18. Как-то раз пьяный в две дуги…
Как-то раз пьяный в две дуги,
Бражку пить я не стал.
Потянуло на подвиги —
Я от бабы сбежал.
Помню ямы и рытвины,
От жены уходил,
В кабаке под закрытие
Триста грамм засадил.
Настроенье прибавилось,
Вот и то, что искал.
Мне чувиха понравилась,
Ну и к ней я пристал.
Было зябко и холодно,
Мелкий дождь моросил.
Мы случайно с ней встретились
На стоянке такси.
Были шансы уменьшены
Познакомиться с ней,
Мне ж подобные женщины
Снились только во сне.
Ну а эта красавица
С сигареткой в зубах
Не могла не понравиться,
Помню, взял даже страх.
Оставалось представиться
Джентельменом лихим
И, стараясь понравиться,
Я читал ей стихи.
Но влюбленная логика
Подсказала наить:
Что без яркого подвига
Мне здесь неча ловить!
И, как Гамлет Шекспировский,
Как нежней я спросил:
«Вам, простите, не в Кировский?
Я поймаю такси.»
Как дите непорочное,
Улыбнулась она.
В это время полночное
Вышла, сука-луна.
И при свете мерцающем
Враз икать перестал.
Дорогие товарищи!
Я жену в ней узнал.
Провалиться осталося,
Хмель покинул меня…
Предо мной улыбалася
Дуська, баба моя!
19. Грустная вокзальная
Это, по сути, дела первое мое стихотворение которое я написал в своей жизни. Написал я его много лет назад… Лет, наверное, семь. Называется: «Грустная вокзальная».
Я уезжал, представьте, уезжал…
Меня совсем никто не провожал,
А если кто и был из провожал —
Так это — сам седеющий вокзал.
Мычали тепловозы, как быки,
Стучали по перрону каблуки,
И каблучки модерные девиц,
И каблуки вагонных проводниц.
А было очень жарко и тесно,
И грустно было и чуть-чуть смешно.
И пуст, казалось, вовсе был перрон,
Хотя пустым и вовсе не был он.
Все провожали и встречали,
Смеялись, плакали, кричали…
И я смеялся и кричал
Внутри, а внешне я молчал.
И мне хотелось жарких слов,
Обьятий, поцелуев и цветов.
Увы! Я был никем непровожаем,
Хоть был всегда я всеми уважаем.
Но вдруг, желанные, сквозь шум и гам,
Перрону по ушам, вагонам по сердцам
Ударили слова «Счастливого пути!»
И стало легче чемодан нести.
Я взял слова, положил в кошелек.
В том кошельке я лучшее берег.
Мне показалось, это для меня
И для других, таких же как и я.
Кому не жали на прощанье рук,
Кого не провожал ни брат, ни друг.
Я, диктором растроганный, сказал:
«Спасибо, друг, седеющий вокзал!»
20. Вот я и снова стою на пороге…
Это — чисто биографичная песня. Посвящаю ее своей матери.
Вот я и снова стою на пороге,
Вязаный коврик топчу,
В верную дверь из неверной дороги
Нервно, как дятел, стучу.
Старые шторы старинной работы,
Та же герань на окне,
И пожелтевшие старые фото
Так же висят на стене.
«Здравствуй, Маманя!», и на пол вязания
Падает серый клубок.
Шею мою оросила слезами:
«Господи! Ты ли, сынок?..
Я уже все проглядела окошко,
Все перемерила сны
И поседела, как видишь, немножко
С той позапрошлой весны.»
В гордом смущении мне показала
Майку, что раньше носил.
И, улыбаясь, сквозь слезы сказала:
«Видишь, храню ее, сын…
Все это время ее не стирала,
Запах все твой берегла.
Как затоскую, достану, бывало…
Смотришь, тоска отлегла.
Что ж ты не ешь? Иль сготовлено просто?
Вижу — устал ты, усни.»
Стелется белая-белая простынь,
Светлыми будут и сны.
Будут мне сниться белые рощи,
Черные птицы лететь,
Будут всегда наши матери проще
И метче на жизнь смотреть.
Видно, такая у них уж судьбина,
Чтоб не случилось — всегда
Встретят, накормят, постелят для сына,
А сами не спят до утра.
Птиц убаюкал серебряный иней,
Белая песня берез.
Снится всегда нам пух тополиный
Старых оставленных гнезд.