— Там наш батальон, и я хочу быть с ним.

— Но здесь идёт война, Вильямсон. Проклятая война. И мы в ней застряли. Мы не просили, чтобы нас здесь оставили, мы не хотели оставаться, но мы — здесь. И мы остаемся.

Вильямсон бросил на Шарпа взгляд, полный негодования, но промолчал.

— Впрочем, вы можете отправиться домой, Вильямсон, — сказал Шарп, и мрачное лицо солдата слегка оживилось. — Для этого есть три пути. Первый — если из Англии придёт приказ о нашем возвращении. Второй — это если вас ранят настолько тяжело, что отошлют домой за негодностью к службе. И третий. Вы становитесь на линию и дерётесь со мной. Победите вы или проиграете, Вильямсон — я обещаю отослать вас домой как только смогу, первым же проклятым судном. Всё, что вы должны сделать — это драться со мной.

Шарп стал у своей линии. Он предлагал Вильямсону старый добрый уличный бой: соперники стоят друг против друга, касаясь носками линии, и месят друг друга кулаками до крови, до изнеможения.

— Деритесь со мной в полную силу, понятно? — сказал Шарп. — Никакой капитуляции после первого удара. Вы должны пустить мне кровь, чтобы доказать, что вы стараетесь. Врежьте мне в нос. Должно получиться.

Он ждал. Вильямсон облизнул губы.

— Давайте! — рыкнул Шарп. — Деритесь со мной!

— Вы — офицер, — сказал Вильямсон.

— Не сейчас. Никто не видит. Только вы и я, Вильямсон. Я ведь не нравлюсь вам. Я даю шанс врезать мне. И если у вас получится, к лету будете дома.

Он не знал, каким образом сможет сдержать обещание, да и не думал, что ему потребуется это делать. Все ещё помнили ту примечательную драку между Харпером и Шарпом, в которой они едва не убили друг друга, но Шарп всё же победил. В тот день стрелки кое-что уяснили для себя про своего офицера.

И Вильямсон не пожелал провторять пройденное.

— Я не буду драться с офицером, — заявил он с видом оскорблённого достоинства.

Шарп отвернулся, нарочито медленно подобрал с земли куртку.

— Тогда найдите сержанта Харпера и скажите, что примете то же наказание, что и Симс и Гейтекером. — Шарп резко повернулся и рявкнул. — Немедленно!

Вильямсон бросился бежать к вилле. Отказавшись от драки, он опозорил себя. Теперь его следовало остерегаться, но дело того стоило. Конечно, никто не узнает, что произошло на поляне в лесу, но люди почувствуют, что Вильямсон был посрамлён, это уменьшит его влияние в отряде. Шарп застегнул пряжку пояса и медленно пошёл к дому. Он волновался за своих людей, переживал, что потеряет их уважение, потому что не смог стать хорошим офицером. Шарп вспоминал Бласа Вивара и сожалел, что не умел, как испанский офицер, добиваться повиновения солдат одним словом, жестом, взглядом. Возможно, это приходит с опытом. По крайней мере, он не потерял ни одного человека. Они все были в строю, за исключением Тэрранта и тех немногих, кто в госпитале в Коимбре оправлялся от лихорадки.

Прошёл месяц со дня падения Опорто. Форт на вершине горы был почти достроен, и, к удивлению Шарпа, его люди работали с удовольствием. Дэниэл Хэгмэн уже потихоньку ходил, и когда он немного окреп, Шарп вынес на солнышко кухонный стол, сидя за которым Хэгмэн разбирал, чистил и смазывал одну за другой винтовки. Те, кто убежал из Опорто, или вернулись в город, или нашли приют в других местах, но действия французов создавали всё новых беженцев. Повсюду, где партизаны устраивали засады, лягушатники разорили близлежащие деревни. Даже там, где засад не было, фермы беспощадно опустошались в поисках провианта. Всё больше народа стекалось в Вила Реаль де Зедес, привлечённые слухами, что французы почему-то обходят деревню стороной. Почему — не знал никто, хотя старухи заявляли, что долина находится под покровительством Святого Жозефа, чья статуя в натуральную величину красовалась в церкви. Деревенский священник, отец Жозеф, поощрял эти слухи. Под его руководством статую вынесли из церкви, украсили отцветающими нарциссами и короновали лавровым венком, а потом обнесли вдоль границ деревни, чтобы показать святому точные границы земель, нуждающихся в его защите. Народ верил, что Вила Реаль де Зедес самим Богом предназначено стать прибежищем от ужасов войны.

Май начался дождём и ветром. Последние цветы, опавшие с деревьев, лежали в траве мокрыми ворохами розовых и белых лепестков. И французы всё так же обходили деревню стороной. Мануэль Лопес считал, что они слишком заняты, чтобы беспокоиться о Реаль де Зедес.

— У них неприятности, — говорил он удовлетворённо. — От Сильверия в Амаранте у них колики в брюхе, а дороги на Виго перекрыты партизанами. Они отрезаны! Нет пути обратно! Так что здесь они нас не потревожат.

Лопес часто пробирался в соседние селения, изображая коробейника, продающего крестики и образки, и из своих вылазок приносил новости о французах.

— Днём они патрулируют дороги, ночью напиваются — говорил он. — Они хотят вернуться домой.

— И ещё они ищут продовольствие, — заметил Шарп.

— Ищут, да, — согласился Лопес.

— И однажды, когда проголодаются, придут сюда.

— Подполковник Кристофер им не позволит, — беспечно сказал Лопес.

Они с Шарпом шли по дороге к вилле. У ворот — ближе Шарп своим стрелкам-протестантам подходить к деревне не позволял — на посту стояли Харрис и Купер. Надвигался дождь. Северные холмы уже скрылись за серым занавесом, и Шарп дважды услышал раскаты грома. Возможно, это был отзвук орудийной канонады из Амаранте, но слишком уж громкий.

— Скоро мы уходим, — объявил Лопес.

— Возвращаетесь в Брагансу?

— Нет, в Амаранте. Мои люди выздоровели. Пришло время снова взяться за оружие.

— Сделайте одну вещь, прежде чем уйдёте, — сказал Шарп, игнорируя скрытую в последней реплике Лопеса критику. — Прикажите беженцам уходить из деревни. Пусть идут домой. Скажите им, что Святой Жозеф устал и не сможет защитить их, когда придут французы.

Лопес покачал головой и уверенно заявил:

— Французы не придут.

— И когда они придут, я не смогу защитить деревню, — так же упрямо продолжил Шарп. — У меня недостаточно людей.

Лопес скривился в отвращении:

— Будете защищать только виллу, потому что она принадлежит английской семье?

— Я не буду защищать чёртову виллу! — зло бросил Шарп. — Я буду обороняться на вершине, потому что хочу выжить. Ради Бога, нас меньше шести десятков, а французы пришлют полторы тысячи!

— Они не придут, — бросил Лопес, раздражённо обрывая с ветки высохшие белые цветы. — Никогда не доверял Сэвиджевскому порто! — он показал Шарпу лепестки. — Это бузина. Недобросовестные виноделы добавляют бузинный сок в вино, чтобы сделать его вкус богаче.

Он стряхнул с ладони лепестки, и Шарп внезапно вспомнил тот день в Опорто, день, когда французы взяли город, когда на Дору тонули беженцы. Тогда пушечное ядро ударило в дерево, рассыпая розовато-красные лепестки, Кристофер решил, что это вишнёвый цвет, а Шарп сказал, что это — дерево Иуды…

— Боже! — пробормотал Шарп. — Он — проклятый предатель!

— Кто?

— Чёртов подполковник!

Это была, конечно, всего лишь догадка, внезапное озарение, но теперь все кусочки мозаики сложились в целую картину. Шарп долго разрывался между неясными подозрениями в измене и неопределённой верой в некую таинственную дипломатическую миссию, которую подполковник выполнял, но теперь он вспомнил выражение лица Кристофера при упоминании имени Иуды. Тогда он не только оскорбился, он испугался! Кристофер оказался не просто вором — предателем.

— Вы правы, — сказал он удивленному Лопесу. — Пришло время драться. Харрис!

Он повернулся к воротам.

— Сэр?

— Найдите сержанта Харпера. И лейтенанта Висенте.

Висенте пришёл первым. Шарп не смог объяснить, почему он настолько уверен, что Кристофер — предатель, но Висенте не стал с ним спорить. Кристофер был ненавистен португальцу, потому что женился на Кейт, к тому же ему, как и Шарпу, надоела беззаботная жизнь на вилле.

— Добудте продовольствие, — настойчиво сказал Шарп. — Сходите в деревню, попросите, чтобы они испекли хлеб; закупите столько солёного и копчёного мяса, сколько сможете. Я хочу, чтобы к вечеру у каждого человека был рацион на пять дней.