— Шеф, а шеф. Машина наша того… ржавеет. «Ну и пусть ржавеет, — подумал Руди. — Пойду завтра к деду. Послушаю чепуху о бессмертии, а потом дед, может, и научит своему умению ходить а прошлое».

Ранним утром, когда мистер Грей готовил на костре завтрак, Руди пришел в рощу и сел под древним тополем на его корявые старые корни. Под робкими лучами встающего солнца сверкнули листья на макушках тополей, медленно рассеивался туман. Тишина. Вдруг треснула сухая ветка, из редеющей дымки выступил дед и, сладко жмурясь на солнце, проговорил:

— Ах как хорошо утречком прогуляться. Ах как приятно.

— Не прогуляться ты вышел, — усмехнулся Руди. -4 Смущать мою душу явился, старый Мефистофель.

— Подумаешь, какой Фауст нашелся, — проворчал дед и сел напротив юноши. — Не Фауст ты, а жалкий трус. Бессмертия испугался, а уж на Бога… Бедненький ты мой Боженька, да он готов на тебя с кулаками наброситься.

— Не морочь голову, дед. В мире нет ничего, кроме единой материальной субстанции.

— Тьфу ты пропасть! — рассердился дед. — Вцепился в свою субстанцию и ни с места. Дай ему в качестве субстанции кусок глины, камень, вообще что-нибудь твердое, что можно пощупать. Помнится, кто-то сказал: стукнуться лбом об стену — это еще не значит изучить стену. Вот вы, люди, стукнулись лбом об свою видимую субстанцию, как об стену, и решили, что все изучили, все знаете. А ведь за этой видимой стеной невидимый мир, которому нет конца и краю. Посмотри на эту стену-субстанцию. — Дед показал на утренние поля, на небесную высь. — Видишь, как, просыпаясь от сна, ликует природа. О чем она грустит в вечерние часы и чему радуется сейчас? Она хотела бы сказать, да не может.

«И в самом деле не может», — подумал Руди, глядя на синеющие вдали рощи, на голубое небо. Там, в небесной выси, чему-то радуются, звонко заливаются и будто смеются невидимые отсюда жаворонки. Словно воздух и само небо смеются. А еще выше, за невидимыми жаворонками — невидимые звезды. А за ними… Что же за ними?" Вечная и бесконечная жизнь? Вдруг у Руди перехватило дыхание, и в голову стукнули знакомые с детства жутковатые и бездонные вопросы: «Кто я? Откуда я? Оттуда?»

Видимо, и с дедом случилось что-то похожее — у него расширились глаза и ошеломленно раскрылся рот. С минуту дед и Руди молча и как-то странно глядели друг на друга.

— Дед, а дед? — испуганно прошептал Руди. — Что это было с нами?

— Не знаю, — тоже шепотом ответил дед. — Странная минутка промелькнула, очень странная. Минутка-вестница?

— Что все это значит? Вот ты, наша мысль, деревья и поля, облака и жаворонки? А там, за ними? — Руди показал на небо. — Что все это? Бесконечный Бог? Его сон?

— Вот этого, милый, никто не знает и никогда не узнает. Будем считать, что есть бесконечная в своих возможностях природа.

— А бессмертие? — В душе у Руди загорелась вдруг отчаянная надежда. Папа и мама! Неужто живы? По-иному, но живы? — Бессмертие, дед? Есть оно? Веришь?

— Не только верю, но твердо знаю из собственного опыта.

— Ну хорошо. Предположим, что ты помнишь свои прошлые жизни. Но почему люди не помнят?

— Это запрет природы. Подумай, что случилось ы› если бы все люди знали о своем бессмертии? Да °ни все или почти все, избегая жизненных трудностей или просто из любопытства — а что там? — кончали бы жизнь самоубийством в надежде на лучшую долю в будущем. И тогда разумной вещественной жизни не было бы вовсе. Мудрая природа положила предел, дала вам инстинкт самосохранения и незнание о бессмертии душ, оставив лишь догадки.

«Звучит убедительно и логично, — подумал Руди. - Но что это со мной? Неужели я, материалист, поверил в чепуху о бессмертии?» И с грустной усмешкой Руди постучал по стволу дерева. Его, дедова дерева. — Слышишь гулкий звук? Он говорит об изъеденных червями пустотах.

— Да, вот мой нынешний вещественный образ скоро разрушится. В пространстве я исчезну, но останусь во времени. И через годы мой мыслящий дух неизбежно возникнет вновь в вещественном мире. Где? В каком образе? Не знаю.

— Почему же ты не кончаешь жизнь самоубийством? Хотя бы из любопытства.

— Так и знал, что ты задашь этот нелепый вопрос, — рассмеялся дед. — Во-первых, не смогу. Мои возможности в пространстве ограничены. А во-вторых, и самое главное, — не хочу. И никто из деревьев не захочет. Если бы ты знал, до чего удивительна и приятна древесная жизнь! Видишь, как искрятся и щебечут мои листья? Это я пью чаек, невыразимо сладкие утренние лучи.

— Чаек? — усмехнулся Руди. — Этому охотно верю. Ты лакомка и жизнелюб. А насчет бессмертия — чепуха. Смешная и неубедительная гипотеза.

— Неубедительная? — В голову деду пришла, видимо, какая-то удачная мысль. Он улыбнулся. — Послушай, самые безумные, самые сумасшедшие гипотезы оказывались потом самыми истинными и убедительными. Знаешь об этом из истории наук?

— Знаю.

— Вот ты сейчас столкнулся не с сумасшедшей гипотезой, а с сумасшедшей реальностью — и спасовал. Сбежал в кусты, в свои чахлые псевдоматериалистические заросли. Как же, там привычнее! Там уютнее!

«А ведь дед прав», — подумал Руди, чувствуя, что аргументы, которые как кирпичи укладывались в его голове, теперь рушились, рассыпались в прах.

— Ладно, — согласился он. — Ты, дед, — реальность, и перед сумасшедшей реальностью я сдаюсь. Но что я могу извлечь из этого?

— Знаю, — рассмеялся дед. — Ты прагматик. Тебя волнует практическая сторона. Ты прав. Заболтались мы с тобой, зафилософствовались. Сначала исправим искажение во времени, поломку в нашей сумасшедшей реальности, а потом пофилософствуем всласть.

— И я смогу… — Сердце у Руди отчаянно заколотилось.

— Не волнуйся. Все уладится. Завтра сходим во времени. Для пробы сначала недалеко, всего лишь на несколько миллионов лет в прошлое. А сегодня отдохни перед походом. А я ухожу. Мешают нам.

Дед «ушел», слился с деревом. В тот же миг Руди услышат голос сестры.

— Ну и засиделся под своим деревом, замечтался, — рассмеялась она. — Идем завтракать.

Завтракали у пылающего очага. Прежде чем подать кофе, Мистер Грей, таинственно подмигнув, нырнул в корабль и вернулся со свежими персиками, бананами, апельсинами.

— Откуда это? — удивился Руди.

— Ночью я приказал двум «паукам» слетать на Лазурный берег и набрать плодов.

— А что, если сегодня отдохнем на Лазурном берегу, в нашем бунгало? — предложил Руди.

— Что ты! — испугалась Катя, и глаза ее затуманились такой тоской, что Руди стало жаль сестру. — Там сейчас пусто, и все будет напоминать о маме и папе, которых уже нет.

— А здесь?

— А здесь… здесь… — всхлипнула Катя и показала на могилы. — Здесь они рядом.

— Сестричка, родная. Перестань. Мы же договорились, что, несмотря ни на что, будем счастливы.

Весь день брат и сестра «под руководством» потешного Мистера Грея провели на Лазурном берегу и были счастливы. Вернулись поздно вечером с запасом свежих плодов.

Ранним утром, когда еще курился предрассветный туман, Руди с нетерпением прохаживался около старого тополя.

— Дед, а дед. Где ты? — Руди постучал по стволу.

— Разбудил все-таки, зануда Фауст, — недовольно проворчал дед, выступая из тумана.

— Извини, дедушка. Хочется поскорее…

— Знаю, знаю. Так и рвешься в дальнее странствие. Посидим сначала, помолчим. Слышишь? Пташки уже поют, солнышко встает. А воздух-то! Воздух! Свежий, росистый. До чего вкусный воздух.

— Понежиться захотелось, — улыбнулся Руди. — Ну и сластена ты, дедушка. Хорошо, уютно устроился на планете Окаянной. И живешь какой-то двойной жизнью. То человеком, то деревом.

— Завидуешь? Ничего, скоро и ты, человече, поживешь деревом.

— То есть?

— А вот превращу тебя сейчас в чурбан, — хохотнул дед. — Испугался? Слушай меня и не падай в обморок.

Руди услышал до того непривычное, что стал полагаться не столько на разум, сколько на свою фантазию.

А ею природа его не обделила. Он закрыл глаза, слушая деда, и на «экране» своего воображения увидел такую картину. Вот сидят они сейчас на корнях, биополе старого мудрого дерева обволакивает их, каким-то непостижимым путем превращает их тела в безгласные, бездыханные чурбаны. Биение сердец, токи крови, все жизненные процессы замрут, и лишь электромагнитные импульсы — суть и ядро их переживаний и мыслей — будут жить в прежнем ритме. Но уйдут они из бездыханной телесной оболочки — и получат новое тело, пригодное для жизни во времени и невидимое, как бы не существующее в настоящем моменте. Но с первым шагом в прошлое оно обретает материальность, становится зримым и ощутимым. И вот Руди вместе с дедом шагает по тысячелетиям каким-то двойником, а его подлинное тело…