тот день ко мне во сне пришла моя мама, подобная цветку.

Нежные лепестки колышутся на ветру, и в этом образе я вижу свою маму, такую милую и словно чем-то смущенную.

Это была больничная палата, в которой она провела свои последние дни. Перед смертью мама довольно долгое время уже не вставала, и потому, увидев ее во сне сидящей, опершись о спинку кровати, я ощутила легкую тоску.

В окно ворвался ветерок, свет слепил глаза, похожая на старшеклассницу в своей розовой пижаме, мама виделась в какой-то красивой сказочной дымке. Цветы на прикроватном столике, казалось, растворились в мамином сиянии.

Это сияние ослепляло, поэтому я уставилась на скопление пыли на подоконнике. Мама заговорила со мной: "Послушай, Тихиро-тян, если ты хоть единожды ошибешься, то, как и мне, тебе придется всю жизнь жить с ощущением неудовлетворенности. Всю жизнь злиться и рычать и в конце концов зависеть от кого-то".

Я все понимала. На самом деле мама была совсем не такой женщиной, которая ругалась с персоналом, потакала прихотям клиентов, чтобы дела в заведении шли успешно, срывалась по телефону на папу, из-за своей занятости не приходящего к нам, и в порыве могла бросить ему фразу типа: "Я ведь тебе не законная супруга, а гражданской жене не на что рассчитывать". Мне казалось, что, лишенная какой-либо фальши и изощренности, мама в действительности была подобна не просто палевому цветку, а скорее цветку, который растет на высоком утесе, куда не добраться людям и где бывают лишь птицы и олени. Она была человеком невероятно деликатным и чистым.

Я думаю, что папа, пожалуй, осознавал это как никто другой.

В самые беззаботные моменты мама всегда была с папой словно девочка. Они оба были как дети. Окружающий их мир только мешал им. не позволяя оставаться самими собой в их пространстве для двоих.

Выходит, что им самим не хватило смелости и решимости построить свой мир. Выходит, все сложилось так, что оба прожили чью-то чужую, временную, жизнь вместо своей, настоящей.

Хотя я только догадывалась обо всем этом в глубине души, во сне, где все гораздо проще, мама утвердительно кивнула: "На самом деле мне не хотелось, чтобы все было так. В действительности я ненавидела всю эту косметику и омолаживающие пластические операции, боялась больниц. В больнице мне даже было жутко смотреть на тех людей, кто мечтал стать красивым. Как бы там ни было, мне всегда было больно и страшно. Но я прислушивалась к досужим советам и рекомендациям и делала это просто потому, что должна была. Ну а решившись, старалась всячески скрыть свой страх и отшучивалась, в то время как душа моя была искалечена.

К тому же мне совсем не хотелось ссориться с папой. Я всегда переживала, что он уйдет, и крепко держалась за него. Хотя я понимала, что существует много других способов выразить свое недовольство, кроме как просто выходить из себя. Рано или поздно ты вступаешь на эту дорогу, и обратного пути уже нет. Тревоги и волнения притягивают все новые тревоги и волнения, один обман толкает на другой, и это входит в привычку. И я уже не могла остановить себя. В конце концов так и умерла.

Знаешь, когда я смотрю на все это отсюда, все делается таким понятным, становится таким очевидным, что по поводу многого в жизни не стоило волноваться и раскаиваться. Вот ведь как..."

Так сказала мне мама. Интересно, "отсюда", упомянутое ею, — это рай?

"Рай существует?"

Мама только двусмысленно улыбнулась. Затем продолжила: "В действительности твоя мама, которая, казалось, щеголяла и бравировала, в жизни очень многого боялась. Вся моя показная удаль была не чем иным, как способом защитить себя. Но ты не становись такой. Всегда оставайся спокойной, чтобы кровь не била в голову. Живи легко душой и телом, как цветок. Ты имеешь на это право. Это непременно нужно суметь при жизни! И этого будет достаточно".

Мама улыбалась. Я вспомнила, как в детстве спала, раскрывшись, а мама укрывала меня одеялом со словами: "Держи животик в тепле". И я вдруг заплакала во сне.

Я отчетливо помнила эту картину, когда я чуть приоткрываю глаза и вижу, как мама, легонько похлопывая по голому животику меня, раскрывшуюся, поправляет мою пижаму и укрывает одеялом.