Ощутимо также и авторское стремление дискредитировать героя. В редакторском предисловии к «полписьму» об «одном лице» говорится, что это «человек болезненный», «огорченный и ежедневно себя „огорчающий“» (С. 72). В восприятии им окружающей действительности, в его реакции на нее преобладают «ярость», «горечь», «яд», но есть и «слеза умиления»: «Девяносто процентов на яд и один процент на слезу умиления!». Комплекс ощущений, определяющий мировосприятие «одного лица», уже подвергался Достоевским идейно-художественному анализу: автор «полписьма» находится в несомненной генетической связи с антигероем «Записок из подполья» (ср.: наст. изд. T. 4, С. 453, 462) По-видимому, не случайно понятие «слеза умиления», столь важное в исповеди обличающего и обличаемого парадоксалиста,[127] делается в «полписьме» собственностью «одного лица», а в редакторском предисловии заключается в кавычки. В характеристику и антигероя «Записок», и «одного лица» вводятся понятия «прекрасного и высокого» (наст. изд. T. 4. С. 455), оба героя наделяются жаждой «чего-то идеального» (С. 73). Следует напомнить, что в примечании к первой главе «Записок из подполья» Достоевский именует парадоксалиста одним из многих существующих «в нашем обществе» лиц, «представителем еще доживающего поколения», а его исповедь называет «записками» (наст. изд. T. 4. С. 452).

По первоначальному плану редакторское предисловие к «полписьму» было пространнее: в нем излагалось содержание последнего из отвергнутых будто бы фельетонов «одного лица» — ответа его Михайловскому и Буренину — и характеризовалось отношение самого Достоевского к их статьям (см.: XXI, 304–310). Из окончательного текста вся эта тема писателем устраняется. Личный мотив — жалоба на некорректный характер полемических приемов — сохраняется лишь в первом абзаце текста «полписьма»: «Первая половина статьи — моя защита <…> Но, признаюсь, я удержал из первой половины письма лишь несколько слов в разъяснение свиньи» — (XXI, 299).

IX

По поводу выставки

Впервые напечатано в газете-журнале «Гражданин» (1873. 26 марта. № 13. С. 423–426) с подписью: Ф. Достоевский.

Статья «По поводу выставки» посвящена открывшейся в Петербурге в марте 1873 г. художественной выставке произведений живописи и скульптуры, предназначенных для отправки в Вену на всемирную выставку. На выставке было представлено около ста произведений русских художников.[128] Выставка вызвала много печатных откликов.[129] Она совпала с тем периодом, когда в русской живописи достигло расцвета демократическое и реалистическое направление, связанное с деятельностью Товарищества передвижных выставок (организация его относится к 1870 г., а в 1871 и 1872 гг. состоялись первые выставки передвижников, прошедшие с большим успехом). Тем не менее на выставке 1873 г. было немало произведений представителей академического искусства, имевшего своих сторонников среди публики и в прессе. Основное внимание посетителей и критиков привлекли три картины: «Бурлаки» И. E. Репина, «Грешница» Г. И. Семирадского и «Шуты при дворе Анны Иоанновны» (или «Утро во дворце Анны Иоанновны») В. И. Якоби. Последней из-за ее обличительного характера остался недоволен двор, и она вскоре была снята с выставки. Картины же Репина и Семирадского долгое время продолжали оставаться в центре внимания, вызывая множество откликов и споров.

Критика разделилась на два лагеря: демократическая часть ее приветствовала картину Репина, а академическая критика знаменем своим сделала Семирадского.[130]

Для понимания позиции Достоевского существенно, что он ни словом не упомянул о картине Семирадского, отведя главное место в своей статье анализу «Бурлаков». Произведение Репина писатель воспринял как подлинное торжество правды в искусстве. Выраженные здесь любовь к народу и сочувствие угнетенному человеку представляются Достоевскому неотделимыми от высоких эстетических достоинств картины. Большинство живописных полотен, названных и положительно охарактеризованных в статье Достоевского, приндлежало художникам-передвижникам, относилось к демократическому направлению в искусстве.

Смысл статьи «По поводу выставки» не ограничивается защитой реалистического искусства, воссоздающего образы текущей жизни: «Ко времени ее написания в русской живописи твердо определилась победа „передвижнического“, реалистического направления. Поэтому задачи борьбы с официальным академическим искусством, которым была посвящена значительная часть обзора выставки 1860–1861 годов (имеется в виду статья Достоевского «Выставка в Академии художеств» — см.: XIX, 151.— Ред.), отошли для Достоевского на второй план».[131]

Помимо оценок произведений русского искусства статья содержит ряд общих теоретических рассуждений: в ней отражены взгляды писателя на назначение искусства и роль художника в обществе. В этом отношении «По поводу выставки» можно сопоставить со статьей «Г-н — бов и вопрос об искусстве» (1861), также посвященной в основном эстетическим проблемам и пронизанной явной и скрытой полемикой с Добролюбовым. Теперь, в 1870-х годах, Достоевский неоднократно спорит по общественным и художественным вопросам с H. К. Михайловским, поместившим в «Отечественных записках» за 1873 г. свой обзор «Литературные и журнальные заметки», в котором он ставит вопрос о роли литературы и искусства в общественной жизни.

Михайловский, выступавший с требованием «честной и смелой литературы», писал: «Литература может в значительной степени сама убедить и общество, и правительство, что удовлетворение праздного любопытства не есть ее задача. Это очень нетрудно, ибо одна из существующих задач литературы состоит, напротив, в борьбе с праздным любопытством, куда бы оно ни было устремлено. Ученый, если он сообщает только сведения, хотя бы эти сведения ни на что не годились, художник, который дает только картинки, хотя бы эти картинки не имели никакого содержания, удовлетворяют праздному любопытству и не только не исполняют задач литературы, но подлежат ее каре, как подлежит ее каре всякий другой гаер и фокусник».[132] Далее, говоря о недавней эпохе 1860-х годов («начале нынешнего царствования»), «когда формулы праздного любопытства „наука для науки“, „искусство для искусства“ подверглись беспощадному бичеванию и были почти изгнаны дружными усилиями литературы», Михайловский отмечал, «что литература пользовалась тогда уважением, что к ее голосу прислушивались во всех концах России, что люди стремились сообразоваться с ее указаниями и в частной жизни и в общественной деятельности».[133] Утверждая, что тенденция не только не мешает художественности, а, напротив (если эта тенденция связана со служением общенародному делу, а не делу группы или кружка), помогает созданию подлинных произведений искусства, Михайловский в качестве примера тенденциозных, но в то же время и высокохудожественных произведений называет «Песню о рубашке» T. Гуда и «Муму» Тургенева. Достоевский, вступая в полемику с Михайловским, иначе оценивает роль прямой тенденции, хотя и не отрицает ее значения: «Поверит ли один милый критик, которого я недавно читал, но которого называть теперь не хочу, — поверит ли он, что всякое художественное произведение без предвзятого направления, исполненное единственно из художнической потребности, и даже на сюжет совсем посторонний, совсем и не намекающий на что-нибудь „направительное“, — поверит ли этот критик, что такое произведение окажется гораздо полезнее для его же целей, чем, например, все песни о рубашке (не Гуда, а наших писателей), хотя бы с виду и походило на то, что называют „удовлетворением праздного любопытства“?»