Довольный тем, что начало получилось удачным и наживка заброшена, он умолк, дожидаясь, когда лесть подействует. Он умильно посмотрел на своего даровитого собеседника, и ничуть не смутился, наткнувшись на взгляд, от которого другой бы сразу увял. Даже для этой брезгливой гримасы у него нашлось доброе словцо.

— Кларк Гейбл[72] тоже вращает глазами, — сказал он. — Но не так выразительно.

Монти почувствовал себя, как чувствует себя застенчивая золотая рыбка. Казалось, он не может и пальцем шевельнуть, не вызвав комментариев. Даже то, что на данном этапе все комментарии носили благожелательный характер, не радовало. У него засвербило в носу, но он удержался и не почесал его, как сделал бы при более благоприятных обстоятельствах, чувствуя, что мистер Лльюэлин непременно сравнит его с приемом какого-нибудь Носаки Терпенте или кого он там вспомнит.

И в нем вскипела злость. Хватит, сказал он себе, сколько можно! Сначала Амброз, потом эта Фуксия, а теперь еще и Лльюэлин! Настоящая облава.

— Знаете что, — сказал он с жаром, — если вы все это затеяли ради того, чтобы заманить меня в актеры, то зря стараетесь. Меня это не интересует.

У мистера Лльюэлина екнуло сердце, но он не сдался. Даже столкнувшись с категорическим отказом, он все еще не верил, что есть на свете человек, который воротит нос от его киностудии.

— Выслушайте меня, — начал он.

— Не желаю ничего слушать! — вскричал Монти. — Надоело. С утра и до вечера я только и делаю, что гоняю людей, которые хотят завербовать меня в киноактеры. Амброзу Теннисону я уже сказал: нет. Фуксии сказал: нет. И вот, только я уселся подумать о… в общем, подумать, как появляетесь вы — и опять мне приходится отвлекаться и говорить: «Нет». Все. Сыт по горло.

— Неужели вы не хотите, — спросил мистер Лльюэлин дрогнувшим голосом, — видеть свое имя в лучах славы?

— Не хочу.

— Не хотите, чтобы миллионы девушек мечтали о вашем автографе?

— Не хочу.

Несмотря на весь заряд оптимизма после куриного рагу, мистер Лльюэлин не мог больше скрывать от себя, что сдает позиции.

— Не хотите познакомиться с Луэллой Парсонс?[73]

— Не хочу.

— Не хотите играть в дуэте с Джин Харлоу?

— Даже с Клеопатрой.

Внезапно мистера Лльюэлина осенило. Ему показалось, он догадался, где зарыта собака.

— А, понял! — воскликнул он. — Ясно как божий день. Вам не нравится это занятие. Что ж, давайте подыщем другое. Как насчет эксперта по производственной части?

— Какой смысл звать меня в эксперты? Я мало что знаю.

— Чтобы быть экспертом, не нужно много знать, — заметил мистер Лльюэлин и хотел было для убедительности добавить, что с этой должностью справляется даже свояк Джордж, но в этот момент Монти, взглянув на часы, вскрикнул и соскочил с табурета. Увлекшись беседой, он не заметил, как промелькнуло время. Стрелки часов неумолимо приближались к десяти.

— Мне пора, — сказал он. — Спокойной ночи.

— Эй, погодите!

— Не могу.

— Послушайте! — сказал мистер Лльюэлин, убеждаясь, что словами этого сумасброда не удержать. — Поразмышляйте на досуге на эту тему, и если надумаете играть в эту игру, дайте мне знать, и мы все уладим.

Монти невольно растрогался. Как это мило, подумал он, — деловой человек, акула кинобизнеса, а ведь не зачерствел за годы яростной конкурентной борьбы, а даже наоборот, сумел сохранить в душе столько юношеского задора. Он подобревшими глазами посмотрел на мистера Лльюэлина.

— Хорошо, я подумаю, — сказал он.

— Ну и отлично.

— Вряд ли в ближайшие дни у меня будет настроение для игры.

— Ничего страшного, — сказал мистер Лльюэлин. — Подумаете об эксперте по производственной части.

— Давайте к этому вернемся позднее, когда у меня будет больше свободного времени, — сказал Монти. — А сейчас, пока! Мне пора двигаться.

Он оставил салон, взял курс на противоположный конец корабля и развил такую скорость, что минуты не прошло, как он оказался на тускло освещенной прогулочной палубе второго класса. Оглядевшись, он не заметил ни души, чему весьма обрадовался. Фуксия еще не пришла.

Он закурил, вернулся мыслями к предстоящему разговору—и опять отвлекся прежде, чем мыслительный процесс набрал обороты. До ушей донеслись звуки музыки.

Должно быть, где-то неподалеку полным ходом шло веселье. Он услышал треньканье пианино, а в следующую минуту чей-то голос, похожий на корабельную сирену, затянул песню. Это мучение продолжалось несколько минут. Затем голос умолк, и раздался гром аплодисментов.

Песня окончилась, но мелодия все еще звенела в воздухе, Монти мурлыкал ее себе под нос. Ибо это была песня, которую он хорошо знал и частенько исполнял, песня, которая пробуждала в нем светлые воспоминания, — словом, «Бандольеро».

Его распирало от избытка чувств. К «Бандольеро» он пристрастился еще на первом курсе и удерживать его от пения стало главной заботой его друзей, но с недавних пор этот номер путем сложных ассоциаций навевал ему мысли о Гертруде.

Дважды на деревенских ярмарках он пел под ее аккомпанемент, и оба эти концерта вместе с предшествующими репетициями были свежи в его памяти. Теперь, когда он слышал «Бандольеро», или думал о «Бандольеро», или, сидя в ванне, напевал отрывки из «Бандольеро», он видел перед собой милые черты.

Казалось, они и сейчас у него перед глазами. Да, так оно и было. Гертруда только что вышла из дверей напротив и стояла, глядя на него с явным изумлением. И припомнив, что с минуты на минуту из ночи должна выскочить Фуксия, превратив их тет-а-тет в любовный треугольник, он до того ужаснулся, что покачнулся назад, словно возлюбленная огрела его хоккейной клюшкой.

Гертруда опомнилась первая. Кичливые аристократы, путешествующие по морю первым классом, не имеют обычая вторгаться на территорию второго, и она удивилась при виде Монти не меньше, чем он при виде ее. Но потом догадалась:

— Привет, дорогой, — сказала она. — Ты тоже пришел послушать?

— Что?..

— Как поет Альберт Пизмарч.

Ни один утопающий, в третий раз идущий ко дну, не цепляется за спасательный круг с такой бешеной энергией, с какой Монти уцепился за это спасительное предположение.

— Ага. Именно. Пришел послушать. Гертруда улыбнулась:

— Он, бедняга, очень нервничал. И попросил меня поддержать его аплодисментами.

Эти слова всколыхнули застарелые анти-пизмарчевские настроения, возникшие после дурацкой выходки с Микки Маусом. Так вот зачем она сюда явилась! Чтобы аплодировать этому гнусному Пизмарчу!

Монти чуть плохо не стало. Дело было не только в том, что этот тип честолюбив до омерзения, хотя, было бы кому аплодировать! — истинный артист выше мнений толпы. Его чувства были значительно более глубокими. Все мы заражены крупицей суеверия, и у Монти появилось ощущение, что в том постоянстве, с которым Альберт Пизмарч возникает у него на пути, есть нечто мистическое, вроде семейного проклятия. У этих, как их там, был монах без головы, у тех — забыл, ну, эти — призрак охотника, а у него — Альберт Пизмарч.

В ослепительной вспышке озарения Альберт впервые предстал перед ним в истинном свете — не прозаическим стюардом, а колдуном, наводящим порчу.

— Ты опоздал. Он только что выступил. Довольно удачно получилось. Даже очень. Но никто не поет «Бандольеро» так, как ты, Монти.

Это был комплимент, и при более благоприятном стечении обстоятельств Монти оценил бы его по достоинству. Но сейчас он пребывал в душевном смятении и пропустил фразу мимо ушей, поскольку озирался кругом, словно Макбет, ожидающий призрака Банко. Оговаривая условия совещания Бодкин — Флокс, Реджи сказал: «десять ноль-ноль», а десять ноль-ноль наступило несколько минут назад. То есть в любой момент из темноты могла вынырнуть рыжеволосая голова.

И что тогда делать?

— Кстати, — заволновался он, — который час?