— У меня мне больше нравится, чем у тебя, — говорит девочка, но делает шаг к мальчику. — Дай потрогать.
Тот закрывает глаза, задерживает дыхание, ощущает, как сестренка хватает, тянет, катает.
— Теперь я, — требует он.
Он тычет пальцем в ее природную трещину и провозглашает:
— Моя пиписька лучше!
— Нет, моя лучше!
С ними в комнате две девушки-рабыни, их няньки. Они наблюдают эту игру-прелюдию с мудрыми улыбками знатоков. Улыбки относятся к мужу одной и любовнику другой.
Ужимки мальчика рабыни сопровождают мимическими упражнениями, означающими примерно: «Ну что еще можно ожидать от парня?» Обе проявляют некоторое беспокойство, когда пацан начинает бесцеремонно шуровать пальцами в щелочке сестры. В конце концов, девочке надо сберечь плеву.
Одна нянька грозит пальчиком:
— Мамочка рассердится, если увидит!
Мальчик переключает внимание на прическу девочки, дергает ее за волосы и робко целует в щечку. Сестренка обхватывает его обеими руками и обнимает. Рабыни изображают на физиономиях умиленный улыбки.
Игра девочки пяти с небольшим и мальчика на год помладше. Игра эта больше не повторится. На следующий год девочка будет увлеченно нянчить своих кукол и куколок, а мальчик станет легионером, грозой крепостных стен врага.
Может быть, вы считаете, что я описываю эти сцены с неумеренной дозой уверенности? Я, однако, считаю свою уверенность обоснованной. И сейчас я попробую пояснить, на чем основана моя уверенность. Это объяснение представляет собой явное отступление от темы, может кому-то даже показаться неуместным.
Женился я с одобрения родителей на юной девушке, у нас родилось двое сыновей. Во мне бурлило честолюбие, я рвался в сенаторы, много работал, поддерживал и развивал необходимые связи; времени на жену и детей, к сожалению,
почти не оставалось. Мать из жены моей получилась прекрасная, взявшая на себя все заботы о сыновьях. Конечно, я тоже им всячески помогал, в армии они с моей помощью быстро сделали карьеру. Но оба погибли, сражаясь с германцами. После смерти их я с огорчением осознал, что мало знаю об этих молодых людях, всеобщих любимцах. Часто женатый во второй раз горюет о том, что упустил в первом браке. О сыновьях я часто и помногу задумывался, когда это им уже ничем не могло помочь. Первая жена моя умерла. Я долго жил один, болел. Друзья уговаривали меня жениться вторично. Я вспоминал первую жену с нежностью, сожалея, что не смог уделить ей больше внимания при жизни.
Во время болезни в дом мой прибыла одна очень дальняя родственница — молодая девушка по имени Юлия. Я сразу понял причину такой заботы. Мать Юлии, разумеется, рассчитывала, что ее состоятельный родственник сделает «что-нибудь» для ее дочери и для ее семьи. Но семья эта — целый город, не меньше! Замечено, что, приняв участие в одном члене многолюдной семьи, автоматически получаешь на шею всех его родственников. Юлия оказалась девушкой очень милой, внимательной, заботливой, тактичной; о своих нуждающихся братьях и сестрах она ни разу не заикнулась. Я восхищался ее простотой и искренностью, наслаждался свежими наблюдениями провинциалки, внимательно следившей за всем происходившим, стремившейся приобщиться к элите. Я всегда полагал, что ей нравлюсь, хотя и одергивал себя постоянно, ибо чего может ожидать старик от привлекательной девушки, втрое его младшей… Зачастили в гости молодые люди, родственники и знакомые, многие из них с серьезными матримониальными устремлениями. Вздыхая, я ждал, когда кто-либо из них уведет от меня Юлию, и в то же время не переставал вспоминать покойных жену и детей.
Наконец я обратился к Юлии с предложением выйти за меня замуж, обставив это как сделку. Она родит мне двух детей, и я ничего более от нее не потребую. А она и дети ее будут должным образом обеспечены. Юлия согласилась, хотя и не без колебаний. Ведь увивались за нею и молодые. Но богачей среди потенциальных женихов не оказалось. Кроме того, я ей нравился как друг, как собеседник, наставник. Ей нравилось меня слушать, она говорила, что много от меня узнала, многому научилась. Поначалу Юлия, надо признать, была девушкой в высшей степени невежественной.
Однако тут же начались неожиданности. Естественно, я ожидал, что такая здоровая, весьма упитанная девушка («моя маленькая куропатка») с легкостью произведет на свет потомство. Но ее первая беременность протекала тяжело, с осложнениями, а роды и того хуже. Юлия объяснила это тем, что в детстве тяжело болела и постоянно недоедала. Попроси она отменить вторую часть нашего договора — рождение второго ребенка, — я бы, разумеется, согласился. Мало радости было наблюдать за ее мучениями при первой беременности и в родах. Но Юлия оказалась девушкой твердых принципов, эта куропатка, и, стиснув зубы, героически вытерпела вторую беременность. Тоже протекавшую не лучшим образом.
Оба ребенка сразу после рождения попали в руки девушек-рабынь из детского флигеля. И мать с тех пор, казалось, вообще ни разу даже не вспомнила об их существовании. Мне, разумеется, не пришло в голову добавить в наш договор к пункту о рождении детей условие «…и быть им матерью». Когда я обратил внимание Юлии на то, что она безразлична к детям, она с плохо скрываемым раздражением сообщила мне, что «этим деликатесом уже насладилась досыта». Так я узнал, что она была старшим ребенком в многодетной семье. А поскольку мать Юлии оказалась женщиной весьма слабого здоровья, ей пришлось присматривать за всеми младшими братьями и сестрами с помощью весьма нерасторопной рабыни, сбежавшей из большого поместья, где плохо обращались с рабами. Рабыня эта, гречанка, почти не знала нашего языка. И Юлия поклялась себе выйти замуж только за того, кто снабдит ее собственными рабами. Весьма неожиданный размах для девушки из крохотного поселения в глухой провинции. Однако теперь я понял, почему Юлия согласилась с предложением матери отправиться ко мне в услужение. Стали понятны и ее колебания при заключении нашего «брачного договора». Условие родить двух детей для нее казалось весьма обременительным.
Юлия призналась, что никогда в жизни не испытывала ни намека на материнские чувства. Когда она спрашивала свою мать, почему она кормит и моет своих братишек и сестренок, а ее братья от этих обязанностей освобождены, мать отвечала, что «так уж повелось». Что по этому поводу думала рабыня-гречанка, осталось неизвестным. Ее мнением никто не поинтересовался.
Такого рода позицию Юлии окружающие принимали с энтузиазмом, хотя она и не могла понять, почему люди смеются над ее замечаниями и усиленно нахваливают ее саму. Сначала моя жена просто говорила то, что думает, не заботясь о популярности. Но смелость и необычность высказываний способствовали росту ее сомнительной славы в кругах, кичащихся своим цинизмом, «усталостью от жизни». Ее свежесть и естественность вошли в моду. Юлия сблизилась с ничтожествами, которых я не переносил, и мало осталось в ней от прежней провинциалки.
Я говорил Юлии, что ее поколение кажется людям моего возраста эгоистичным, аморальным, ссылался на ее собственную мать, известную набожностью и твердостью характера. Юлия выслушивала меня с интересом, но так, как будто речь шла о чем-то постороннем, ее не касающемся. Как будто я сказал ей что-нибудь вроде: «Знаешь, что в Британии есть племена, которые раскрашивают лица синим?» «Надо же, — ответила бы она с легким налетом любопытства и недоверчивости. Но она знала, что я всегда говорил ей правду. — Синим, да? Надо же… интересно…» К окружающему миру Юлия действительно относилась с открытостью и искренним интересом. Потом она стала известна как женщина аморальная и эгоцентричная, как и другие дамы ее круга, и я уже вполне мог представить ее, с ее честным лицом проявляющей искренний интерес к какой-нибудь гнусной оргии. «Неужели? Надо же… интересно. Надо бы попробовать».
Юлия никогда и близко не подходила к детскому флигелю, а я проводил там любую свободную минуту. Самые важные государственные дела не интересовали меня так, как мои дети. Даже когда они еще были грудными младенцами, я находил в них источник вдохновения, а когда им исполнилось три, четыре, пять лет — каждый день приносил открытия. Нянькам я не докучал, в основном наблюдал, не вмешиваясь, с детьми общался, лишь когда они сами подбегали ко мне, ласкаясь или жалуясь на что-нибудь. Как-то раз я услышал, как одна нянька сказала другой: