В Крествуде. Первый серый, сырой, "нахохлившийся", по-настоящему осенний день… Продолжаю бороться со своим омерзительным гриппом.

Разговор с Л. сегодня утром о женщинах в Церкви (она пошла на собрание, устроенное в семинарии Томом [Хопко] для подготовки женской конференции в Кливленде, перед Всеамериканским Собором). Мои "тезисы" (ad hoc3 ):

– Нужно весь этот "дебат" освободить от "клерикалыцины", "церковности" в плохом смысле этого слова (оборот Церкви на себя) – от вопросов о "правах" женщины в Церкви, о том, что она может "делать", каково ее служение в церковных, то есть клерикальных, структурах. Все это тупики, все это продолжает быть изнутри подчиненным категории "прав", "борьбы" и т.д.

– Само сведение жизни исключительно к "структурам", безличным и "объективным", и есть основной грех мужского мира, мужского восприятия жизни (Маркс, Фрейд…). L'esprit de geometric4 . Отсюда – главная ошибка

1 "Башни с дефектами" (англ.).

2 "равное время" (англ.); равное количество минут, предоставляемых бесплатно кандидатам от разных партий, групп и т.п. на телевидении и радио.

3 на данный случай (лат.).

4 Дух геометрии (фр.).

542

современного феминизма: принятие им этого "структурального" подхода, борьба за место в "структурах" (мира, Церкви, государства и т.д.).

– Тогда как подлинная "миссия" женщин – это явить недостаточность, односторонность и потому страшный вред и зло этого сведения жизни к "структурам".

– Женщина – жизнь , а не – о жизни . Потому ее миссия – вернуть человека от формы к содержанию жизни. Ее категории те, которым априори нет места в структуральных, "мужских" редукциях: красота, глубина, вера, интуиция. Всему этому нет и, что еще важнее, не может быть места в "марксизмах", "фрейдизмах" и "социологиях".

– Мужчина ищет "правила", женщина знает "исключение". Но жизнь – это одно сплошное исключение из правил , созданных путем "исключения исключений". Всюду, где подлинная жизнь, – царит не правило, а исключение . Мужчина: борьба за "правило". Женщина: живой опыт "исключения".

– Но "исключение" это и есть глубина христианства как жизни . В жизни, созданной и дарованной Богом, – все "исключение", ибо все – единственность, неповторимость, из глубины бьющий ключ.

– Секс – правило, любовь – исключение. Но правда о жизни и правда жизни – любовь, а не секс.

– Человек призван не к осуществлению правил, а к чуду жизни. Семья: чудо. Творчество: чудо. Царство Божие: чудо.

– Смирение женщины не "перед мужчиной", а перед жизнью и ее тайной. Это смирение самой жизни, и оно оказывается единственным путем к полноте обладания ею – ср. Божия Матерь.

– Божия Матерь не "укладывается" ни в какие правила. Но в ней, а не в "канонах", – правда о Церкви.

– В ту меру, в какую мужчина – только мужчина, он прежде всего скучен : "принципиален", "мужественен", "порядочен", "логичен", "хладнокровен", "полезен"; интересным он становится только тогда, когда хоть немного "перерастает" это свое, в последнем счете юмористическое, "мужество". (Даже слово "мужчина" чуть-чуть смешное, во мне оно всегда вызывает образ, запечатленный на фотографиях начала века, – этакий усач в котелке, "покоритель" женщин, наводняющий мир своей звонкой и пустой риторикой.) В мужчине интересен мальчик и старик и почти страшен (на глубине) "взрослый" – тот, кто во "всеоружии" своей мужской "силы"…

– Мужская святость и мужское творчество – это прежде всего отказ от мужской "специфичности". Ни одно великое произведение искусства не воспевает сорокалетнего "мущину". Оно вскрывает его как "неудачника", как падение "мальчика" или как – обманщика, узурпатора и садиста.

– В святости – мужчина меньше всего "мужчина".

– Христос не "мужчина" (поскольку "мужчина" есть имя падшего человека). Он "Отрок Мой" (мальчик), "Сын Единородный", "Сын Марии". В нем нет главного "ударения" и главного "идола" мужчины – "автономии" ("я сам – с усам"). Икона Христа-младенца на руках у Марии – это не просто икона Боговоплощения. Это прежде всего икона сущности Христа.

543

– Все это нужно знать и чувствовать, говоря о "женском вопросе" в Церкви. Церковь отвергает "мужчину" в его самодостаточности, силе, самоутверждении. Мужчине она говорит: "Сила Христова в немощи совершается…"1.

– Человек как образ и подобие Божие – это в равной мере и мужчина, и женщина. Образ же "мужчины" в спасении – Ш: Отрок, Сын, Брат, все что угодно, но не "мужчина".

Четверг, 16 октября 1980

Встречи с [епископом] Г.Ходром во вторник в семинарии, а вчера на его чествовании в Антиохийской архиепископии. Сам он очень милый, тонкий, дружественный. Но вот вчерашняя многочасовая болтовня о Ближнем Востоке: "исламизме", "арабизме"! Болтовня не Ходра, а двух посланников – Ливана и Арабской Лиги – в ООН. Безудержная риторика, мифология, самообман при помощи красивых фраз… Слушая посланников, приходишь к заключению, что Ливан каким-то образом спасет мир. И длилось все это шесть часов кряду!

Понедельник, 20 октября 1980

В пятницу утром – в семь часов – телефон от Сережи из Франкфурта: он вылетает в Нью-Йорк. В шесть часов вечера он с нами в Крествуде! Длинные разговоры, обсуждения… По его мнению, диссидентство кончено, раздавлено, ликвидировано. Ликвидировано потому, что с самого начала у него не было никакой базы, никаких корней в народе. Фактическая солидарность народа с властью – например, в вопросе о захвате Афганистана. Все боятся войны и желание ее видят не у советской власти, а на Западе. Своеобразное "благополучие", основанное прежде всего на опыте неслыханных перемен, происшедших со времен Сталина. Настолько легче жить! Шизофрения "аппарата" (глава ТАСС, признающийся Сереже, что слушает мои передачи). Неуспех правозащитников объясняется полным отсутствием опыта прав, отсутствием их издревле… Сережа считает, что западные корреспонденты фактически свободнее советских журналистов здесь. Полное непонимание России на Западе.

Россия Солженицына, Россия Зиновьева ("Зияющие высоты"), Россия русских эмигрантов. Все это "формулы" и "редукции". И всем этим Сережа безостановочно мучается, стараясь пробиться к "объективной" правде сквозь мифы, преувеличения и т.д. Меня больше всего и поражает, и радует в нем это постоянное напряжение совести , нежелание голословно обвинять даже советский режим…

Все эти дни продолжал побаливать. Пенициллин, ватные ноги, язвы на пальцах. И главное – нежелание за что бы то ни было взяться, засесть. Сразу кажется: не то; затем, нет ни в чем никакой уверенности. Страх, ужас при одной мысли о погружении в "дела" – семинарские, церковные… Чувство такое, что кругом все знают, что делать, и как, и зачем, а вот я только притворяюсь – привычно, рутинно, что знаю, а на деле – не знаю ничего, не уверен

1 2Кор.12:9.

544

ни в чем, себя и других обманываю. Не обманываю только – когда служу Литургию, но ведь я сам всю жизнь пишу, что из Литургии вытекает, с ней связана вся жизнь… Упадок душевных сил, о "духовных" и говорить не приходится. Mutatis mutandis, и не без юмора, – хочется, как Толстому, уйти из Ясной Поляны…

Четверг, 23 октября 1980

Вчера вечером Сережа показывал нам свои русские slides1 : Суздаль, Москва, Владимир… Слов нет: да, все эти церкви, сияющие куполами сквозь березы и закаты, сильно "действуют". Внутренне соглашаешься с Тютчевым: "…что сквозит и тайно светит в наготе твоей смиренной"2 . А с другой стороны – какой-то почти испуг : для чего, из чего – в сознании и в подсознании – это нагромождение церквей, иначе не скажешь? Нагромождение – внутри – иконостасов, икон, украшений, золота. Какая-то вакханалия священного! И рядом с ней грязь, убожество, нищета. Завороженность "храмом" соответствует какому-то духовному, религиозному опыту, какой-то очевидной нужде . Какой? Прежде всего (и об этом где-то когда-то очень умно писал Вейдле) тут все подчинено внешнему впечатлению. Храм извне , как видение, присутствие, как призыв, что-то в этом роде… Во-вторых – соответственно – несоответствие внутреннего внешнему. Теснота, загроможденность внутри. Такое впечатление, что если извне храм как бы организует, фиксирует собою пространство, становится центром и смыслом ничем не ограниченной, бесформенной равнины , то внутри вообще никакого пространства нет, так все мало и тесно, если же не мало, то обязательно загромождено. На эти храмы хочется смотреть, но в них как-то "не хочется" войти. Они умиляют, утешают, вдохновляют сами собою, но не тем, что в них происходит и совершается… Я не устану спрашивать: почему храмовое благочестие так ослабило в Церкви евхаристическое сознание, удалило Евхаристию? Ибо именно этот вопрос, я уверен, центральный сейчас. О чем бы ни спорили, спорят об этом, сами того не сознавая.