Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!

Вот арфа золотая:

Пускай персты твои, промчавшися по ней,

Пробудят в струнах звуки рая.

И если не навек надежды рок унес,

Они в груди моей проснутся,

И если есть в очах застывших капля слез —

Они растают и прольются.

Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,

Мне тягостны веселья звуки!

Я говорю тебе: я слез хочу, певец,

Иль разорвется грудь от муки.

Страданьями была упитана она,

Томилась долго и безмолвно;

И грозный час настал — теперь она полна,

Как кубок смерти яда полный.

Как одинокая гробница

Вниманье путника зовет,

Так эта бледная страница

Пусть милый взор твой привлечет.

И если после многих лет

Прочтешь ты, как мечтал поэт,

И вспомнишь, как тебя любил он,

То думай, что его уж нет,

Что сердце здесь похоронил он.

Великий муж! Здесь нет награды,

Достойной доблести твоей!

Ее на небе сыщут взгляды,

И не найдут среди людей.

Но беспристрастное преданье

Твой славный подвиг сохранит,

И, услыхав твое названье,

Твой сын душою закипит.

Свершит блистательную тризну

Потомок поздний над тобой

И с непритворною слезой

Промолвит: «он любил отчизну!»

«Скажи-ка, дядя, ведь не даром

Москва, спаленная пожаром,

 Французу отдана?

Ведь были ж схватки боевые?

Да, говорят, еще какие!

Не даром помнит вся Россия

 Про день Бородина!»

— Да, были люди в наше время,

Не то, что нынешнее племя:

 Богатыри — не вы!

Плохая им досталась доля:

Не многие вернулись с поля…

Не будь на то господня воля,

 Не отдали б Москвы!

Мы долго молча отступали,

Досадно было, боя ждали,

 Ворчали старики:

«Что ж мы? на зимние квартиры?

Не смеют что ли командиры

Чужие изорвать мундиры

 О русские штыки?»

И вот нашли большое поле:

Есть разгуляться где на воле!

 Построили редут.

У наших ушки на макушке!

Чуть утро осветило пушки

И леса синие верхушки —

 Французы тут-как-тут.

Забил заряд я в пушку туго

И думал: угощу я друга!

 Постой-ка, брат, мусью!

Что тут хитрить, пожалуй к бою;

Уж мы пойдем ломить стеною,

Уж постоим мы головою

 За родину свою!

Два дня мы были в перестрелке.

Что толку в этакой безделке?

 Мы ждали третий день.

Повсюду стали слышны речи:

«Пора добраться до картечи!»

И вот на поле грозной сечи

 Ночная пала тень.

Прилег вздремнуть я у лафета,

И слышно было до рассвета,

 Как ликовал француз.

Но тих был наш бивак открытый:

Кто кивер чистил весь избитый,

Кто штык точил, ворча сердито,

 Кусая длинный ус.

И только небо засветилось,

Всё шумно вдруг зашевелилось,

 Сверкнул за строем строй.

Полковник наш рожден был хватом:

Слуга царю, отец солдатам…

Да, жаль его: сражен булатом,

 Он спит в земле сырой.

И молвил он, сверкнув очами:

«Ребята! не Москва ль за нами?

 Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали!»

— И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали

 Мы в бородинский бой.

Ну ж был денек! Сквозь дым летучий

Французы двинулись как тучи,

 И всё на наш редут.

Уланы с пестрыми значками,

Драгуны с конскими хвостами,

Все промелькнули перед нами,

 Все побывали тут.

Вам не видать таких сражений!..

Носились знамена как тени,

 В дыму огонь блестел,

Звучал булат, картечь визжала,

Рука бойцов колоть устала,

И ядрам пролетать мешала

 Гора кровавых тел.

Изведал враг в тот день немало,

Что значит русский бой удалый,

 Наш рукопашный бой!..

Земля тряслась — как наши груди,

Смешались в кучу кони, люди,

И залпы тысячи орудий

 Слились в протяжный вой…

Вот смерклось. Были все готовы

Заутра бой затеять новый

 И до конца стоять…

Вот затрещали барабаны —

И отступили басурманы.

Тогда считать мы стали раны,

 Товарищей считать.

Да, были люди в наше время,

Могучее, лихое племя:

 Богатыри — не вы.

Плохая им досталась доля:

Не многие вернулись с поля.

Когда б на то не божья воля,

 Не отдали б Москвы!