— Женат? — спросил я.

— По карточке — холост. Как его приняли без трудовой книжки? Это мы узнаем. А пока нужны отпечатки пальцев. В столовой он не питается, надо идти в бар. — Андрей взял стакан Шамиля всеми пятью пальцами за край и поставил его на подоконник. — А пока допросим Кораблевых. Найдите их, Саша, и приведите прямо сейчас.

7

А Кораблевы пели. Комната их была набита лыжниками до отказа, дверь в коридор открыта, и в нем сидели на полу у стен парни и девушки в спортивных костюмах. Слушали благоговейно, никто не разговаривал, а лица у девушек были мечтательными и умиленными.

Странное дело, за четверть века, что я в горах, я не слышал здесь ни разу ни одной из тех бесчисленных песен, которые с утра и до вечера обрушиваются на нас по радиостанции «Маяк». Песни радио, как бабочки-однодневки, не успев родиться, тут же и умирают, их не поют. А что поют? Так называемые самодеятельные песни. Как будто профессиональные композиторы и поэты должны бы создавать более художественные произведения, чем любители-дилетанты, а на деле оказывается, что их искусство никому не нужно.

Самодеятельные песни — удивительный феномен нашего времени. Появились они в конце 50-х годов. После XX съезда произошел перелом в сознании поколения, родившегося в 30-х годах. Раньше все песни пелись с местоимением «мы»: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...», «Мы молодые строители страны...» Потом — война. В войну что от себя, что от всех было одно и то же. Мы пели «Священную войну». Но вот наступило другое время. И тогда возник интерес к человеческой личности. Впервые местоимение «я» прозвучало под гитару из уст Булата Окуджавы. Есть в этом, пожалуй, и другая сторона дела. Пошлые, набившие оскомину слова песенок типа: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка...» — перестали радовать людей. Устали люди и от военных песен. Возникло противоречие между официальной эстрадой и тем, что человек чувствует и чем живет. Стали придумывать песни люди различных профессий и петь песни на стихи запрещенных некогда поэтов. Произошел настоящий взрыв.

Лидерами этого движения были все же профессионалы, никуда от этого не уйти. Но творчество их было неофициальным и распространялось через магнитофонные записи. Явление неуправляемое. Его не остановишь. Кто эти лидеры? Булат Окуджава, Юрий Визбор, Новелла Матвеева, Александр Галич, Юлий Ким и, наконец, Владимир Высоцкий. Они были первоклассными авторами своих песен. Визбор — самый популярный песенник в среде альпинистов, туристов и горнолыжников, ставших очень многочисленными. Он дал основу песенной романтике, в этом никто и никогда его не заменит. Резкая критика и социальный гротеск — Галич, глубокая лирика — Окуджава, Александр Грин в юбке — Матвеева, театр и сатира — Ким. И все они разные. Образовалась целая палитра художников, людей, поющих под гитару свои стихи. И конечно, вершиной авторской песни стал Владимир Высоцкий. Он сделался национальным героем, его канонизировали, превратили в предмет массовой культуры. Он стал кичем. Появились и подражатели типа Розенбаума, но они ничего не могут уже, они бесплодны, ибо не стали выразителями времени.

Другие барды и менестрели пели свои песни на чужие стихи, стали петь Есенина, Рубцова, Ахматову, Гумилева, Цветаеву. В таких песнях отражался уже образ жизни, вкусы, миропонимание. Стали появляться «свои» и «чужие». Одни поют Есенина и Рубцова, а другие, скажем Никитины, — Давида Самойлова и Мориц. За первоклассными авторскими песнями пошли вторые, третьи, четвертые... Их много. А в последнее время, рядом с появившимися «фанатами», «металлистами» и «неофашистами», самодеятельная песня, ранее неуправляемая и потому нежелательная, стала явлением правого порядка. По сравнению с этой появившейся швалью она несет в себе определенную духовность. В ней всегда звучит честная интонация, нет лжи.

Появились КСП — клубы самодеятельной песни. Когда начали устраивать их слеты, то собиралось, например, на Волге, больше ста тысяч человек. Всего же в этих клубах по официальной статистике состоит около трех миллионов человек.

И все же... и все же пик самодеятельной песни приходился на семидесятые годы. Что пели эти молодые ребята? Да все тех же Визбора, Окуджаву, Городницкого, Аду Якушеву и Высоцкого.

Как я мог прервать это священнодействие? С трудом пробравшись к Николаю, я шепнул ему на ухо, что, когда они кончат, пусть зайдут ко мне. Оба и обязательно сегодня. Вызывает. Вскоре они пришли, видно, стало от моего известия не до песен.

Дурацкое было у меня положение: вроде бы я тут и ни при чем, но допрос происходит в моей комнате, в моем присутствии, и тем самым я становлюсь как бы сообщником следователя. Допрашивал Котлов их поодиночке. Сначала вызвал Лену.

Котлов представился, хотя и допрашивал уже Леночку в Москве, показал свое удостоверение МУРа и сказал, что она вызвана на допрос в качестве свидетеля. Бедная Лена краснела и покрывалась пятнами, она женщина нервная, хотя и довольно спортивная. Ростом она невелика и худенькая такая, миниатюрная.

После того как Котлов предупредил ее об ответственности за ложные показания и после опроса по ее паспортным данным, Котлов спросил:

— Скажите, Елена Васильевна, вы знакомы с Абдуллой Хасановичем Бабаевым?

— Знаю, кто это такой, но не знакома, — отвечала она своим нежным голоском, который все еще стоял у меня в ушах словами песни «Ты мое дыхание...».

— Хорошо. А знаете ли вы Васильеву Ольгу Дмитриевну?

— Вы меня уже об этом спрашивали, — отвечала Лена.

— Да, спрашивал. Спрашиваю еще раз.

— Васильеву знаю. Мы с ней катались.

— Когда вы с ней встречались в последний раз? И где?

— Здесь, наверное, — ответила Кораблева после короткого раздумья, — в прошлом году.

— Наверное или точно?

— Да, точно. С тех пор я ее не видела.

— Значит, в Москве вы с ней не встречались?

— Значит, — опустила голову Лена, но тут же встрепенулась. — Хотя... на каком-то вечере, в кинотеатре «Зарядье», по-моему...

— Что?

— Да ничего. Просто видела ее, здоровались. Где-то весной...

— Что вы можете сказать о Васильевой? Об ее характере, привычках, знакомых? — Голос Андрея звучал бесстрастно и монотонно.

— Мы не были близки, — теребила в руках свою спортивную шапочку Кораблева, — так... знали друг друга, катались, но не дружили особенно. Что я могу сказать? Она общительная, контактная, веселая. Любит компанию, приходит всегда, когда мы поем. А больше... не знаю, что и сказать.

Котлов долго писал протокол, дал ей подписать его уже после отбоя. Так что Николай пришел к нам уже в первом часу.

Внешне Коля Кораблев — полная противоположность Леночки. Он высокий и здоровый. В последнее время начал что-то полнеть. Он старше Леночки лет на десять. Николай совершенно лысый. Кораблев всегда был мне симпатичен своей прямотой, открытостью и естественностью. Он откровенно лысый. Бывают лысые, которые притворяются нелысыми. Отпускают сбоку головы волосы и зачесывают их на лысину. Да еще напомаживают, чтобы держались. А это сооружение возьми да тресни... А то еще хуже, свалятся эти отращённые волосы и повиснут вдоль уха. Ну, лысый человек, без волос на голове, что тут плохого? Какой есть. У Коли такого комплекса не было.

Котлов долдонил все одно и то же, и мне порядком это надоело. Но вот на вопрос Андрея, знаком ли Николай с Абдуллой, Кораблев ответил: «Не имею чести». Я стал слушать.

— Может быть, вы бывали с ним в одной компании? — спрашивал Андрей.

— Нет, это не моя компания, — отвечал Николай, сдерживая раздражение.

— Стало быть, вы и дома у него не бывали? В коттедже?

— Не бывал, — отвечал Кораблев.

Дав ему подписать протокол, Котлов отпустил Кораблева и посмотрел на меня:

— Ну, что скажете?

— Непонятно, — пожал я плечами.