Геджу, как уже отмечалось в этой повести, была присуща некоторая природная сообразительность, и теперь ему пришло на ум — вот он, отличнейший случай, посланный Провидением, обострить враждебность к себе у этого фыркающего человека. Чем в большее бешенство он приведет сенатора Опэла, тем сильнее укрепится его и без того твердая решимость употребить все свое влияние, чтобы Дж. Веллингтона Геджа не назначили послом во Франции.
С удовлетворением отметив, что находятся они друг от Друга на почтительном расстоянии и наброситься на него с кулаками у сенатора возможности нет, Гедж продолжал развивать свои взгляды. Это было все равно, что дразнить человека по телефону, а по телефону Гедж был всегда настоящий лев.
Так что разглагольствовал он сильно, красноречиво, и дебаты были в разгаре, когда Пэки, разбуженный голосами, накинув халат, высунулся посмотреть, а что, собственно, творится.
Понять, однако, он ничего не сумел. Очевидно, между Геджем и сенатором Опэлом разгорелся какой-то спор, но так как кричали оба одновременно и во всю мощь легких, то уследить за выпадами и парирующими ударами было мудрено. И Пэки обратился к герцогу Пон-Андемеру, разумному и постороннему человеку.
— Что за суета?
К его удивлению, сторонний наблюдатель, которого минутой раньше он считал безопасным и разумным на этом состязании безумцев, уставился на него определенно тупым взглядом. Пэки знал про себя, что сам он, пока не побреется — не красавец, но все-таки не мог понять, что такого особенного в его внешности, отчего этот невозмутимый аристократ таращится на него с явным, загадочным ужасом.
Объяснение Карлайл мог бы дать, но давать не стал. Поспешно, без единого слова, резко развернувшись, невозмутимый аристократ двинулся в долгий путь, ведущий к отелю «Дез Этранжэ». Ему требовалось безотлагательно перекинуться словечком с Супом Слаттери.
А поразило Карлайла в Пэки то, что тот был целехонек, без царапинки. Крик в ночи убедил его, что Слаттери действует согласно плану: проник в спальню этого типа и отдубасил его в своей неповторимой манере. И нате вам! Этот тип — в окошке, цел-целехонек, даже без синяка под глазом.
Это и привело Карлайла в полное остолбенение. Накануне Суп прямо полыхал праведным гневом, и ясно намекнул, что карательная экспедиция намечается самая суровая. И вот — совершенно ясно, что он ничего не предпринял!
В крайнем ужасе Гордон ворвался в отель. Искомую жертву ему удалось обнаружить в большом обеденном зале, где она, ослабленная после ночи на открытом воздухе, подкрепляла силы завтраком.
Обычный континентальный завтрак состоит из пойла, которое французы, видимо, в насмешку, именуют кофе, трех малюсеньких кусочков масла, булочки в форме булочки и еще одной в форме подковки. Слаттери внес некоторые вариации собственного изобретения. Он только что прикончил omelette fines herbes,[11] двойную порцию ветчины с яйцами и маленький бифштекс, а когда в зал ворвался Карлайл, вопросительно поднял на него глаза, пережевывая тост с джемом.
— А-а, — произнес он, проглатывая загруженные припасы, и повернулся к крутившемуся поблизости официанту. — Encore de coffee.[12]
Карлайл сверлил человека-питона лихорадочным взглядом. Вопросы на него посыпались; но когда Слаттери соизволил наконец заговорить, осушив пятую чашку кофе, то не стал отвечать ни на один. Поделился он мечтой, переливчато-опаловым видением, навестившим его на вахте, ночью. Как говорится, облек ее в слова.
— Я одно хочу, — с чувством произнес Суп, — чтобы когда-нибудь, все равно, когда, я встретил бы этого сивого субъекта в темном переулке, а поблизости чтоб не было ни одного копа!
Его пробрала дрожь, он вспомнил ночной кошмар.
— Выставить человека на подоконник! — с нарастающей горячностью продолжил он. — Нет, я вас спрашиваю, красиво это? Черт! А я еще вдобавок высоты боюсь, с тех пор как на спор с одной своей подружкой перегнулся через бортик небоскреба и плюнул на Бродвей. Если я оправлюсь от этой ночки к ста годам, так и то считай, скорее скорого!
— Но как же?..
— Сейчас, сейчас расскажу. Рыскаю я себе по этому Шату, поглядываю туда-сюда, ищу, нет ли чего стянуть, и вдруг вижу эту дверь, за ней кто-то храпит. Поворачиваю я эдак тихонько ручку, а она незаперта. Н-ну, красота! Толкаю дверь… и что б ты думал? Заскрипела, гадюка, прям как тормоза у старой колымаги, и тут этот сивый тип наставляет на меня револьвер и приказывает, чтоб я тихо прикрыл дверь и шагал к окну. Черт меня раздери! Если б я не послушался, считай, мог бы надпись на могильном камне заказывать. Против револьвера не попрешь. А револьвер, того гляди, пальнет, стоит чуток дернуться. Ну, я и потопал к окошку, и не успел опомниться, как сижу себе на подоконнике, а этот субъект закрывает ставни. Закрыл, лег, опять храпит, а мне, значит, куковать тут всю ночь. Так, через три тысячи лет начало светать, а еще через пару веков подвалил и ты. Ну, ты ушел, а я вдруг заметил трубу и сполз по ней вниз. И доложу я тебе, — прибавил Слаттери, — врагу того не пожелаю. Даже если б кто из тех жандармов задумал сползать по трубе, я б и то взял его за руку и сказал: «Ступай-ка! Не понравится это тебе! Нет, не понравится!»
Сердце, более чувствительное чем у Карлайла, дрогнуло. бы от такого повествования. Но он и языком не прицокнул.
— А как же насчет того типа, который выдает себя за виконта?
Суп Слаттери намазал на тост джем и впился в кусок, точно всплывшая рыба.
— А, этот? Да с ним полный порядок.
— Как это порядок? Что значит — полный?
— Это мой старый приятель, — объяснил Слаттери. — Мы с ним поболтали немножко, и он мне все объяснил. Ты зря на него подумал. Не за брюликами он охотится. Ему нужно какое-то там письмо. Оно у этой Гедж. Канпреметирующее какое-то.
Сказав, что Карлайл был поражен ужасом при этих словах, мы ничуть не преувеличим. Ему всегда было известно, что у Супа Слаттери, хотя человек он и смелый, мозгов — самый минимум, но даже от него нельзя было ждать, что он проглотит такую явную фальшивку.
— А ты и купился?
— Конечно.
— Нет, ну будь я проклят!
— Я ему поверил. Потому что он — мой друг.
Карлайл сглотнул, Слаттери — тоже. Но если Слаттери сглотнул, потому что так быстрее всего выпить шестую чашку кофе, Карлайла сглотнуть заставило крайнее смятение. Он понял, к чему все клонится.
— То есть, ты хочешь сказать, что не станешь избивать этого типа?
Расхохотаться иронически, когда у тебя полон рот кофе, непросто, но Слаттери с этим справился.
— Кто, я? Да зачем? Мы ж с ним — вот так! — Он тесно сдвинул два похожих на бананы пальца, демонстрируя всю близость доверия и дружбы, связывавшие его и Пэки. — Не переживай ты из-за него. Он мне все рассказал. Письмо написал один тип, такой сенатор Опэл, и здорово вляпается, если про него узнают. А его захватила миссис Гедж. Вот за письмом виконт и охотится. Брюлики ему даром не нужны. Нет, правда, даром. Сам мне сказал.
Карлайл резко втянул воздух. Сказочка вдруг показалась ему правдоподобной. У этого эксперта по мошенническим аферам выработалось шестое чувство, нюх на обман. Да, история правдивая, и на минутку он забыл свои тревоги. Глаза у него заблестели. Если сенатор Опэл написал настолько опрометчивое письмо, что ему пришлось человека нанимать, чтоб его выкрасть, то, пожалуй, письмишком этим недурно бы и завладеть!
По каким-то неведомым причинам Карлайл, специалист многогранный, ни разу еще не пускался на эксперименты в шантаже. Не то чтобы у него возникали какие-то возражения нравственного порядка — он мало против чего возражал с точки зрения морали, а просто шантаж никогда под руку не подворачивался. Но теперь, когда замаячил такой изумительный шанс!
Однако приподнятое его настроение продержалось недолго. Остужая восторг, возникла гнетущая мысль — ему ни за что не уговорить Герти! Увидит Пэки крепким и здоровым и потребует объяснений, ни за что не поверив тому, какое он только и сможет дать.