Но Кафар не слышал, что еще говорил Гасанага, кровь ударила ему в голову. Так, значит, этот плащ купил Джабар? Не он, отец Чимназ, а бывший муж Фариды, который не имеет никакого отношения ни к его детям, ни к его семье?! Значит, это ювелир Джабар!.. И конечно же, подарил он этот плащ вовсе не потому, что питает какие-то чувства к Чимназ — просто хотел оскорбить его, Кафара, вот и подарил! Да, да, чтобы оскорбить его! Дело яснее ясного, Джабар хочет сказать этим подарком: какой же ты муж-чи-на, Кафар, если даже не можешь купить своей дочке лайковый плащ, а вот я, смотри, купил его твоей дочке, которая мне никто. Купил, потому что я, в отличие от тебя, настоящий муж-чи-на! Потому что в твоих карманах мыши ночуют, а у меня — денег куры не клюют! Ясно тебе теперь, Кафар, кто ты есть?!
Кровь еще сильнее застучала в ушах, больно заныло вдруг сердце, губы пересохли. Дрожащей рукой он налил стакан воды из графина, выпил и, почувствовав, что дышать стало немного, легче, тихо сказал, стараясь унять исказившееся в злобной гримасе лицо:
— Сними плащ!
Чимназ с недоумением посмотрела на него, перевела глаза на мать.
— Сними плащ и отдай Гасанаге, пусть вернет его владельцу!
Гасанага откинулся на стуле и усмехнулся.
— О чем разговор? Именно Чимназ и есть та самая владелица! Я же говорю: папа специально для Чимназ…
— И очень напрасно твой отец купил плащ для моей дочери. — Голос Кафара срывался. — У Чимназ есть отец, и он купит ей все то, что сочтет нужным и на что у него хватит средств. — Он снова повернулся к Чимназ — Ты что, не слышала? Сними плащ и верни его Гасаиаге. — Он вдруг рванул на ней плащ с такой силой, что чуть было не порвал его. Подавленная Чимназ бессильно опустила руки и плащ упал к ее ногам Кафар поднял его, швырнул Гасанаге. Но Гасанага как сидел, откинувшись на стуле, так и остался сидеть, и плащ снова оказался на полу. Кафар, удерживая дрожь в руках, еще раз поднял его, медленно свернул и так же медленно сунул Гасанаге под мышку. Но Гасанага отодвинулся в сторону, и плащ снова чуть не оказался на полу. Тогда Кафар, уже совсем не контролируя себя, схватил один из ножей, что лежали на столе.
— Или ты заберешь этот плащ, или я его изрежу сейчас на куски!
Фарида осторожно тронула его за руку.
— Но послушай, Кафар… Это же неприлично… подарки не возвращают…
— А ну, замолчи! — он обернулся к ней с такой яростью, что Фарида невольно попятилась.
Гасанага встал, сунул наконец плащ под мышку и, ни на кого не глядя, вышел. Правда, он что-то буркнул в дверях, но что — никто так и не разобрал.
…Чимназ рыдала в своей комнате; мать послала Махмуда: «Иди, успокой ее». Махмуд постоял рядом, сказал:
— Послушай, Чимназ… Надо ведь и папу понять… А Чимназ закричала сквозь рыдания:
— Отстань от меня! Все отстаньте от меня!
— Не кричи так, папа услышит, а ведь он болен, у него сердце…
— Черт с ними, с его болезнями, — выкрикнула Чимназ и снова зашлась в рыданиях.
Кафар слышал каждое слово дочери. Он посмотрел на Фариду, ища у нее поддержки, но Фарида сидела за столом, словно окаменевшая, не смотрела на него. «Да, совсем его стройка испортила, — думала она, — не то что грубее стал — просто бешеный какой-то! А как кинулся на Гасанагу — глаза, кажется, вот-вот вылетят из орбит. Смотреть, и то страшно! Да, видно, правду врачи говорят, что нервы у него не в порядке, да еще и с головой тогда что-то случилось… Господи, еще перережет всех нас в один прекрасный день…»
Кафар еще раз посмотрел на жену, но она так и не повернула к нему лица. Тогда он, зло хлопнув дверью, вышел куда-то из дома, и Фарида ничего ему не сказала, не подумала даже спросить, куда он — наоборот, даже обрадовалась тому, что он убрался с глаз…
Куда он шел? Зачем? Кафар не думал об этом, да и не хотел думать. Идти! Идти! Пока держат ноги, идти! «Интересно, — вдруг взбрело ему в голову, — есть ли где-нибудь конец света?» И самому же стало смешно от этой глупой мысли: ведь сейчас любой ребенок знает, что земля — шар, что нет у нее конца, некуда убежать человеку от своего горя! Куда бы ты ни пошел — все равно вернешься на старое место… Куда? К Фариде? К Гемер-ханум, к ювелирам джабарам, ко всем этим ягубам и прочим?!
— Братец, подай мне ради бога.
Кафар вздрогнул, остановился и увидел сидящую прямо на асфальте молодую цыганку. На коленях у цыганки лежал ребенок, с чмоканьем сосавший желтую грудь. «Интересно, — тупо подумал Кафар, — как бы он себя вел, этот ребенок, если бы понимал, что его мать побирается? Да и, собственно, ради кого она побирается-то, эта несчастная? Наверно, ради него, ради этого ребенка».
Женщина, увидев, что прохожий разглядывает ребенка, приободрилась:
— Помоги ради бога, братец…
— Ну нет! Ради бога я тебе подавать не стану. В другое время, может быть, и подал бы, а сейчас нет, не подам.
— Ну, тогда ради моего ребенка…
— Ради ребенка — другое дело. — Он выгреб из кармана всю мелочь и высыпал ее в протянутую ладонь. Цыганка чуть ли не в воздухе, пока пересыпались монеты из одной ладони в другую, успела пересчитать деньги и улыбнулась.
— Дай бог тебе долгой жизни, пусть карман твой всегда полный будет… Пусть дети твои не зависят от других людей…
Кафар уже отошел было, но, услышав последние слова, через плечо оглянулся на цыганку. Нет, слова эти адресовались уже не ему, а другому человеку — тот тоже сыпал мелочь в ее ладонь.
У него снова испортилось настроение. «Уже зависят. Бог уже сделал так, что мои дети зависят от других. А если бы он не сделал этого — я и сам бы мог порадовать свою Чимназ и теперь, глядя на нее, радовался бы вместе с ней, не стыдился бы своих детей, а гордо смотрел им в глаза…»
Он увидел неподалеку сквер. И это было очень кстати — ноги больше не хотели нести его. Он выбрал удобную скамейку, на которой пристроился какой-то старик, сел на противоположный конец, продолжая наблюдать за цыганкой с ребенком.
Теперь мимо нее шла парочка.
Цыганка снова заканючила свое:
— Помогите ради бога! — Но парочка, даже не обратив на нее внимания, со смехом шла дальше. Тут же поняв свою ошибку, цыганка мгновенно сменила пластинку: — Ай, юноша, подай мне ради той красавицы, что идет рядом с тобой.
Юноша тут же оставил спутницу и вернулся к цыганке.
— Пожалуйста. Ради этой девушки я не то что последнюю копейку, последнюю рубашку отдам, — весело сказал он и бросил цыганке монету.
— Храни тебя бог, храни тебя бог! Дай он вам счастья, дай вам состариться вместе!
Он вернулся к девушке, и они еще постояли, выслушивая ее пожелания, и продолжили свой путь лишь когда цыганка замолчала. Теперь юноша вел свою спутницу еще уверенней, а девушка плотней льнула к нему и почему-то громко смеялась.
Для проходившей мимо полной женщины цыганка нашла новые слова:
— Ради сына твоего, оставшегося на чужбине, помоги мне, сестра.
Женщина тут же остановилась и достала три рубля.
— Помнишь, я тебе недавно тоже три рубля давала? Твои пожелания достигли цели, вчера я получила от сына письмо. Помнишь, я тебе говорила, что он за границей работает? Так вот, пишет, что все у него идет превосходно. Так что возьми, заслужила эти деньги. Помолись, чтобы благополучно закончился для него этот год, и тогда он вернется ко мне, а я тебе дам десятку. И одежду твоему ребенку найду.
— Боже великий, всемогущий создатель наш, избавь от всех бед сына этой женщины! — тут же завела цыганка.
Полная женщина тоже молитвенно поднесла руку к лицу и пошла дальше.
Вдруг Кафар услышал, что сидевший с ним на одной скамейке старик говорит что-то себе под нос, бормочет, ни к кому конкретно не обращаясь: «Просто так, за ради бога, никто никому не хочет помочь, даже нищенке подать. И тот парень свой рубль, и эта женщина трешку, да и сам ты, — он посмотрел на Кафара, — все вы подали, только чтобы выгоду для себя извлечь. Ну, какой прок той женщине — ясно, какой тому парню — тоже, а вот какой тебе — знать не знаю: Надо же, отдает человек рубль, чтобы еще больше понравиться девушке, чтобы та подумала: ах, как он меня любит! Что же это получается, сам-то бог людям не нужен? Или это ему люди больше не нужны? Загадка!» Он снова посмотрел на Кафара. Кафар растерянно огляделся вокруг, но никого больше поблизости не обнаружив, пробормотал удивленно: