Вошел его адъютант.

– Приготовьте что-нибудь покушать, – сказал Бондарев.

– Сейчас. Но вам уже вашу квартиру здесь поблизости оборудовали.

– Ну раз так, поедем туда, на квартиру, – сказал Бондарев, обращаясь ко мне.

– Нет, нет, – всполошился адъютант. – Минуточку! Вы лучше минут через пятнадцать… Я пойду туда вперед.

– Зачем же вам идти, возьмите машину.

– Я и пешком дойду.

– Зачем же пешком? – повторил Бондарев.

– Там еще не все готово, – сказал адъютант.

– Ну вот, так бы и сказал, – засмеялся Бондарев. – Отправляйся проверь, а мы подождем.

Пока мы ждали, Бондарев связался с командиром одной из своих дивизий. Суть разговора сводилась к тому, что тот не решался смело идти вперед, боясь за свои фланги. Его соседи отстали, а его тыл простреливался немцами. Сначала Бондарев говорил с ним спокойно, но закончил раздраженно:

– Какое ваше дело, что у вас справа и слева? Я же не спрашиваю у своих соседей, таких же, как я: что у них там? Почему они в линейку со мной не равняются? Мне до этого нет дела, у меня свой участок. Двигайтесь, как вам приказано, и все! Выполняйте мой приказ. О том, какой будет дальнейшая ваша задача, не беспокойтесь. Вам дана задача на всю жизнь – наступать! Боится за свои фланги, – положив трубку и обращаясь ко мне, сказал Бондарев. – А у меня такая привычка, я лично никогда не смотрю ни влево, ни вправо. Учить соседей не мое дело. Как со снарядами? – обратился он к начальнику артиллерии.

– Снаряды поступают исправно.

– Ну что ж, значит, завтра воюем, – сказал Бондарев. – Ладно, пойдемте обедать.

«Виллис» стоял метров за сто, в проулке. Мы пересекли дорогу, прошли мимо деревенской площади по раскисшему снегу и грязи. Несколько бойцов укладывали трупы в вырытые на площади могилы. На трех могильных холмиках уже стояли деревянные пирамидки со звездами и надписанными дощечками, а несколько мертвецов, укрытых плащ-палатками, лежало около могил.

Хату, в которой поселился командир корпуса, еще заканчивали приводить в порядок. В одной из комнат домывались полы. Нас встретила молодая женщина с закатанными рукавами, она мыла пол. Это была жена Бондарева.

Мы прошли в следующую комнату, где все было уже чисто, и с полчаса разговаривали вдвоем на разные темы.

Разговор начался с воспоминаний о сегодняшних телефонных звонках, при которых я присутствовал.

Вызвав по телефону начальника штаба 70-й дивизии, Бондарев приказал ему позвать к телефону, чтобы лишний раз не связываться, находящегося там же, рядом, начальника штаба другой дивизии, не запомнил какой. Начальник штаба 70-й дивизии ответил, что придется долго ждать, сосед не так близко – метрах в восьмистах!

– Не восемьсот метров между вами и даже не восемьдесят, – сказал Бондарев. – А только восемь метров! Ну, словом, какое может быть расстояние между двумя домами? Сидите оба, каждый в своем подвале, и не знаете, что у вас рядом. Залезли в подвалы, по телефонам друг с другом связываетесь, а что штаб соседней дивизии в соседнем доме, не знаете!

– Да, черт его знает, – вспомнив об этом, сказал Бондарев, – все ж таки люди чувствуют приближение конца войны. Придешь, подтолкнешь такого вперед, выгонишь его из-под земли, а он, глядь, опять нашел себе хоть немножко более безопасное место. Не хотят люди умирать!

Я поддакнул, что да, конечно, к концу войны люди больше думают о смерти.

– Нет, я бы не сказал, что все время думают. В горячке об этом забываешь, – не согласился Бондарев.

– Все же в начале войны больше рисковали собой, – сказал я, подумав о себе и о своем нынешнем собственном страхе смерти.

– Да нет, как сказать, – снова не согласился Бондарев. – Вот я в этом году батальон в атаку водил. – Он сказал это чрезвычайно просто, мимоходом. – А почему так вышло? Такая обстановка была. Нужна, конечно, осторожность, притом большая. Я хотя и рискую, но с осторожностью, с приглядкой, поэтому и проносило благополучно.

Он говорил все это с какой-то такой обыденной простотой, что в нем, несмотря на генерал-лейтенантское звание, и Золотую Звезду Героя, и три ряда орденских ленточек, чувствовался пол всем этим главный труженик войны пехотинец.

Принесли обед, и мы около часу просидели за ним. Обед был вкусный, но Бондарев ничего не пил.

– Я в этом отношении стал похож на Москаленко, – сказал он. – Так, иногда немножко портвейну… А вообще почти ничего не пью. Как Москаленко-то «пьянствует», видели?

Я невольно улыбнулся, вспомнив случай, когда Москаленко чтобы поддержать компанию, пил шампанское из маленькой рюмки, поставленной в чашку с горячей водой. У Москалева больное горло, и горячая вода понадобилась для того, чтоб шампанское согрелось.

– Вы всю войну на фронте? – спросил у жены Бондарева Альперт, который до этого занимался съемками, но к обеду не дошел.

– Нет, у меня был перерыв – год и четыре месяца.

«Наверное, рожала и кормила ребенка», – подумал я про нее.

– А остальное время вместе? – спросил Альперт.

– Вместе, – сказал Бондарев. – Сама мне готовит, все делает сама.

– Да, женский глаз во всем чувствуется, – сказал Альперт.

– Это верно, – согласился Бондарев. – Она вслед за мной – сейчас не допускаю – раньше и на передовую ходила. Один раз поехала и нарвалась… По тому месту, где я был, такой огонь из минометов, что стою за стеной и думаю, вот-вот сейчас шлепнет. И уж ни о чем не думаю, только за нее волнуюсь. А тут возле самой хаты горох зеленый рос. Я говорю ей: «Рви горох и ешь!» Что мне было еще сказать ей в ту минуту, чтобы отвлеклась хоть немного?

Жена его вела себя мило и скромно, и мне в эту минуту показалось, что хорошо, что вот она все время рядом с ним, с этим тружеником войны. И даже если бы была не жена, а просто женщина, которую он любит, все равно это было бы хорошо. Наверно, прибавляет ему душевных сил в тяжелые дни.

Мы вспомнили о прежнем командире одной из дивизии, который был у Бондарева еще на Курской дуге.

– Нет его сейчас, – сказал Бондарев, – лечиться отправили. – И показал себе на голову.

Я вспомнил этого командира дивизии, плотного, прочного, грубоватого, такого, каким я видел его на Курской дуге, и сказал, что он производил тогда впечатление выдержанного человека.

– Да, конечно, в моменты, когда поспокойнее было, – сказал Бондарев. А в более рискованные уже не выдерживал – сердечные припадки. И плакал, и сам иногда не помнил, что говорил. Поставил о нем вопрос, чтобы его отпустили. А то и дивизию мог подвести, и себя тоже. Бывает, что иногда психика не выдерживает даже у таких, про которых никак и не подумаешь этого.

У Бондарева после обеда оставался все тот же усталый вид, и я заторопился и поднялся.

– Наверное, вы сейчас приляжете отдохнуть?

– Да нет. Устать-то устал, а отдохнуть пока не придется. Сейчас дневные донесения соберем, дам приказ о ночных действиях, пробку еще одну не расчистили, посмотрю ее. А там увидим, может быть, и в самом деле удастся отдохнуть. Спал сегодня мало, – сказал он в заключение.

Мы простились с Бондаревым и поехали в обратный путь.

На деревенской площади теперь лежал всего один завернутый в плащ-палатку мертвец. Остальные были уже похоронены.

На обратном пути в армию мы попали в пробку и уже в полной темноте долго из нее выбирались. Когда наконец выбрались, дорогу преградила подвода.

– Куда же ты едешь, черт!.. – стал кричать какой-то офицер, ехавший перед нами на другом «виллисе».

Повозочный с сильным, по-моему, грузинским акцентом стал горячо возражать ему:

– Я по правилам еду, товарищ офицер, я как раз по правилам еду. Возил горячую пищу на передовую, обратно по правой стороне еду, так регулировщик указал. Как положено еду, точно, согласно правил движения. Вы напрасно, товарищ офицер…

Офицер перестал на него кричать, но в эту минуту навстречу подводе с левой стороны дороги вынырнула грузовая машина.

– Вот это безобразие! – возмутился повозочный. – Вот это возмутительный поступок! Почему едешь по левой стороне? Почему не держишь вправо? Почему тебя регулировщик сюда пропустил? Вы посмотрите, как он неверно едет, товарищ офицер.