— Если вы останесь здесь, вас изнасилуют, — заявил Кристофер Кейт.

— Меня насиловали каждую ночь, — рыдала Кейт.

— О, ради Бога, Кейт! — Кристофер в гражданском платье держал распахнутой дверцу кареты, и дождь стекал с угла его треуголки. — Я не оставляю вас здесь.

Он схватил её за запястье и, несмотря на крики и сопротивление, потащил из кареты.

— Идите, чёрт вас возьми! — ругался он, таща её вверх по склону.

За несколько секунд синяя гусарская форма, в которую, по настоянию Кристофера, оделась Кейт, промокла насквозь.

— Это не конец, — сказал Кристофер, больно сжимая её тонкое запястье. — Всего лишь вовремя не подошло подкрепление. Мы вернёмся.

Несмотря на все страдания, которые она испытывала, у Кейт нашлись силы, чтобы задаться вопросом: кого он имел в виду, когда говорил «мы»? Себя и её? Или себя и французов?

— Я хочу домой! — кричала она.

— Я устал от ваших воплей! Заткнитесь и продолжайте идти! — отрезал Кристофер, продолжая тащить её за собой.

Кожаные подошвы её новеньких ботинок скользили.

— Французы выиграют войну! — уверенно заявил Кристофер.

Он сам в этом больше не был уверен, но, прикинув расстановку сил в Европе, убедил себя, что выбрал верный пуь.

— Я хочу вернуться домой, в Опорто! — рыдала Кейт.

— Мы не можем!

— Почему? — она попыталась вырвать руку и, хотя ей это не удалось, он вынужден был остановиться. — Почему?

— Мы не можем вернуться. Двигайтесь же! — и он потащил её дальше.

Не мог же Кристофер, на самом деле, сказать, что они не могут вернуться в Опорто, потому что этот проклятый Шарп остался жив! О всемогущий Господь, этот ублюдок был всего лишь стареющим лейтенантом без перспектив дальнейшего роста, к тому же, потерявшим связь со своим полком, но Шарп знал слишком много такого, за что Кристофер мог подвергнуться осуждению. Подполковнику нужно было найти безопасное место, откуда он с умелой предосторожностью сможет послать письмо в Лондон. Тогда, в спокойной обстановке, Кристофер мог оценить, поверил ли Лондон в его историю о том, что он был вынужден продемонстрировать французам свою преданность, чтобы подготовить мятеж с целью освобождения Португалии. История выглядела достаточно убедительной, если не брать в расчёт, что Португалия освободилась без его помощи. Ещё не всё было потеряно. Его слово против слова Шарпа, и надо учесть: Кристофер, невзирая ни на что, джентльмен, а Шарп — совсем нет. Оставалась деликатная проблема, что делать с Кейт, если ему прикажут вернуться в Лондон. В этом случае, вероятно, он мог бы отрицать, что брак вообще имел место. Можно было бы списать всё на фантазии Кейт. Женщины вообще склонны фантазировать, этот факт печально известен. Как там у Шекспира: «О женщины! Коварство — ваше имя!» Он мог бы заявить истинную правду: проведённый второпях обряд в маленькой церкви Вила Реаль де Зедес не был настоящим бракосочетанием, и объяснить, что он сделал это исключительно ради того, чтобы прикрыть позор Кейт. Это была азартная игра, но Кристофер давно играл в карты и знал, что скандальная игра может принести большой куш.

А если бы он даже и проиграл, если не смог бы спасти свою лондонскую карьеру, то, скорее всего, это не будет иметь значения. Подполковник всё ещё цеплялся за веру в конечную победу французов, а в этом случае он вернётся в Опорто, где, не зная истинного положения вещей, адвокаты будут считать его мужем Кейт, и он станет богачом. Кейт пришлось бы с этим примириться. Она опомнится, когда вернётся домой, в комфортные условия. В настоящее время, правда, её радостное отношение к браку сменилось ужасом из-за того, что происходило в спальне. Молодые кобылы часто рвут уздечку, но после одной-двух взбучек обычно становятся покорными. Кристофер хотел, чтобы Кейт тоже покорилась ему, потому что её красота всё ещё вызывала в нём приятное волнение. Он потащил её к тому месту, где Вильямсон, новый слуга Кристофера, держал лошадь.

— Садитесь верхом! — приказал подполковник.

— Я хочу домой!

— В седло!

Кристофер едва не ударил её кнутом, который был заткнут за подпругу возле седла, и только тогда она позволила ему посадить себя на лошадь.

— Держите поводья, Вильямсон. — приказал Кристофер, который вовсе не хотел, чтобы Кейт повернула лошадь и ускакала на запад. — Держите очень крепко!

— Да, сэр, — отозвался Вильямсон.

Он всё ещё был в форме стрелка, хотя сменил кивер на широкополую кожаную шляпу. При отступлении из Опорто Вильямсон подобрал французский мушкет, пистолет и саблю и со всем этим арсеналом выглядел грозным бойцом, что внушало Кристоферу уверенность и спокойствие. Подполковнику нужен был слуга после того, как его собственный сбежал, но телохранитель был нужен ещё больше, а Вильямсон великолепно подходил для этой роли. Он рассказывал о стычках в тавернах, о безжалостных драках с ножами, дубинками и просто на кулаках, и Кристофер слушал эти байки так же жадно, как горестные жалобы Вильямсона на Шарпа.

Взамен подполковник обещал Вильямсону золотое будущее.

— Учите французский язык, — советовал он дезертиру. — Вы сможете присоединиться к их армии. Покажите, на что вы способны, и получите повышение. Французская армия ничем не отличается от той, что вы знаете.

— А если я хочу остаться с вами, сэр? — спросил Вильямсон.

— Я всегда готов вознаградить за верную службу, — ответил Кристофер.

Оба они остались довольны своим союзом, несмотря на то, что сейчас, когда они в толпе отступающих, поднимались в горы под дождём и порывами ветра, удача, казалось, отвернулась от них, и впереди не ждало ничего, кроме голода и холодных, мокрых скал Сьерра де Санта Каталина.

Позади них, на дороге от Опорто до Амаранте, колеи, оставленные фургонами и каретами, заполняла дождевая вода. Раненые французы, тревожно озираясь, молились о том, чтобы британцы в своём преследовании опередили крестьян. Но крестьяне были ближе, чем красномундирники, намного ближе, и скоро за струями дождя показались тёмные фигуры с блестящими ножами в руках.

Под дождём из мушкета не выстрелишь. Над дорогой послышались крики.

Шарп с удовольствием взял бы Хэгмэна в погоню за Кристофером, но старый браконьер ещё не совсем оправился от раны. Пришлось отобрать двенадцать самых толковых и крепких стрелков, и все они громко жаловались на свою несчастную судьбу, когда он назвал их имена ранним дождливым утром, потому что во рту чувствовался кислый вкус вчерашнего вина, головы болели, а настроение было поганое.

— У меня ещё хуже, — предупредил их Шарп. — Так что отставить к чёрту нервы.

С ними шли Хоган, лейтенант Висенте и трое его людей. Висенте сообщил Хогану, что на рассвете в Брагу по хорошей дороге отправляются три почтовые кареты, а почта передвигается, как известно, быстро. Почтари перед выездом в Брагу выбросили мешки с почтой, адресованной французам, и в каретах, к счастью, нашлось место для солдат, которые, рухнув на мешки, сразу заснули.

Они проехали через остатки оборонительных рубежей на северной окраине города во влажной предрассветной полутьме. Дорога была хорошая, но почтарям то и дело приходилось останавливаться, потому что партизаны перегородили дорогу срубленными деревьями. На расчистку каждой такой баррикады уходило по полчаса, а то и больше.

— Если бы французы знали, что Амаранте пал, они отступили бы по этой дороге, и мы б их никогда не поймали, — сказал Хоган Шарпу. — Заметьте, мы пока не знаем, отступил ли вслед за остальными гарнизон Браги.

К счастью, отступил. Почта прибыла в сопровождении отряда британской кавалерии, которых бурно приветствовали местные жители, чью горячую радость не охладил даже непрекращающийся дождь. Хоган в его синем мундире военного инженера был принят за французского военнопленного, и в него полетели ошмётки конского навоза, но Висенте удалось убедить толпу, что Хоган — англичанин.

— Ирландец, уж извините! — запротестовал Хоган.

— Это одно и то же, — отмахнулся Висенте.