Конечно, это был страшный человек. Но я не испытывала страха. Эти ужимки распутного паяца не пугали меня. И особенно придавала мне бодрости мысль о том, что это я стою здесь перед ним, а не Ана. Это я стою здесь, а девочка в безопасности. И еще я подумала о Николаосе. И он это терпит? Это невозможно. Надо найти способ освободить его. Это невозможно, чтобы он так мучился, чтобы терпел все это…

– Девочка! – Теодоро-Мигель вдруг обнажил зубы и тихо по-звериному зарычал.

Почему-то это вышло у него так страшно, что я вздрогнула.

Это доставило ему удовольствие. Он хмыкнул уже по-человечески.

Что сейчас будет? Плащ с капюшоном все еще на мне. Я не произношу ни слова. Напряженно жду. Господи! Лучше любое действие, чем это ожидание.

Он решительно приблизился и рывком сбросил с меня плащ.

– О!

Этот вопль перешел в рычание обезумевшего зверя. На миг я уверилась, что все пропало. Мы погибли – я и Николаос.

Никакого плана действий у меня не было, что делать, я не знала. Я знала только, что при мужеложстве он изображает женщину, и что периодически женщина нужна ему самому. Как ведет он себя с женщинами? Что ему нужно от них? Какое наслаждение получает он? Ничего этого я не знала.

Я просто сейчас захотела, чтобы он не успел опомниться. Я бросилась на него и…

Дальше все смутно. Я кусала его, царапала, мяла и дергала его член. Я скакала на нем, трясясь, как припадочная. Мы бились в конвульсиях. Его губы, какие-то сырые, рыхлые, елозили по всему моему телу. Он издавал какие-то утробные звуки. Потом…

Он успокоился. Лежал на полу. Полуголый и противный. Удивительно, что я не потеряла самообладания. Я стояла над ним, растрепанная, с обнаженными исцарапанными плечами. Он открыл глаза и пристально посмотрел на меня. Теперь взгляд его был взглядом жестокого и мелочного человека.

– Нагнись, – приказал он. Я покорилась.

Он грубо просунул пальцы в заднее отверстие. Я вскрикнула от боли. Он пригибал к полу мою шею, впивался когтями. Он с наслаждением царапал оспины на моих щеках. Отвратительные когти вонзились мне вовнутрь ноздрей, мешая дыханию. Из носа хлынула кровь. Когти добрались до горла. Меня вырвало. Он с силой оттолкнул меня. Я больно ударилась копчиком о каменный пол.

Теперь он стоял надо мной.

– Не люблю, когда мне врут, – процедил он сквозь зубы.

Я… я не сознавала, что и зачем делаю. Я схватила его за ноги, обхватила, вцепилась… Я кусала его член. Я почувствовала, что вот такая, окровавленная, униженная, испытываю странное наслаждение.

Оно! Теперь я поняла. И он должен испытать.

Снова началась мерзкая возня. Кровь, слизь, дряблое мужское тело. Но я ощущала, как напрягся его член, как вытянулись ноги. Он извивался, он стонал, урчал, выл от восторга.

Сколько это длилось, не помню. Николаос после говорил, что около двух часов. Мне казалось, вечность. Вечность похоти, и грязи, и гадости.

Потом я лежала на полу, а он сидел рядом, поджав под себя ноги. Он медленно касался моего лица. Ладони у него были шершавые. Это даже можно было принять за ласку.

Не понимаю, почему, но я знала, что победила. Он больше не хочет Ану.

– Кто ты? – наконец задал он человеческий вопрос.

– Эмбер, донья Эльвира, вы должны знать меня, – хрипло ответила я.

– А, знаю, – теперь он говорил так обыденно. – Зачем ты здесь?

Я не знала, не думала, имеют ли теперь значение мои ответы.

– Захотела, – гнусаво протянула я и вытянула из носа двумя пальцами кровавый сгусток.

– Врешь!

– Вру!

– Зачем тогда? Я ведь убью…

У меня все тело болело и ныло и горело. И во всем этом было странное наслаждение. И это наслаждение и было самым ужасным во всем, что произошло, происходило.

– Оставь девочку Николаосу. Он хочет жениться на ней.

– Ложь!

– Спроси его сам! – отчаянно-визгливо выкрикнула я.

В комнате что-то зазвенело, словно колокол. Я лежала на полу, изнывая от этой боли и от этого страшного наслаждения.

Затем дверь приоткрылась, вошел Николаос. Дверь снова захлопнулась. Я не видела его лица. Я так лежала, что не могла видеть лицо Николаоса. Не знаю, видел ли он меня. Но он чувствовал. Я знала его чуткость. Он все чувствовал. Я знала, что он ответит, как надо.

– Я не знал, Николаос, что ты решил жениться, – прозвучал глубокий грудной голос. И это тоже был голос Теодоро-Мигеля.

– Да, – коротко ответил мой друг.

– Решил оставить меня?

– Нет. Вас невозможно оставить. Вы это знаете.

– Зачем тогда жениться?

– Так поступают все мужчины. Вам известно. Николаос говорил отчужденно. Впервые я расслышала странный его акцент, греческий выговор.

– На цыганочке жениться?

– Да.

– И чтобы титул тебе?

– Да.

– Обвели старика вокруг пальца, но я добрый. Я очень добрый. Я плачу, когда страдают люди. Но страдание необходимо. Пролитая кровь обновляет народ. Народ знает… знает и любит проливать кровь. И любит тех, кто проливает кровь. Да, только тех, – голос прозвучал жестко, затем вновь стал старчески расслабленным. – Значит, не бросишь, Николаос?

– Вам известно. То, наслаждение, что даете вы, его ничем не заменить.

– То-то! Целуй.

Он неуклюже повернулся задом, нагнулся и оголил зад. Я увидела, как Николаос наклонился, встал на одно колено и приложился губами к этому дряблому старческому заду. Немыслимо!

Николаос стоял, преклонив колено. Теодоро-Мигель повернулся к нему и посмотрел. Затем вдруг резко шагнул и отдернул занавес. Я увидела настоящую камеру пыток – дыба, щипцы, колеса.

– Ну, как тебя прикажешь? – спросил Теодоро-Мигель. – Как тебе угодно?

– Как будет угодно вам, – напряженно и тихо отвечал Николаос.

– Мне? Мне будет угодно просто. Я ведь простой и добрый человек. И напрасно, напрасно Леон Горди упрекает меня, будто бы я одержим неестественными страстями. Он, видите ли, презирает меня. Но не всем же быть такими пресно-правдивыми, как он! Встань!

Николаос поднялся.

И тогда Теодоро-Мигель с силой ударил его кулаком по лицу. Николаос пошатнулся, но не вскрикнул. Я почувствовала, как внезапная страшная дрожь охватила мое тело. Я сунула пальцы в рот, кусала костяшки. Теодоро-Мигель ударил еще раз. Я видела, как текла кровь. Он выбил Николаосу глаза. Я приподнялась на локтях и видела лицо Николаоса… как текло по лицу… Он стоял, не кричал… Но самое страшное было, что меня трясло в мучительных пароксизмах наслаждения… Это было самое страшное…

– Теперь уходи вместе со своей старой шлюхой. – Теодоро-Мигель теперь говорил лениво, словно сытый кот мурлыкал. – Кажется, я ее неплохо удовлетворил. Запомнит. Разрешаю тебе жениться на Ане де Монтойя. Титул перейдет к тебе. Я это сделаю. И не огорчайся. Я простил тебя. Я по-прежнему люблю тебя. Мы будем видеться, – он хихикнул на слове «видеться».

Как мы снова оказались в карете, не помню. Но помню, что Николаос шел прямой, не стонал, не кричал, только слегка опирался на мою руку.

Карета тронулась. Было уже по-утреннему холодно. Только теперь Николаос потерял сознание. Обморок был глубоким. Я не могла привести его в себя. Руки его, его окровавленное лицо были холодны, как лед.