Итак, я начинаю свое изложение не с наиболее раннего, но с самого важного и содержательного с моей точки зрения фрагмента.

Знаю-знаю, слышу, не глухая, но как ты не понимаешь: то, что я говорю сейчас, совсем не то, что было тогда. Я говорю так, как вижу все сейчас, но тогда все было иначе. Даже слова теперь не те. Не знаю, откуда они взялись, эти новые слова, иногда кажется, что они с нами родились. Вот я твержу: «я», «я», «я»; я — то, я — се, но тогда мы не говорили «я», тогда бы я сказала «мы». Мы мыслили как «мы».

Мыслили… А к чему, о чем нам было мыслить? Мы и думали иначе, чем сейчас. Может, все эти «мысли» появились уже потом, когда из нас полезли монстры? Да-да, ты прав, ты всегда прав и от меня добиваешься правды, но такими уж мы вас видели и именно так вас называли. Монстры. Уроды, страшилы, калеки.

Когда было тогда? Откуда знать мне? Тогда было очень давно, лучше не сказать.

Пещеры стары. Ты их видел. Древние пещеры. Они высоко над морем, даже высокие волны не достают, даже самые большие. В шторм глянешь сверху на море, думаешь, оно — все, оно везде. А шторм ушел — и море на своем месте. Народ мы морской, моря не боимся. Оно нас создало. В пещерах тепло, сухо, на полу песочек, возле каждой пещеры живет большой огонь, который поедает сухие водоросли и ветки деревьев и никогда не умирает. Когда-то огня у нас не было. О тех временах рассказывают предания. Предания — наша история. Они передаются избранным, с хорошей памятью, а, состарившись, те пересказывают их следующим за ними. Помнят они каждое слово, которое им говорят.

То, о чем я сейчас говорю, не вошло ни в какие предания. Когда история передается молодым, она сперва пересказывается при всех нас, и кто-то может возразить: «Нет, это было не так», а другая скажет: «Да, именно так оно и было». И лишь когда все придут к согласию, мы можем быть уверены, что история передана правильно.

Хочешь узнать обо мне? Хорошо. Имя мое Мэйра. Родилась я в семье Хранителей Расщелины, как и моя мать, как и мать моей матери — слово «мать» для нас тоже внове. Если способна рожать каждая взрослая, то каждая и есть мать, и не нужно для этого специального слова. Семья Хранителей Расщелины — самая важная. Наш долг — следить за Расщелиной. Когда луна становится особенно большой и яркой, мы поднимаемся к Расщелине, где растут красные цветы. Мы срезаем эти цветы и бросаем их в воды ключа, который бьет там, наверху, спускаем их в Расщелину. Течет вода ключевая, течет наша кровь. То есть у тех из нас, кто не собирается рожать. Ладно, пусть будет по-твоему. Пускай это лунные лучи заставляют вытекать нашу кровь, а вовсе не красные цветы, падающие в Расщелину. Но мы-то знаем, что если не срезать эти маленькие красные цветы, мягкие, как пузырьки на водорослях, кровоточащие, если их раздавить, то не истечет и наша кровь.

Расщелина — это разлом в той скале, в которой нет входа в пещеру. Расщелина — самое важное в нашей жизни. Всегда так было.

Мы — Расщелина, а Расщелина — это мы. Мы постоянно следили, чтобы на скале Расщелины не пускали корней семена деревьев, которые могли вырасти в побеги, из которых бы потом выросли деревья или кусты. Наша Расщелина чиста и глубока. Каждый год, когда солнце касается вершины горы, мы должны убить одну из нас и сбросить ее тело в провал Расщелины. Ты говоришь, вы сосчитали кости… Не знаю, как вы могли их все сосчитать, многие уже давно, должно быть, превратились в прах. Ты говоришь, что если мертвые тела сбрасывали в Расщелину каждый год, то можно узнать, как долго это все продолжалось… Что ж, если ты думаешь, что это так важно…

Нет, как это началось, я не знаю. Об этом наша история молчит.

Кто знает? Может, Старые Они знают.

До появления монстров мы их так не звали. Зачем? Просто Они. Старые? Нет, об этом мы не задумывались. Мы рождались, жили, жили… долго жили… иные тонули, падали в пропасть и разбивались, некоторых выбирали, чтобы сбросить в Расщелину. Умерших иначе относили на скалу Убиения.

Сколько нас тогда было? Не знаю. Тогда. Когда было это «тогда»? Пещер столько, сколько у меня пальцев на руках и на ногах; пещеры большие, глубокие. В каждой пещере живут разные люди, семья. Хранители Расщелины, Ловцы Рыб, Сплетатели Сетей, Рыбьи Кожевники, Сборщики Водорослей. Нас всех называли Хранителями Расщелины. Да, и меня тоже. Ну и что, что несколько человек носят одно имя? Почему это ты перепутаешь? Посмотри на меня, и отличишь. Теперь мое имя Мэйра. «Имя» — тоже новое слово.

Мы не думали, что каждый человек должен именем отличаться от всех остальных. Иногда мне кажется, что мы жили в каком-то сне, спали себе спокойно, ничего не происходило, луна росла и убывала, красные цветы падали в глубину Расщелины.

Конечно, рождались дети. Рождались — и все, никто не должен был их делать. Мы думали, что их делает Луна или Большая Рыба. Сейчас и вспомнить трудно, что мы тогда думали. Как будто позабытый сон. Но что мы думали, в историю не входит, история только о том, что произошло.

Ты сердишься, когда я говорю «монстры», но лучше глянь на себя. И на меня. И сравни. Сравни, сравни. Я сейчас без пояса из красных цветов, так что ты меня видишь, видишь, какая я. Посмотри на Расщелину — мы такие же. Расщелина и ее племя. Не зря ж ты прикрываешь это место. А нам нечего закрывать. На нас и посмотреть приятно, как на раковину, которую можно подобрать на скале после шторма. «Прекрасно» — вы научили нас этому слову, и оно мне нравится. Моя щель прекрасна, как прекрасна Расщелина с ее мелкими красными цветками. А вы… глаза бы не глядели. Какие-то бугры да шишки, да еще кишка какая-то болтается, которая иногда надувается, как асцидия морская.

Чего ж удивляться, что, когда родились первые такие уродцы, мы отнесли их орлам?

Уродцев мы всегда выкладывали на этой покатой скале рядом с Расщелиной. С одной стороны скала Расщелины переходит в скалу Убиения. Уродцев мы себе не оставляли, близнецов тоже. Мы следили, чтобы нас не становилось слишком много. Так лучше. Почему? Потому что так было всегда, и незачем что-то менять. Рождалось народу немного, две-три маленьких расщелинки на пещеру за долгое время. Бывало, что в пещере вообще не было младенцев. Конечно, приятно, когда рядом ребенок, но если всех оставлять, то скоро места не хватит. Да, помню, ты говорил, что надо было найти место дальше по берегу, поселиться там. Но мы всегда жили здесь, как мы могли оставить Расщелину? Это место наше, оно всегда было нашим.

Мы оставляли уродцев на скале, за ними прилетали орлы. Мы не убивали новорожденных, орлы сами справлялись. Вон, орел сидит, видишь? Там, на утесе, маленькое пятнышко. Большой орел, с человека будет. Мы клали туда маленьких монстров и следили за орлами. Орлы утаскивали их в свои гнезда. Так продолжалось долго, и Старые Они забеспокоились, потому что народу в пещерах стало меньше. Много рождалось монстров, больше, чем нас, женщин.

Мужчины, женщины… Новые слова, новые люди.

Вот так все изменилось. Раньше мы ожидали появления ребенка с радостью — теперь тревожились. Если одна из нас видела, что ребенок ее — монстр, она горевала, стыдилась, а все остальные ненавидели ее. Недолго ненавидели, конечно, но все же это ужасно. Ужасные моменты, в которые из тебя вылезает чудовище. Ловцов Рыб стало меньше, Собирателей Водорослей тоже. Старые Они жаловались, что им нечего есть. А им ведь всегда отдавали лучшие кусочки, уж не знаю почему, так повелось. Вдруг выяснилось, что Ловцов Рыб осталась лишь половина. Тем, кто не были Ловцами, тоже пришлось ловить рыбу.

Согласна, странно, что мы никогда не задумывались, что происходит по другую сторону Орлиных холмов. Вы всегда говорите с нами так, как будто мы дуры. Но если мы дуры, то почему мы живем так долго, гораздо дольше, чем вы, монстры? И история наша длинней вашей, вы сами это признаете. Так к чему же нам рыскать по побережью и интересоваться, как живут орлы? С какой целью? У нас есть все, что требуется для жизни в этой части острова. Вы сказали нам, что это очень большой остров. Ладно, вам это для чего-то надо. Но нам-то зачем? Мы живем здесь, в своей части острова, видим солнце, садящееся в море, видим, как луна бледнеет с приходом дня.