– Нет, подожди. – Освободившись от его объятий, она села. Глядя вниз на его дорогое лицо на подушке, выражающее сдержанное удивление, она несколько мгновений не могла выдавить ни слова. Собравшись наконец с силами, произнесла:

– Анри, мне надо тебе многое сказать. Обязательно.

– Что же это такое, ma poupée? – Он повернулся на бок и оперся на руку, улыбаясь так безмятежно и счастливо, что она совсем расстроилась.

«Уж если рубить, так сразу».

– Ты никогда не разведешься с Франсиной.

Это было утверждение, она не ждала ответа.

Серые глаза Анри заволокло тучами, но они продолжали так же прямо смотреть на нее. Он никогда не лгал ей и не юлил. На это она могла рассчитывать.

Но он, казалось, задумался над ее словами. Лицо сразу постарело, щеки обвисли, и появились морщины, которых не было за минуту до того.

– Развод не простая вещь, – сказал он. – Если я уйду, я потеряю работу, которой посвятил жизнь. Бизнес принадлежит Августину, хотя веду его я. У него есть полномочия… права перед законом… забрать… – Он замолк, потирая лицо ладонью. Внезапно его глаза снова вспыхнули. – Но ты и сама понимаешь, у меня нет не только юридических прав на бизнес, но и моральных тоже. Августин уважает меня, даже любит. Но он считает, что все его имущество принадлежит дочери. К таким вещам он относится очень серьезно, можешь мне поверить.

Все это Долли слышала много раз. Но сейчас необходимо снова все это выслушать. Надо быть твердо уверенной, что надежды нет, что она поступает правильно.

Если бы только она так сильно не тянулась к нему! Но разве можно не любить такого мужчину? Он помнил каждую самую незначительную дату их жизни. Розы ко дню их первой встречи. Пеньюар и ажурные колготки в память той апрельской ночи, когда произошло их первое свидание. По утрам он всегда вставал раньше нее, приносил кофе в постель. С молоком и без сахара, как она любила. О да, она обожает, любит его. Сильнее, чем кого-либо еще… сильнее Дейла.

Охваченная новым, беспредельным желанием, она произнесла:

– Но мы могли бы начать заново, разве не так? Собственный бизнес! У нас уже есть магазин на Мэдисон, надо только изменить название. Найдем других поставщиков. Или будем изготовлять свой шоколад. Мы будем…

Медленно и печально Анри покачал головой:

– Долли, фирма Жирода – моя жизнь. Но если даже я найду силы оставить его, как мы будем жить? Чтобы поставить дело так широко, как Жирод, нужны деньги, много денег. А Франсина очень принципиальна. Если я уйду, я буду рад если она позволит мне забрать свою одежду. Долли, ангел мой, подумай только, о чем ты просишь! Что именно тебе нравится во мне? – Он выдавил тусклую улыбку. – Моя независимость, мое достоинство. Без этого я уже не буду человеком, которого ты любишь.

Интересно, а как насчет ее достоинства, черт возьми? Неужели оно ничего не стоит?

Когда-то в юности она уже попробовала от отчаяния бороться за любовь – и кончила тем, что убила сестру и часть своей души. Нет, на сей раз сна не станет покушаться на чужое.

– Я очень люблю тебя. И, наверно, даже оправдываю твой отказ, – произнесла она, задыхаясь. – Но, Анри, я… я так больше не могу. Это… убивает меня.

Анри встал с постели и нагнулся за своим халатом, брошенным на ротанговую скамейку для ног.

«Он хочет избежать этого разговора, но на этот раз ему это не удастся». Долли дрожала. Она сидела совершенно прямо, крепко прижав к груди подушку, будто спасательный круг, от которого зависит ее жизнь.

– Если ты согласишься переехать в Париж… – начал он.

Она покачала головой. Слезы текли по ее щекам.

– Это мы уже обсуждали. Сам знаешь, что это мне не подходит. Даже если я буду чаще тебя видеть, я все равно не буду иметь того, что мне необходимо. Если я не буду замужем за тобой или по крайней мере мы не будем жить вместе… мне… мне лучше вообще с тобой не встречаться.

Стоя перед ней в своем махровом халате, он машинально прочесывал пальцами свои густые серебристые волосы, устремив на нее неверящий взгляд. Смотрел на нее и слегка покачивался, будто боксер в нокдауне, который еще не совсем отрубился.

– У тебя есть моя любовь, – произнес он охрипшим голосом.

– Да, я знаю… Это-то и убивает меня.

– Долли, я понимаю, я не в силах дать тебе то, чего мы оба очень хотим. Но можно придумать какие-то иные пути…

Она оборвала его, резко отрицательно качнув головой:

– Нет. У меня сейчас такое чувство… ну… Видел ты когда-нибудь человека, у которого очень старая, еле живая собака? У него не хватает духу от нее избавиться?

– Не понимаю, какое…

– Ведь это было бы даже милосерднее, правда? Несравнимо милосерднее избавить бедное животное от страданий. Но люди рассуждают иначе, ведь так? Они воображают, что доброта состоит как раз в том, чтобы сохранять, а не разрушать. А это не всегда верно. Иногда лучше совсем не иметь, чем иметь, хоть и дорогое, но мешающее жить.

– Не представляю, чтобы я мог полюбить другую женщину так же сильно, как тебя.

Долли закрыла глаза, впитывая каждое его слово. Ей хотелось запомнить их, чтобы проигрывать про себя снова и снова, как магнитофонную запись, в течение долгих одиноких дней, которые грядут.

Это не Долли Дрейк любит тебя, Анри, это Дорис Бэр-док – женщина, скрытая под платиновыми волосами и дорогими украшениями. Женщина которая до сих пор осталась скромной провинциальной девчонкой из Клемскота, любившей, сидя на пыльном крылечка рассматривать каталог Сирса[22]… мечтая о большом дома который у нее когда-нибудь будет, и о необыкновенном, прекрасном мужчине, который будет жить в нем вместе с ней.

И вот оказалось, что этот прекрасный мужчина не собирается жить в ее большом доме.

Когда она была маленькая, то однажды приняла участие в конкурсе: надо было срисовать картинку со спичечного коробка. И вдруг через полгода получила письмо, где сообщалось, что она выиграла приз. Она так разволновалась, что пришла в неистовство. Звонила по телефону всем знакомым и кричала: «Я выиграла! Я выиграла!», пока мачеха все не испортила.

Долли, как сейчас, видела ее четко очерченный силуэт на фоне яркого солнца, льющегося в окно кухни. Мама Джо стоит у стола возле раковины и гладит белье с волосами, накрученными на бигуди, в цветастом платье обшитом тесьмой по горловине и на карманах. Приемник, стоящий на морозилке включен, и она подпевает Мэй-бель Картер: «Это, наверно, замкнутый круг». В тот вечер она собиралась пойти в церковь, чтобы помочь преподобному Дэгету подготовиться к завтрашнему ежегодному благотворительному базару. Внезапно повернувшись к Долли, порхающей по кухне в состоянии эйфории, и уставив на нее глаза-буравчики, мачеха презрительно сказала: «Всем давно известно, что это чушь собачья. Они готовы дать стипендию хоть одноногому цыпленку, лишь бы этот дурачок выложил им крупные денежки за полный курс».

Вот и теперь, как когда-то в детстве Долли почувствовала что самого лучшего ей никогда не достается, потому что она никогда не может получить первого места «Но ведь он пока еще здесь, со мной. Мой самолет еще не улетает».

– Хватит разговоров, – прошептала она. – Я уже устала от слов. Лучше обними меня. – И, улыбаясь сквозь слезы, не обращая внимания на сердечную боль, протянула к нему руки, – До самолета еще целых три часа. В нашем распоряжении такая большая кровать, а мы зря теряем время!