С иных позиций рассмотрел стихотворение Д.С. Мережковский. Его интересует личность поэта и некоторые особенности его онтологических взглядов; он находит в стихотворении отражение и внешних портретных деталей («Хоть свежесть утренняя веет / В моих всклокоченных власах...» (Мережковский. С. 65), и внутренних: «Как будто родился стариком и никогда не был молод» (там же. С. 67). Он усмотрел в настроениях, выраженных и в этом стихотворении, «русское барство» Тютчева и «растлевающую негу рабства». Критик выводит глубинно-программные идеи из неприязненных восклицаний поэта: «О, как лучи его багровы, / Как жгут они мои глаза!» и отмечает, что у Тютчева «светобоязнь», так как «в свете все тайное делается явным. Но этого-то он и боится. Свет славы жжет ему глаза» (с. 69). С.Л. Франк дал иное объяснение этого стихотворения (Франк. С. 22). Анализируя «дуалистический пантеизм» Тютчева, он замечает у него «сближение» противоположностей или даже «смену мест»: день приобретает как бы свойства ночи — «злые», «мятежные», «страшные», не ясные, а какие-то «мглистые». Наибольшей остроты это чувство достигает в строках: «О, как пронзительны и дики...». Далее процитирована вся строфа. Франк считает созданный здесь образ лишь мнимо противоречащим прежнему (в стихотворениях «Весна», «День и ночь») образу дня. Исследователь Тютчева находит в процитированной строфе новое направление космического чувства, идущего по другому направлению. Основными символами этой новой двойственности служат уже вообще не день и ночь, а «тишина, успокоение, прохлада» и «зной, шум, мятежность». Однако можно заметить еще одно направление поэтического чувства Тютчева — противопоставление «вчера» и «сегодня», сегодняшнего раннего утра и вчерашнего «праха», которые получают социальные ассоциации — со старым и молодым поколениями. Не то тягостно, что приходится «брести» «навстречу солнцу и движенью», а то, что человек ощущает себя «полусонной тенью», «обломком старых поколений»; здесь скорее поэтическая самокритика, столь свойственная Тютчеву.
(«Уста с улыбкою приветной...»)
Автограф неизвестен.
Первая публикация — Пантеон дружбы. 1834. С. 246, подписано «Т-въ», цензурная помета — 17 апреля 1833 г. В прижизненные издания не входило.
Печатается по первой публикации.
В Изд. Маркса включено с комментарием: «Принадлежность Тютчеву этой пьесы указана составителю этих примечаний Н.В. Гербелем, который, предполагая составить библиографический указатель сочинений Тютчева, сносился с поэтом по поводу этого стихотворения в 1865 году» (с. 617). Существенных различий в изданиях XX в. нет, однако в Изд. Маркса (с. 38) и Чулков I (с. 205) печатается с выделением строф-четырехстиший, в первом издании и в Лирике II (с. 106) было опубликовано как единое стихотворение в виде восьмистишия.
Датируется на основании цензурной пометы — не позднее апреля 1833 г. Г.И. Чулков в помете к нему датировал его началом 1830-х гг.
Женский портрет, нарисованный в стихотворении, характерно тютчевский, составленный из поэтических деталей — изображения особого «взора», «улыбки», «румянца» как выразителей влюбленности и обещания «наслаждения» (ср. «Твой милый взор, невинной страсти полный...» — «К Н.»; «Сей день, я помню, для меня...»; «Люблю глаза твои, мой друг...»; «Вновь твои я вижу очи...»; «С какою негою, с какой тоской влюбленной...» и др.). Однако до сих пор авторство Тютчева не всеми признано (см. Летопись 1999. С. 123).
Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 18. Л. 1 об.
Первая публикация — Совр. 1836. Т. IV. С. 41, под общим названием «Стихотворения, присланные из Германии», под номером XXIII, с подписью «Ф. Т.». Затем — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 14–15; Изд. 1854. С. 26; Изд. 1868. С. 30; Изд. СПб., 1886. С. 114; Изд. 1900. С. 110.
Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 246.
В автографе в 1-й и 5-й строках после слов «Душа моя» стоит запятая, в конце второй строки — запятая, в конце 4-й и 6-й — восклицательный знак, 7-й — запятая, в конце стихотворения — вопросительный знак и многоточие. Строфы отделены интервалом, но без отчеркивания. В конце стихотворения — длинная линия, отделившая его от следующего — («из Гейне») «В которую из двух влюбиться...». Слово «Элизиум» написано с прописной буквы, также и некоторые другие существительные и местоимения — «Горю», «Вами», «Призраки». Третья строка — «Ни помыслам годины буйной сей»; в конце 1, 3, 5-й отсутствуют какие-либо знаки; думается, что поэт не завершил синтаксическое оформление. На обороте — «Я помню время золотое...», на следующем листе — «На древе человечества...», «Как дочь родную на закланье...».
Датируется 1830-ми гг.; было послано Тютчевым И.С. Гагарину в начале мая 1836 г.
Во всех указанных изданиях 3-я строка — «Ни замыслам годины буйной сей». Синтаксическая структура первой строфы издателями осознается по-разному: 1-я строчка понята как главное предложение, в котором подлежащее и сказуемое отделены тире («Душа моя— элизиум теней») — в Совр. 1836 г. и 1854 г., в Изд. 1868, Изд. СПб., 1886; притом как завершенное предложение, заканчивающееся восклицательным знаком, — в Изд. 1868 (хотя в первом и втором изданиях Биогр. Аксаков здесь поставил запятую) и в Изд. СПб., 1886. Но в первых трех изданиях — вся строфа мыслится как одно предложение, где к главному присоединяется развернутое приложение, и тогда первая строка заканчивается запятой (или запятой и тире, как в Совр. 1854 г.). В Изд. 1900 — «Душа моя, Элизиум теней»; здесь вторая часть фразы оформлена как приложение, а все дальнейшее — причастный оборот к слову «теней».
Первая строка второй строфы оформляется обычно аналогично первой строке стихотворения («Душа моя — Элизиум теней»); так в изданиях 1850-х гг. и двух последующих, но в пушкинском Совр. и в Изд. 1900 эта строка фиксирует обращение — «Душа моя, Элизиум теней» и завершается строчка или восклицательным знаком, как в пушкинском Совр. и Изд. 1868, или запятой, как в Биогр. и в Изд. 1900. В этом случае предложение заканчивается во второй строке, в конце которой — знак вопроса («Что общего меж жизнью и тобою?»). Но в первых пяти изданиях здесь — запятая. И тогда вторая строфа представляет собой одно сложное предложение, завершающееся вопросительным знаком (в Изд. СПб., 1886 здесь знак вопроса и тире), в Совр. 1836 г. — вопросительным знаком с многоточием.
В изданиях XX в. также постоянные колебания в синтаксическом оформлении. В Изд. Маркса 1-я и 5-я строчки оформлены одинаково («Душа моя — элизиум теней»), первая строфа понята как одно предложение, во второй строфе выделены два предложения, включающие по две строки. Г.И. Чулков в Изд. Чулков I отказался от тире в середине 1-й и 5-й строк, но в Изд. Чулков. 1935 (с. 103) в обоих случаях тире восстановлено. В новом издании изменилось понимание в целом второй строфы, которая стала осмысливаться как одно предложение с восклицательным знаком на конце (раньше здесь был знак вопроса и многоточие). В изданиях, подготовленных К.В. Пигаревым, также заметны колебания: в Лирике I 1-я и 5-я строки оформлены по-разному: «Душа моя — Элизиум теней» и «Душа моя, Элизиум теней», но в более позднем Изд. 1984 в обоих случаях здесь стоит запятая между словами «моя» и «Элизиум». Если в раннем издании первая строфа включила в себя одно законченное предложение, то в Изд. 1984 первая строфа завершается запятой и тире, а предложение заканчивается в конце шестой строки. Написание слова «Элизиум» (с прописной или строчной буквы) все время в изданиях варьируется. Думается, целесообразнее всего максимально приблизиться к знакам автографа, позволяющим все первые шесть строк понимать как взволнованное обращение поэта к душе (отсюда два восклицательных знака).