Изменить стиль страницы

– Печален нынешний год для русской литературы, – начинает он. – Жуковский и Гоголь сошли в могилу. Тяжело и неловко переходить к вседневным, мелочным явлениям литературы (я выделяю некоторые обороты, чтобы читатель почувствовал в панаевской статье нюансы, обычно остающиеся у историков в тени за «высокой оценкой», которую «Современник» дает повести А.Печерского. – Л.А.). – У нас недостает духу, – продолжает Панаев, – вступать в эти скорбные минуты в какую-либо журнальную полемику. Нам не до шуток теперь, а о некоторых наших журнальных явлениях нельзя говорить серьезно. Итак, укажем только на лучшие статьи в журналах.

Далее – главное для нас место:

– Давно не читали мы в русской литературе ничего, что бы подействовало на нас так глубоко, что бы поразило нас такою простотою и верностию изображения, таким отсутствием всякой искусственности, как превосходная повесть «Красильниковы», подписанная «Андреем Печерским». Повесть эта обличает в авторе, имя которого мы встречаем в первый раз в печати, – если только оно не псевдоним, – тонкую и умную наблюдательность и при этом большое умение владеть языком. Перед силою, сжатостию и безыскусственностию его рассказа, в котором нет ни одной слабой или неверной черты, ни одного неуместного, вычурного слова, где действительность является без прикрас, без подмалевок и ухищрений фантазии, – бледнеют даже некоторые рассказы наших лучших и талантливейших современных писателей. По верности действительности, по меткости и силе впечатления этот рассказ может быть поставлен наряду только с лучшими произведениями. Приведем из него некоторые отрывки…

Далее, по общепринятой методе того времени, Панаев закладывает в обзор цитату из повести на шесть журнальных страниц. Впрочем, как издателя Панаева можно понять: хороший текст упущен, уплыл к конкурентам, надо его перехватить хотя был выдержках: читатель «Современника» вряд ли полезет искать книжку «Москвитянина» – пусть получит публикацию в выдержках. Мы же, пока Панаев усердно переписывает из «Красильниковых» эпизод за эпизодом, оценим его критический пассаж по существу.

Критика эпохи безвременья: идут комплименты «языку», а что сказано на этом «языке» – не поймешь. Ни анализа, ни истолкования – одни оценки. И – зуд ранжирования: в какой ряд поставить автора нельзя, а в какой можно? К «лучшим и талантливейшим» отнести нельзя, но «рядом» с ними поставить можно. От Белинского начался пламенный пафос: кого же назовем мы первым художником на Руси? Гаснет пламя, остается борьба за «ранги». Привыкнем: перед нами подход, обычный для критики эпохи безвременья… дележ мест.

Закончив выписки, Панаев замечает:

– Рассказ г. Печерского мы не променяем на бесчисленное количество пышных драм на манер Шекспира, какие пишет, например, г. Полонский…

Из пышной драмы Я.Полонского «Дареджан Имеретинская» Панаев тоже выписывает страницу за страницей. В доказательство ее безобразия! Пышная-то пышная, а вдруг читателю интересно? Позаботившись таким образом о комфорте подписчиков, Панаев выказывает заботу и об их вкусе: он еще раз напоминает, что душераздирающе пышной поэме г. Полонского мы, конечно же, предпочтем маленький рассказ г. Печерского.

Слово «маленький» навевает Панаеву строку из Альфреда де Мюссе: Mon verre n'est pas grand, mais je bois dans mon verre!»

– Уметь пить только из своего стакана, как бы он ни был мал! – призывает Панаев, – и этим курсивом завершает свои заметки.

Реакция Мельникова (из письма невесте, Елене Андреевне, будущей жене):

– Панаев в «Современнике» превознес меня. И в самом деле, «Красильниковых» читают нарасхват. Панаев задал мне обед: вместо 50 рублей за лист, которые дает Погодин, предлагает 75 рублей серебра за лист. Если не запретят писать, надобно будет воспользоваться этим выгодным предложением…

Мельников им и воспользуется – четыре года спустя, когда вернется к беллетристике. Тогда уж «Современник» не упустит автора. Пока же автор рапортует невесте о некоторых героических сторонах своего литературного дебюта:

– Быть может, до вас дойдут слухи о том, что я арестован. Повесть «Красильниковы» имела сильный успех, но цензура, говорят, возопияла и послала в Москву узнать, кто такой «Печерский»… Если это справедливо, без неприятностей не обойдется: здесь то и дело литераторы на гауптвахте сидят…

До гауптвахты, к счастью, не доходит Да и как упрячешь туда человека, который только что прибыл в Петербург к месту службы в качестве чиновника особых поручений при министре внутренних дел и, принятый лично графом Львом Перовским, удостоен такого лестного приема, о каком и в самых пылких мечтах не предполагал (выражения – из тех же писем к невесте).

Пока чиновник Мельников собирает лавры в министерстве, литератор Печерский продолжает собирать лавры в критике.

Одновременно с «Современником», в майском же номере (в таком же разделе «Смесь»: между модами, советами садоводу и соображениями о французской живописи) откликается на повесть А.Печерского «Библиотека для чтения». И тоже под псевдонимом. Обзор озаглавлен: «Письма Пригородного подписчика». С первых же шуточек автора можно если не угадать, то предположить:

– Сокол с места – ворона на место! «Иногородний подписчик» откланялся на летние месяцы! И мы, безвестный Пригородный получатель журналов, осмеливаемся на время заступить перед публикой его место…

«Иногородний подписчик» (то есть Сокол) – это, как все знают, Александр Дружинин. А «Пригородньш» подписчик – кто? Альберт Старчевский? Павел Небольсин? А может, Осип Сенковский, хоть и оттесненный от руководства журналом, но еще пытающийся держаться в роли обозревателя? Ворону узнаешь по «карканью»: «Проселочные дороги» г. Григоровича – дичь околесная; «Богатого жениха» г. Писемского только и читаешь, потому что летом на даче нечем позаняться; второй том «Истории» г. Соловьева, нечего сказать, свидетельствует о том, что и московские ученые продолжают трудиться. Хвала и честь Москве! Вот и теперь, не далее как в восьмой книжке «Москвитянина», некий талант, скрывающий себя под именем Андрея Печерского, выступает в публике с необыкновенно верною природе картиною жизни…

Тут критик переходит на патетику:

– Вот писатель! Вот литератор! Дай бог ему доброго пути на избранной им теперь дороге. Иные возьмутся будто за жизнь, как она есть, а несут вздор, чепуху городят, ни бельмеса не смыслят! Не таков автор «Красильниковых». Необыкновенное уменье владеть чистым русским языком, необыкновенная наблюдательность, необыкновенная безыскусственность изложения и необыкновенная верность в малейших подробностях тому, что есть на самом деле, – вот отличительные черты нового дарования, которое мы приветствуем от чистого сердца, убежденные, что справедливою похвалою своею мы не захвалим автора и не будем причиною остановки в развитии его прекрасного таланта.

Выставив оценку, «Библиотека для чтения» решает коснуться и сути дела. Причем не без тонкости и не без чутья на правду. Добролюбов-то, пять лет спустя, оценит в «Красильниковых» то же самое: урок статистики, который Корнила Егорыч дает господам чиновникам. В стиле Сенковского этот урок звучит так:

– Господа! Прочтите и наизусть выучите эти страницы из «Красильниковых»! Спасибо скажите искреннее Андрею Печерскому! Видно, что он с умом ездил по России!

На этом обозреватель оставляет Печерского и пускается объезжать дальше нивы российской словесности в своей, как он выражается, «телеге».

Вот все. Этим непосредственная реакция критики на повесть «Красильниковы» исчерпывается.

Полгода спустя «Отечественные записки» (тот ли самый Краевский, который, подобно Панаеву, «мелко прохаживается, да кричит глубоко»… или это уже Дудышкин?) вскользь затрагивают повесть в «Библиографической хронике»:

– Из сочинений «Москвитянина» очень замечательна повесть г. Андрея Печерского. Характер купца, Корнилы Егорыча, изображен очень хорошо…