Отис дал по газам, и мотор позади нас вновь ожил и заревел. Он выжал ногой педаль сцепления по самого пола, перевел рычаг переключения передач, и мы тронулись. Я легко обогнал бы грейдер, даже идучи шагом, но при таком реве дизеля казалось, что мы несемся вперед.

Я стоял слева от Отиса и пытался не смотреть на его шрамы. Через пару минут он словно забыл о моем присутствии. А вот обезьяна, наоборот, мной заинтересовалась. Она смотрела на меня, словно я вторгся сюда непрошеным, а потом медленно, крадучись, подобралась поближе, все время на четвереньках, готовая в любой момент прыгнуть на меня. Потом вскочила на правое плечо Отиса, обошла по плечам его шею и уселась на левом плече, уставившись на меня.

А я смотрел на нее. Она была не крупнее беличьего детеныша, нежный черный мех и маленькие черные глазки, едва разделяемые переносицей. Ее длинный черный хвост свисал вдоль груди Отиса. А тот все переключал рычаги, разравнивал гравий, что-то бормоча себе под нос и как будто не замечая обезьяну у себя на плече.

Когда я убедился, что обезьяне вполне достаточно просто смотреть на меня, то переключил внимание на то, как работает дорожный грейдер. Отис как раз опустил отвал в неглубокий кювет, отрегулировал его на более острый угол и подцепил им пласт дерна и земли, чтобы выложить все это на дорогу. Я знал по своим прежним наблюдениям, что потом он несколько раз проедет взад-вперед, засыпая ямы, выравнивая середину дороги и засыпая ее гравием. Паппи был того мнения, что Отис и власти округа должны ремонтировать нашу дорогу чаще, но так думают все фермеры.

Отис развернул грейдер, всадил отвал в край другого кювета и снова направил машину в сторону нашего дома. Обезьяна не шевельнулась.

– А где другая обезьяна? - громко спросил я, нагнувшись к уху Отиса.

Он ткнул пальцем в сторону отвального ножа грейдера и ответил: «Упала».

Мне понадобилась целая секунда, чтобы понять, и меня обуял ужас при мысли о бедной маленькой обезьянке, попавшей под нож и встретившей такую страшную смерть. Отиса это, по всей видимости, не очень трогало, а вот оставшаяся обезьянка, несомненно, оплакивала потерю своей подружки. Она так и сидела там, иногда поглядывая на меня, иногда в сторону, очень-очень одинокая. Она явно старалась теперь держаться подальше от ножа.

Мама стояла не шевелясь. Я помахал ей, а она махнула мне в ответ. Отис опять никак на это не отреагировал. Он все время сплевывал, выпуская длинную струю коричневой табачной слюны, которая падала на землю перед задними колесами. Он утирал рот грязным рукавом, правым и левым, в зависимости от того, какая его рука в данный момент была занята тем или иным рычагом. Паппи говорил, что Отис - человек очень спокойный и уравновешенный; и точно, табачная слюна стекала из обоих уголков его рта, а ему хоть бы что.

С того высокого места, где я сейчас находился, был виден наш дом, а далеко позади него, посреди поля, - прицеп с хлопком и несколько соломенных шляп, рассыпавшихся вокруг него. Я поискал еще и обнаружил мексиканцев, в общем, в том же самом месте, где обычно, и подумал о Ковбое - с выкидным ножом в кармане и, несомненно, очень гордом своим последним убийством. И еще подумал, сказал ли он об этом своим приятелям. Скорее всего нет.

На секунду я испугался, потому что мама осталась далеко позади нас и совсем одна. Испуг был совершенно беспричинный, я отлично понимал это, но мысли у меня сейчас были абсолютно иррациональные.

А когда я разглядел линию деревьев вдоль реки, меня обуял новый страх. Мне вдруг стало боязно снова увидеть мост, место убийства. Несомненно, там остались следы крови, свидетельство того, что там произошло нечто ужасное. Или, может, их смыл дождь? Иногда проходило несколько дней подряд, когда по мосту не проезжал ни один грузовик или легковушка. Видел ли кто-нибудь кровь Хэнка? Скорее, эта важная улика уже исчезла.

И вообще, действительно ли все это имело место? Или это был просто дурной сон?

Реку мне тоже не хотелось видеть. Вода в ней в это время года текла медленно, а Хэнк был такой крупный. Может, его уже вынесло на берег? Вынесло на отмель, как выбросившегося на берег кита. Мне, конечно же, совсем не хотелось оказаться на месте того, кто его обнаружит.

Ковбой ведь Хэнка буквально всего изрезал. И Ковбой был единственным из всех тутошних, у кого имелся выкидной нож, да и мотивов у него было предостаточно. Такое преступление даже Стик Пауэрс может раскрыть.

Я был единственным свидетелем, но уже решил, что эту тайну унесу с собой в могилу.

Отис переключил передачу и повернул назад - достаточно трудное дело при управлении дорожным грейдером, как я начал понимать. Я увидел в отдалении мост, но мы находились слишком далеко от него, чтобы хоть что-то там разглядеть. Обезьяне надоело глазеть на меня, и она переместилась на другое плечо Отиса. С минуту она еще смотрела на меня из-за его головы, а потом просто застыла там, нахохлившись как сова и уставившись на дорогу.

Ох, если бы меня сейчас видел Деуэйн! Он бы умер от зависти! Какое это было бы для него унижение! Он бы так переживал, что потом неделю бы со мной не разговаривал! Я не мог дождаться субботы. Я там всем на Мэйн-стрит расскажу, что весь день провел на грейдере, с Отисом и его обезьяной. Правда, всего лишь с одной обезьяной, так что придется еще рассказать, что случилось с другой. И обо всех этих рычагах и ручках, которые с земли выглядели совершенно недосягаемыми и непонятными, а в действительности не представляли для меня никаких проблем. Я уже понял, как ими управлять! Да, это будет один из самых замечательных для меня моментов!

Отис остановился напротив нашего дома. Я слез вниз и прокричал: «Спасибо!», но он поехал дальше, не кивнув и не сказав ни единого слова.

А я вдруг вспомнил о погибшей обезьянке и заплакал. Я не хотел плакать, я пытался остановить слезы, но они все лились и лились, и я никак не мог с этим справиться. Мама прибежала из дому и спросила, в чем дело. А я и не знал, в чем дело, просто плакал. Я был напуган, я устал, мне хотелось, чтобы все снова пришло в норму, чтобы мексиканцы и Спруилы пропали из нашей жизни, чтобы Рики вернулся домой, а Летчеры исчезли, чтобы ночные кошмары с участием Хэнка стерлись из моей памяти. Я устал от секретов и тайн, устал видеть вещи, которые мне видеть не полагается.

И поэтому я просто плакал.

Мама обняла меня и прижала к себе. Когда я понял, что и она напугана, то кое-как рассказал ей о погибшей обезьянке.

– Ты это видел? - спросила она в ужасе.

Я помотал головой и рассказал ей, как все было. А потом мы уселись на передней веранде и долго-долго сидели там.

Отбытие Хэнка было подтверждено в тот же день. За ужином отец сказал, что мистер Спруил сообщил ему, что Хэнк прошлой ночью ушел. Он собирался добираться домой в Юрика-Спрингс на попутных.

А Хэнк тем временем плавал где-то в глубинах Сент-Франсис-Ривер, и, когда я подумал о нем и о сомиках, у меня пропал аппетит. Взрослые сегодня следили за мной внимательнее обычного. За последние двадцать четыре часа у меня был и ночной кошмар, и несколько обмороков, я несколько раз принимался плакать и, насколько им было известно, бродил во сне. Со мной явно было что-то не так, и их это очень беспокоило.

– Хотела в я знать, доберется ли он до дому? - задумчиво произнесла Бабка. Ее слова повлекли за собой целую серию разных историй о пропавших людях. У Паппи был кузен, который однажды вместе со своей семьей перебирался из Миссисипи в Арканзас. Они ехали на двух старых грузовиках. Однажды они подъехали к железнодорожному переезду; первый грузовик, за рулем которого сидел тот самый кузен, переехал на другую сторону полотна. Тут с грохотом появился поезд. Второй грузовик остановился и стал ждать, пока он пройдет. Поезд был длинный, и когда он наконец прошел, на той стороне не было никакого грузовика. Второй грузовик пересек полотно и поехал дальше. Они добрались до развилки дороги и там тоже никого не обнаружили. Кузена этого больше никто никогда не видел. Ни кузена, ни грузовика. А ведь прошло уже тридцать лет!