И в эту ночь я простилась с Николаосом и ушла к себе. Усталая, я хотела лечь. Мне вдруг показалось, что я сейчас быстро засну, провалюсь в сон. Почему? Разве меня так утомил привычный уход за больным? Нет. Это все из-за того ощущения тогда, в саду. Такое уже непривычное напряжение охватило меня тогда.

Но мне не хотелось вдумываться снова в свои ощущения. Хотелось лечь, расслабиться, закрыть глаза.

Николаос дал мне ключ, я запирала дверь. Комнату я прибирала сама. В доме не было служанок, и мне не хотелось, чтобы мужские руки касались моих платьев, предметов туалета.

Я повернула ключ в замочной скважине. Дверь открылась. Я снова спрятала маленький ключ за пояс и вошла.

В коридоре был прикреплен к стене подсвечник, свеча горела ярко. Но в моей комнате было темно. Впрочем, комната была так мала, я вполне ориентировалась наощупь. Сделала несколько шагов, взяла со стола свечу в жестяном подсвечнике, снова шагнула в коридор, зажгла свою свечу от свечи в коридоре.

Затем я, войдя в комнату, прикрыла за собой дверь, повернулась, накинула щеколду. Подсвечник со свечой я держала в руке.

Теперь я стояла лицом к окну и постели. По-прежнему держа свечу. И только теперь я вздрогнула, сильно и резко, даже как-то болезненно, и невольно подалась назад, к двери. Но дверь уже была закрыта. Я только прижалась к ней спиной.

Занавес на окне, длинный, темный, до пола, колыхнулся. Я мгновенно различила очертания человеческой фигуры…

Крик, даже скорее некое желание крика, замерло у меня в горле. Но странно, страха я, как и тогда в саду, по-настоящему не испытала. Тотчас мною овладело странное в таком положении ощущение собственной безопасности.

Конечно, я могла быстро повернуться, откинуть щеколду и выскочить за дверь. Возможно, я даже успела бы повернуть ключ в замке и запереть незваного гостя. Но я ничего этого делать не стала.

Я стояла молча, прижавшись спиной к двери, держа в одной руке свечу, осветившую тесную комнату, и смотрела.

Снова колыхнулась занавеска. Кто-то за ней пытался спрятаться, припадал, должно быть, к окну, как я – к двери.

Теперь я вглядывалась спокойно. Этот «кто-то» явно был тонким, хрупким существом. Женщина? Ребенок? Карлик? Нет, не карлик и не ребенок, рост не тот. Подросток? Во всяком случае, очень хрупкий человек… Знает ли он, кто я? Должен бы…

А если это вор? На мгновение мне стало страшно. Но тогда бы он что-то предпринял – выпрыгнул бы в окно, напал бы на меня.

А если все же наемный убийца? Но прежде меня хотят допросить. Зачем? Это может быть связано с Николаосом.

Я крепче сжала подсвечник. В крайнем случае, свеча и подсвечник могут послужить мне оружием.

Тотчас же пришла в голову тревожная мысль, что шум может обеспокоить Чоки.

Я заставила себя заговорить.

– Кто вы? – я задала этот обыденный вопрос вполголоса, достаточно хрипло и все же встревоженно.

Человек за занавесом явно хотел ответить мне. Я ощутила его чувство неловкости, то, как он робеет, сомневается. Это прибавило мне сил, я почувствовала себя почти хозяйкой положения.

Я спокойно и пристально вгляделась в очертания за занавесом. Обувь! Он сделает неосторожное движение, невольный шаг – и я увижу его обувь! Я быстро опустила глаза. И через несколько мгновений разглядела кончик туфли. Это мог быть только женский башмак. И даже не башмак, – башмачок, маленькая туфелька.

Теперь я снова совсем не боялась. Мне стало занятно.

– Кто вы? – повторила я уже спокойно. – Выйдите. Я не сделаю вам ничего дурного.

И тотчас я почувствовала, что женщина за занавесом не верит моему обещанию. Но почему? Значит, она меня не знает? Она попала сюда случайно? Кто она? Беглянка? Ее преследуют? От кого она скрывается? Естественно, на все эти вопросы напрашивался один ответ: инквизиция. Может быть, эта женщина каким-то образом узнала, что Николаосу покровительствует Теодоро-Мигель, и потому решила спрятаться в этом доме? Я чувствую, что она встревожена и напряжена.

– Выйдите, – снова попросила я, – не бойтесь ничего.

Она молчала, замерев. Теперь я не видела даже кончик башмачка.

– Это бессмысленно, – сказала я, по-прежнему стоя у двери. – Вам в конце концов придется выйти, показаться.

Молчание.

– Вы вероятно проникли сюда через окно, – предположила я. – Если вы не хотите, чтобы я увидела вас, ваше лицо, вы можете выбраться через окно снова в сад. Я отвернусь. Если вы хотите, выбирайтесь в сад и спрячьтесь у ворот. У меня есть ключ. Я отопру ворота и вы сможете уйти. Я не буду пытаться увидеть вас. У меня довольно своих забот.

За занавесом по-прежнему – ни звука, ни жеста.

– Или вы хотите спрятаться в этом доме? Вас преследуют? Тогда мне придется переговорить с хозяином этого дома. Сейчас здесь тяжело болен человек… – занавес едва заметно шевельнулся. – Вы можете на ночь остаться в моей комнате. Наутро мы будем говорить с хозяином…

Я тут же подумала, что говорю что-то не то. Что ждет меня утром? Чоки!.. Как я решусь тревожить Николаоса из-за этой странной гостьи? Наконец, кто она? Может оказаться, что она настоящая преступница…

– Не молчите, – попросила я. – Вы утомляете меня. Я весь день провела у постели тяжелобольного, я устала. Если вы не выйдете сейчас, я подойду к занавесу и отдерну его. Я достаточно сильна, вы не сможете убить меня.

Занавес сильно колыхнулся.

Я подождала еще немного. Незнакомка не появлялась.

Я подняла подсвечник с горящей свечой чуть повыше. Если на меня нападут, придется ударить, хотя мне очень не хотелось применять насилие. Я резко отдернула занавес.

Теперь я увидела эту женщину.

Нет, она не пыталась сопротивляться, не пыталась напасть на меня. Напротив, она вся сжалась, пригнула голову на тонкой шейке, уткнула лицо в ладони. Она была тоненькая, хрупкая, должно быть, совсем еще девочка. Одета она была, как одеваются девушки-простолюдинки – синяя юбка, светлая кремовая блузка, волосы собраны узлом на затылке, непокорные прядки упали на тонкие светлые пальчики, прикрывшие лицо, темная накидка соскользнула на пол.

Я чувствовала, как она мучительно сгибается, сжимается, чтобы не дать мне разглядеть ее. Во всем ее облике ощущалась какая-то детская беззащитность и в то же время детское же упрямство. Нет, она не могла быть преступницей.

Мне стало жаль ее.

– Я ничего плохого вам не сделаю, – сказала я с участием. – Пойдемте, я провожу вас к воротам и выпущу. А если вам некуда идти, вы можете провести ночь здесь. Но неужели вы так и будете стоять всю ночь у окна, закрыв лицо ладонями?

Пальчики, закрывавшие лицо, задрожали.

Внезапно девушка решительно распрямилась, быстро опустила руки и вскинула голову.

Глава сто сороковая

Удивляюсь, как только я не выронила подсвечник. Машинально я поставила его на стол.

Теперь, увидев ее лицо, я узнала эту девушку. Но нет, пожалуй, я бы не узнала ее, она переменилась, она иначе держала себя, у нее было иное выражение лица. Но в ее полудетских еще чертах, в ее золотистых волосах я по-прежнему могла узнать себя в юности.

Да, это была моя дочь Селия. Напряженные черты ее личика выражали отчаяние, упрямство, боль…

Я испугалась. Почему она здесь? В такой одежде? Я разглядела теперь, что подол юбки испачкан древесной корой, несколько листьев прилипло к нему. Да, конечно, она днем пряталась в саду. Это была она… Что же случилось? Неужели семья Анхелиты схвачена во время бегства? Неужели Теодоро-Мигель выслеживал Ану? Значит, они схвачены; возможно уже брошены в тюрьму инквизиции. Селии удалось бежать в одежде служанки. Дальше я не могла думать, предполагать.

– Что случилось? Почему ты здесь? – взволнованно воскликнула я. – Где отец и мать? Их схватили? Говори!

Должно быть, мой голос звучал так требовательно и сердито, что она испугалась, смутилась еще больше, и, как прежде, обратилась ко мне на «вы». Но это не задело меня, у меня теперь было из-за чего тревожиться и страдать.