Вид с третьего этажа расстилался просторный и манящий. Гавани, правда, из его окна видно не было, а вид на нее составлял особую гордость Шато, зато многие другие красоты возмещали этот урон. Перед Карлайлом расстилались сады, весело пестревшие цветами, за ними — леса и затейливые домашние фермы. А над собой, подняв глаза, Карлайл увидел синее небо в воздушных перышках облаков, местных птиц, летевших по каким-то своим делам, двух-трех букашек, с десяток бабочек и чьи-то ноги, облаченные в серые брюки и заканчивавшиеся двумя башмаками необъятных размеров.

Ноги и приковали его внимание. И правда, когда увидишь ноги там, где ногам и делать вроде нечего, это завораживает. Разглядывая их, Карлайл откровенно зашел в тупик. Наскоро припомнив топографию дома, он заключил, что владелец их — если у них имеется владелец, и это не попросту беспризорные, брошенные за ненадобностью ноги, сидит на подоконнике в спальне сенатора Опэла.

Карлайла обуяла жажда дополнительной информации. Вставать в такую рань он не привык, но если и была у кого основательная причина, чтобы стряхнуть торопливыми шагами росу с травы и встретить солнце на горной лужайке, так это, безусловно, у него. Ведь только выйдя из дома и взглянув на ноги под менее крутым углом, можно было проникнуть в тайну.

На основе имевшихся свидетельств он сделал скоропалительный вывод — на подоконнике сидит сенатор. Только личность, известная своей эксцентричностью, может усесться на подоконник ни свет ни заря, да, строго говоря, и в любой час дня! А из коротких встреч с сенатором Гордон убедился, что эксцентричности у того достанет для любой формы самовыражения.

Только выйдя в сад, Карлайл убедился, что все его рассуждения ложны. Да, возможно, в сенаторе Опэле и трепетала струнка, манившая его усесться на подоконник. Вполне вероятно, наступит день, и у него даже войдет в привычку сидеть там. Но пока что — нет, не он сидел на подоконнике. В сидевшем изумленный Карлайл признал старого своего приятеля, Супа Слаттери. Карлайл обнаружил Слаттери, а Слаттери обнаружил его.

Настал один из тех затруднительных моментов, когда первый собеседник вынужден ограничивать себя, пытаясь передать свои мысли исключительно гримасами, а второй, обалдев от изумления, и нормальную-то членораздельную речь не в состоянии понять. Слаттери гримасничал на все лады. Карлайл взирал на него, разинув рот; и только минут через пять, когда Суп едва не вывихнул себе челюсть в особо красноречивом пассаже, до высококлассного афериста дошло, о чем гримасничает приятель, — он просит принести лестницу!

Вскинув руку в подобии фашистского салюта и энергично покивав, Карлайл пустился на розыски желанного предмета.

Лестница — не из тех вещей, что попадаются на каждом шагу. Розыски пришлось вести тщательные и напряженные. Наконец он углядел одну у отдаленного сарая, однако оказалось, что она слишком тяжелая, в одиночку не дотащить. Возвратясь с тошнотворной головоломной задачей — объяснить пантомимой возникшее затруднение, Карлайл получил новый шок.

Подоконник, на котором всего десять минут назад так явственно сидел Слаттери, теперь был пуст. Гордон готов был поверить в чудеса. Единственная теория, под которую подпадали факты, — его друг внезапно воспарил в воздух как птица. На землю он не свалился — единственный валявшийся под окном труп принадлежал маленькой улитке.

Но тут, очень своевременно — рассудок его уже готов был рухнуть — Карлайл заметил крепкую водосточную трубу, бегущую вблизи от окна, и, сложив два и два, пришел к дедуктивному выводу: за его отсутствие Слаттери, по-видимому, тоже обнаружил трубу. Раз он не заметил ее раньше, значит, он сел на подоконник, когда мир был окутан тьмой. Это, если вдуматься, тоже загадка. Рассудок Карлайла, единожды спасенный на краешке гибели, снова дал крен.

К счастью для его профессионального будущего — ведь аферисту никак нельзя рассчитывать на победу в своем остро конкурентном бизнесе, если мозги у него набекрень, — случилось нечто, пролившее свет на загадку. Открылось окно, и показался сенатор Опэл, в оранжевой пижаме, с револьвером в руке, изумленный и недоумевающий. Углядев внизу Карлайла, он громовым голосом потребовал сведений.

— Куда подевался мой грабитель?

Ответить на это было нечего. Тон сенатора стал еще раздражительнее.

— Эй, вы там, внизу… герцог… Не видали моего грабителя?

Карлайл опомнился, надо было поскорее собраться.

— Ah, non, — с музыкальным прононсом, соответствующим образу герцога де Пон-Андемера, откликнулся он.

— А — чего?

— А — нет!

— Долго вы там стоите?

— Сию минуту пришел.

— Человека на моем подоконнике видели?

— Нет. На подоконнике? О, нет!

— Черт! — завопил сенатор.

Если ведешь беседу ранним утром, перекрикиваясь с собеседником, стоящим внизу, да еще завершаешь ее громоподобным «Черт!», похожим на взрыв боеприпасов на военном складе, то уж непременно перебудишь всех спящих по соседству. Из окна налево высунулась голова Геджа.

— В чем дело?

— Грабителя потерял!

— А где вы видели его в последний раз? — полюбопытствовал Гедж.

Не успел сенатор ответить на этот вполне уместный вопрос, как в окне справа показалось недоумевающее личико Джейн. В голубеньком пеньюаре она была просто очаровательной.

— Папа, что такое?

— Оставил тут, понимаешь, грабителя на подоконнике, а он испарился куда-то! — пожаловался сенатор, точно домовладелец, сетующий на пропажу бутылки молока.

— Как это, на подоконнике оставил? Какого грабителя?

— А вот так. Наткнулся ночью на грабителя у себя в спальне, но мне не захотелось суетиться, в полицию звонить — пропал бы тогда мой сон. Я и высадил его на подоконник, намереваясь забрать утром.

— Папа, тебе, наверное, сон приснился…

— Какой там сон!

— Погодите-ка, послушайте, — явно намереваясь поболтать всласть, вмешался Гедж. — Мне самому приснился престранный сон. Будто я в Билтмори, в Лос-Анджелесе, подходит официант взять у меня заказ… и представляете, кто это? Скелет! Да-с, сэр, скелет! В розовой матросской блузе!

Нерасположенность выслушивать чужие сны — черта, присущая почти всем. Сенатор Опэл к редким исключениям не принадлежал.

— Ладно, хватит!

— О, папа!

— А что «О, папа»? Нет, что «О, папа!» Куда он запропастился? Вот что я хотел бы знать!

— Никогда ничего подобного не слыхала! — чопорно заметила Джейн. — Высаживать грабителя на подоконник!

— Ну вот, теперь услыхала.

— Почему ты просто не…

— Я тебе уже объяснил, почему я просто не… Ты что думаешь, я буду лишаться ночного отдыха только из-за того, что какой-то окаянный грабитель влез ко мне в спальню?

— Вероятно, — вмешался в семейную перепалку Карлайл, — этот человек спустился по водосточной трубе.

— По трубе? — в ошеломлении разинул рот сенатор. — Вы что, хотите сказать?.. Господи! И точно — труба! Такая темнотища стояла, я и не заметил ее!

— Так тебе и надо! — заключила Джейн, которая, подобно всем женщинам, жаждала, чтобы последнее слово осталось за ней, пусть бы хоть все лето пришлось спорить. — Ушлый какой!

— Ка-кой? — прогрохотал сенатор, вздрогнув от оскорбительного словечка.

— Ушлый, — твердо повторила Джейн. — Высаживать грабителей на подоконник! Нет чтобы поступить, как все другие! Ты у нас чересчур умный! Очень рада, что он сбежал! Тебе это послужит уроком!

И кинув на родителя суровый взгляд, Джейн унырнула в комнату, закрыв за собой окно. Сердечко у нее было доброе, но, как и всякая современная девица, почтительность к родителям она считала большой глупостью. Если родители поступают как слабоумные, им и надо сообщить об этом прямо в глаза — спокойно, не раздраженно, но все-таки указать, и уж пусть каждый, в меру своей сообразительности, додумывает остальное.

После ухода дочки сенатор Опэл от критики не избавился. Он еще пыхтел и играл бровями, когда критика донеслась и с другой стороны.

— А ведь она абсолютно права, — сказал Гедж, высовываясь из своего окошка, будто улитка из раковины. — Да-с, сэр! Абсолютно права! Думаю, у человека должно быть побольше ума.