Это – шутихи. А вот и чугунное ядро – редакционная рубрика «Современника» в сентябрьском номере: «Наша общественная жизнь». Полная скрытого яда и едва сдерживаемой ярости интонация показного «смирения»: не сетуй на меня, читатель, что я говорю с тобой о пустяках, – когда перекрыты чистые источники, всплывает всякая муть, когда пресечены вопросы, остаются вопросцы, когда иссякает литература, ползет из нор пошлость. Как укреплять дух свой в эту дрянную пору?
– Что до меня, – мрачно шутит автор, – то я знаю только одно такое средство – это прилежно читать новый роман г. Писемского. Нет сомнения, что тот, кто в состоянии выдержать несколько таких чтений, кто исподволь приучит себя к той атмосфере, которая лучеобразно от него распространяется, тот может сказать с уверенностью, что укрепил дух свой до того, что и запах гутуевских боен на него не подействует… Но вопрос в том, много ли найдется людей, одаренных подобной решимостью?… Геройство – вещь сомнительная, и притом сопряженная с неприятностями, которые, вдобавок, еще ни к чему не ведут.
Все. Ни слова более. В этом все дело: убийственна сама короткость удара, сам отказ говорить о романе всерьез, само нежелание пачкаться.
Автор – Салтыков-Щедрин.
Вспоминает ли он, как год назад ездил к Писемскому покупать роман для «Современника»?
Вряд ли. Много воды утекло за этот год. Взбаламученной воды…
Прием продемонстрирован: не анализ, а брезгливое упоминание. «Современник» подает пример – «Отечественные записки» подхватывают. В октябрьской книжке – «Литературная летопись» (кто? Опять Громека? Нет, на этот раз – Хвощинская).
Надежда Хвощинская. В сороковые годы – молоденькая «идеалистка», замеченная и поддержанная в рязанской глуши тогдашним вице-губернатором М.Е.Салтыковым; в шестидесятые – плодовитая беллетристка, защитница «бунтующих барышень»; типичная представительница «новых людей». Иногда кажется, что если бы Вера Павловна из романа Чернышевского «Что делать?» писала романы, то, наверное, в духе Хвощинской: демократично, прогрессивно, светло и наивно.
Собственно, о романе Чернышевского и пишет Н.Хвощинская в «Отечественных записках». Писемский возникает в беглых сносочках, раза два-три. Но характерно.
Например: из повести некоего М.З. мы узнаем, что его героиня в юности читала наших романистов и «боялась Писемского». – Почему же боялась? – интересуется Н.Хвощинская. – Ведь тогда г. Писемский еще не написал «Взбаламученного моря»…
Тонко, едко, чисто и вполне в духе своего учителя Салтыкова-Щедрина обходится с Писемским представительница «новых людей».
Но не все бойцы левого лагеря обладают хладнокровием и выдержкой «Современника». Есть еще и «Русское слово», которое с приходом Благосветлова делается оплотом сил самых радикальных, самых дерзких, самых «юношеских», – если где и окопались, как их называет Салтыков-Щедрин, «мальчишки», – так именно в «Русском слове». Здесь брезгливой иронией не обойдутся.
Пикантность ситуации состоит, однако, в том, что первым критиком «Русского слова» является тот самый Писарев, который два года назад уверенно поставил Писемского выше всех современных русских прозаиков.
Писарев молчит.
Вторым критиком «Русского слова» состоит Варфоломей Зайцев. Он еще и помоложе Писарева. Бедняк, по недостатку средств не кончивший медицинского факультета, двадцатилетний ригорист и задира, застенчивый мальчик в пенсне. Недавно он сбросил бесполезного Лермонтова с корабля современности (Писарев еще не успел проделать то же самое с Пушкиным, но проделает).
Зайцев пишет о романе Писемского большую статью: «Взбаламученный романист».
Поначалу он несколько путается, не может найти тона. Герой Писемского Бакланов откровенно глуп, безнравствен и безыдеен… так, может быть, такого фанфарона и следовало разоблачить? – колеблется Зайцев. Он никак не объяснит себе и читателю, что именно так бесит его в романе. Вдруг одна фразочка высвечивает ему все – фраза Писемского о семинариях, где, мол, теперь чему угодно учат, только что не танцам, лишь бы не отстать от века. Семинария – это ведь неспроста сказано. Из семинаристов – Чернышевский и Добролюбов… Тут взвивается голос Зайцева:
– Несчастный Писемский! Что это вы такое сказали?! Злополучный человек, да вы читали Помяловского? Вы хоть одного семинариста расспрашивали? Вы на самом-то деле знаете, чему учат в семинариях? И где вы там отыскали нигилистские «модные идейки»: в курсе философии по учебникам XVII века? В грамматике? В риторике? За что ж вы молодежь-то ненавидите? Или, думаете, ваш Валериан Сабакеев – представитель нашей молодежи? Жаль мне вас, г. Писемский. Вас обманули: вам показали жалких шутов вашего, то есть баклановского поколения, а вы решили, что это «нигилисты»! Злитесь, горячитесь, выходите из себя. Да подойдите поближе, вглядитесь хорошенько (сейчас будет отмашка от Аполлона Григорьева. – Л. А.): это никакой не зверь, это вы сами, ваше отражение! Зверя вы не видели. И не увидите! Чтобы изобразить молодежь, надо и принадлежать ей, не обязательно по летам, но по образу мыслей, как Тургенев, который знает молодежь, и оттого его Базаров живой человек. А вам, г. Писемский, удаются только Баклановы: шуты, корчившие Базарова. И не отговаривайтесь, что это из благородных соображений вы представили нигилистов шутами, я знаю, что вам ответить! Во-первых, писать пасквили – неблагородно, а во-вторых, не так-то просто окарикатурить умных людей. Так что жалки ваши усилия. Баклановых-то вы хорошо знаете; вы среди них провели жизнь и теперь живете; ваши собственные убеждения никогда и не поднимались выше баклановских, да и откуда вам было взять их? Вы гневаетесь на людей, которых не знаете и в обществе которых не были приняты. Поэтому ваше патологическое, желудочное отрицание – невпопад. Ваш цинизм так и остается цинизмом. Вы взялись за дело, которое не про вас писано!
Как бы ни относиться к Варфоломею Зайцеву – это монолог героя. Публицисты «Русского слова», в отличие от публицистов «Современника», – чисто психологически – безоглядные бойцы; в них есть что-то наивное, какая-то юношеская вера. Настоящие «солдаты» армии. В «Современнике» – люди совсем другого типа: там готовятся полководцы, вожди армии, там все крепче, осмотрительнее, весомей. А тут – как дети. От дерзости голос срывается на верхних нотах. И выше не залететь в жизни молодому бунтарю Варфоломею Зайцеву – это его звездный час.
Впрочем, металлические отзвуки есть и в его молодом голосе:
– Вы, Писемский, не роман написали, а переложение пожарных статей г. Мельникова и компании. У тех одна цель: найти поджигателей, указать кому следует на кого следует, а вы еще дальше идете: вы будущему историку о своих дозорах докладываете…
Тут кое-что надо напомнить и объяснить современному читателю. Мельников, он же Печерский, – публицист «Северной пчелы», автор статей об апраксинских пожарах. «И компания…» – автор еще одной статьи о пожарах в той же «Северной пчеле» – Стебницкий, то есть Николай Лесков. «Дозоры» – доносы. Мы еще увидим немало эвфемизмов на эту тему.
Да вот, собственно:
Примечание стихотворца: «См. в особенности любую главу „Взбаламученного моря“. – „Искра“, 25 октября.
Неделю спустя там же:
Еще – «Ода гласности»: