И если раньше генералы с досадой отмахивались от предупреждений, что в Германии учёные получают, возможно, такие же результаты, то теперь без ужаса не могли и подумать об этом. Ах, сколько же допущено промахов! Урановые рудники в Чехословакии — неповреждённые во власти немцев, в Бельгии немцы захватили тысячу тонн урановой руды, в их руках единственный в мире завод тяжёлой воды в Норвегии! Правда, французский разведчик Аллье под носом у гитлеровцев выхватил все накопленные  запасы  этого  ценного  военного материала.  Но  завод в Рьюкане продолжал работать. И он производил тяжёлой воды по-прежнему в сотни раз больше, чем все остальные предприятия мира, вместе взятые!

Черчилль срочно направил в Соединённые Штаты физика Маркуса Олифанта, чтобы тот проинформировал американцев о новых открытиях и перспективах.

Рузвельт в ответ послал в Англию двух своих физиков — Джорджа Пеграма и Гарольда Юри, того самого Юри, который десять лет назад открыл тяжёлую воду и был за то удостоен Нобелевской премии. Для президента и его окружения представлялись не столь важными научные отличия их посланцев — нобелевских лауреатов в войну в Соединённых Штатах скопилось немало,— сколько то, что они были чистокровные американцы, не эмигранты, придающие себе вес воплями, что Гитлер овладеет новым оружием раньше союзников. Рузвельт, несмотря на письмо Эйнштейна, всё же не очень доверял физикам-эмигрантам. Яростный скептицизм Черчилля передавался и ему. Не сразу он поверил и в крутой поворот Черчилля от насмешек к безоговорочному признанию. Он хотел, чтобы спокойные американцы, не беженцы с расстроенными нервами, представили ему спокойный доклад о возможностях урановых разработок.

Доклад Пеграма и Юри был беспощаден. Американские учёные, подробно ознакомившись с исследованиями английских и французских коллег, доказательно устанавливали, что и энергетические реакторы, и атомные бомбы практически осуществимы; и что Франция и Англия в урановых исследованиях шагнули много дальше Соединённых Штатов, несмотря на то что Рузвельт в своё время благосклонно отнёсся к меморандуму Эйнштейна и велел поддержать Ферми и Сцилларда; и что в Германии тоже ведутся эксперименты с ураном, и ведутся в таком темпе, что если не принять действенных мер, то Гитлер и впрямь раньше союзников получит в своё распоряжение ядерное оружие.

В Вашингтоне схватились за голову!

4. Раздвоение личности или раздвоение совести?

В сентябре 1941 года в вагоне берлинского метро хорошо одетый человек лет под тридцать с увлечением читал американский журнал «Физикал Ревью». На него косились. Он был того возраста, который давно исчез среди мирных жителей Германии,— тридцатилетние мужчины, за редчайшим исключением, сражались на полях России, несли сторожевую службу в захваченных странах, а не катались в метро. И он читал не газеты, трубно извещавшие о новых победах вермахта, а подозрительный иностранный журнал. Не следовало ли на этом вполне достаточном основании задержать его и доставить в полицию?

Поезд подкатил к очередной станции, пассажир, оторвавшись от чтения, опрометью выскочил на перрон. Он с досадой покачал головой. Увлёкшись чтением, он проехал три лишних перегона. Он поспешил к обратному поезду. Тот уже отходил, но рассеянный пассажир успел вскочить в последний вагон, в отделение для иностранцев. Это было нехорошее отделение, для неполноценных в расовом отношении. И заполняли его бедно одетые люди, с голодными лицами, с внешней покорностью и затаённой враждой в глазах. Немцы считали неприличным входить в эти загончики для низшей расы.

Пассажир, смущённый своей оплошностью, остановился у двери, чтобы выскочить на следующей остановке, но к нему обратился другой мужчина, сидевший посередине вагона.

—   Господин фон Вейцзеккер, около меня есть свободное местечко, идите сюда. Я, как и вы, не успел добежать до наших вагонов.

Карл Фридрих фон Вейцзеккер, сын заместителя Риббентропа и тот самый физик, которого упомянул Эйнштейн в письме к Рузвельту, узнал доктора Пауля Розбауда, одного из редакторов научного издательства Шпрингера. Слева от Розбауда сидела пожилая полька, за ней — похожий на грека седой, давно не бритый старик. Справа место было свободно. Вейцзеккер осторожно уселся на скамью.

—   Интересные сообщения? — Розбауд кивнул головой на журнал.— В последнее время заграничные издания приходят с таким опозданием, что новости устаревают до того, как с ними познакомишься.

—   Не все,— сказал Вейцзеккер.— О, далеко не все, господин Розбауд! Американцы наконец обнаружили трансурановые элементы. Я предвижу колоссальные перспективы в связи с этим.

Розбауд горестно вздохнул:

—   И они публикуют свои открытия? Какой беспечный народ! У нас это было бы немыслимо. Кстати, дорогой Вейцзеккер, «Натурвиссеншафтен» ждёт от вас интересных статей. Такой блестящий физик, как вы, не должен молчать.

Вейцзеккер выразительно передёрнул плечами.

— Вы знаете темы моих работ. К сожалению, они закрыты для публичных дискуссий.

Розбауд вздохнул ещё горестней. На коленях у него лежал пакет, завёрнутый в газету, он осторожно придерживал его. Розбауд уныло сказал, что скоро ему придётся подать в отставку: редакторам научных журналов нечего стало делать при такой строгой цензуре.

Поезд подкатил к станции. Вейцзеккер встал и пошёл к двери, Розбауд помедлил и тоже встал. Вейцзеккер обернулся и увидел, что Розбауд, выходя, положил пакет на колени польке. Она испуганно что-то сказала, Розбауд сделал успокаивающий жест. Оба физика молча вышли из вестибюля. На улице Вейцзеккер, покачав головой, сказал:

—   Это видел не только я, доктор Розбауд. Могли быть неприятности.

—   В пакете остатки моего пайка — кусок мармелада, хлеб, немного мяса,— спокойно сказал Розбауд.— Эти бедные люди, объявленные неполноценными, нуждаются в помощи. А что до неприятностей, то вы меня не выдадите, а ретивые нацисты в отделениях для иностранцев не появляются.

—   Вы считаете, что ваша скудная помощь спасёт всех этих людей? — с удивлением спросил физик.

—   Всех она не спасёт, но кому-то станет легче. Зато она меня спасает.

—   Вас? От чего же вас спасают эти опасные подачки?

—   От угрызений совести,— сказал редактор.— Они доказывают мне самому, что я не потерял остатков человечности. Не забывайте, что моё положение куда хуже, чем у вас, работников институтов. Я чиновник, издатель ваших трудов — чем мне оправдаться, когда придёт нужда в оправданиях? Вы же будете оправдываться своими блестящими работами, столь нужными человечеству.

Вейцзеккер хмуро смотрел на Розбауда. Он отлично разобрался в иронии, звучавшей в словах редактора.

—   По-вашему, нужно будет оправдываться? Даже после победы?

— Победа будет или поражение — это скажется лишь на уголовной ответственности, но не на муках совести. Побеждённых привлекают к суду прокуроров и адвокатов, а победителей судит всё человечество. Аттила и Кортес, Чингисхан и Тамерлан умерли победителями, но не ушли от суда истории. И что такое победа, дорогой Вейцзеккер? Над кем победа? Во имя чего победа?..

—   И вы считаете, что наши работы...

— Вот именно, вот именно! Вы работаете на благо немецкого народа, а благо большого народа, если его не понимать извращённо, не может противоречить благу всего человечества. Ибо любой народ — часть человечества. И когда придёт пора успокоения, вы выступите вперёд и с гордостью объявите: «Вот это сделали мы, немецкие физики,—открыли новые источники энергии, облегчили жизнь всех людей, на наших руках нет крови женщин и детей, славьте нас, люди!» — вот как будете говорить вы, Вейцзеккер! А что станет говорить,бедный Розбауд? Он покажет на жалкий кусок варёного мяса и тихо скажет: «Одной несчастной женщине стало легче, больше нет у меня оправданий!»

— Прощайте! — резко бросил Вейцзеккер и, круто повернувшись, отошёл от редактора.

Разговор с Розбаудом так взволновал Вейцзеккера, что он потерял интерес к американскому журналу. Он сидел у себя перед стопкой законченных вычислений и бесцельно проглядывал цепочки формул.