«Мертвые души» начинаются с описания колеса и с описания брички.

Купец едет за товаром.

Само его величество капитализм входит в историю.

У Чехова тоже едут торговать, и это описание тоже начинается с описания брички.

Люди едут торговать, а за ними наблюдает светлый глаз мальчика.

И вот я, человек невеликий, потому что до этого не додумался сразу.

Чичиков похож на Наполеона – об этом говорят в городе.

Староверы испугались, между тем железная дорога привела людей в другие отношения друг с другом.

И вот почему Толстой придумал ходячую фразу: Наполеон – целовальник.

Кажется, что мы нащупали корень неприязни Толстого к Наполеону.

Наполеон овеществил и утвердил новые формы эксплуатации человека человеком.

Историческая миссия Наполеона в том, что эта миссия капитализма.

Вот почему его ниспровергает Толстой.

Вот почему Бетховен снял свое посвящение Наполеону.

Вот почему Стендаль изменил свое отношение к герою.

Китай – поле, занятое могилами, поле, отделенное от остального мира давно построенными стенами и широкими реками, текущими в океан.

Реки текут, исполняют великую роль – они как бы переплет величайших вечных культур.

История перечитывает сама себя. Без этого она непонятна.

Вот и я перелистываю историю, перечитываю ее, чтобы найти неведомых мне читателей, чтобы читать современность.

Но ведь и реки, рождающиеся в лесах, каждый день и каждое мгновение перечитывают сами себя и меняют жизнь своих берегов, изменяют даже облака, отражающиеся своим изменчивым ликом в их воде.

Новеллы Боккаччо и его и не его.

Они записаны, дописаны, поправлены, сопоставлены.

Понятие авторства в прозе, да еще в прозе на бытовом языке, на бытовом материале не было осознано.

Иногда новеллы приходят к автору в двух вариантах, в двух пересказах; он считает их самостоятельными и оба варианта доводит до самозамкнутости.

Первоначально итальянский фольклор был разговорный.

Итак, литература была словесна, то есть сначала она была словесностью. Ибо есть словесность и есть литература.

Если «Декамерон» жив и сейчас, то сегодняшняя жизнь «Декамерона» более узка, иначе настроена.

Следовательно, за это время читатель огрубел. Как бы одичал. Ведь сама тема проста и изменяться не может.

Окраска вещи совершенно изменилась. То, что могло дать материал комедийному актеру, становится материалом драмы.

То, что могло быть драмой, становится комедией.

Обыкновенно сюжет – это человек, сдвинутый с места.

Изменение жизни изменяет сюжет.

Путешествие – это изменение жизни.

Путешествие становится мотивировкой изменения героев.

Так начинается «Евгений Онегин». Наследство дяди сталкивает столичного жителя с провинцией.

Чичиков – ведь он купец. Как бы купец.

В сюжет необходимо входит описание способа передвижения, и поэтому начало «Мертвых душ» и «Степи» Чехова содержит описание брички.

Это относится и к путешествиям, которые обращены в пародии, например, путешествие Гулливера.

Для Данте его странствия по Аду являются доказательством истинности Священного писания.

Эта двоякость реальности внезапно напоминает нам о том, что в «Илиаде» люди вдруг перестали драться и стали жить как люди, делать друг другу подарки. И когда Приам, царь Трои и отец убитого Гектора, приходит к убийце сына Ахиллесу, то это необычайно. Но это в голосе времени, потому что боги сделали его невидимым.

Потом реально мыслящий автор поэмы три тысячи лет назад описывает мир: дается реальное, даже реалистическое описание того, как едят и как пьют. Там был огромный кусок прекрасного мяса.

Греки довольны – они едят, пьют, и вот это становится основанием жизни, которая целиком принимается.

Жизнь показана с двух сторон – с торжественно-бытовой и поминально-бытовой, а можно сказать так – со стороны богов и со стороны людей.

Тюрьмы, в которые попадают герои Диккенса, мало похожи на тюрьму Достоевского.

Но в то же время они знаменуют переход от новеллы к роману.

Романтичность «Декамерона» состоит в том, что есть десять человек, которые по-разному рассказывают, но рассказывают, двигаясь по брошенным местам.

Ибо все сдвинуто чумой. Чума служит здесь реалистической деталью – той, другой стороны сюжетной необходимости.

Говорю о сдвиге.

Велика роль восприятия и богов и людей в греческом эпосе.

Вот Гектор идет в бой у кораблей. Это не морская, это прибрежная битва, потому что корабли ахейцев вытащены на берег. Бросает Гектор камни, жгут, сражаются, падают стрелы, и Гомер говорит: на что это похоже? – на день, когда над Элладой падает снег и все бело. И только берег, где набегает волна на камни, остается вне снега.

То есть он сравнивает шум с тишиной.

Когда происходит сражение ахеян с троянцами, Гомер говорит:

Вот этот переход из одного семантического порядка в другой, вот такое вышибание понятия из обычного делает Гомер, делает Достоевский, это умеет делать и Толстой.

Когда верующий человек Достоевский говорит устами черта «взвизгивание хора херувимов», отстаивая исторический рай, презираемый и обожаемый, то мир великого искусства – это сдвиг; сдвиг, а не отпечаток.

Так писал Пикассо.

Хорошо переводил грузинских поэтов Пастернак.

Почти вся культура изображает в переводах мифы. Значит, перевод из одного искусства в другое все же возможен.

Тысячелетия говорят в пользу этих переводов, потому что даже если они не похожи – они переосмысливаются. Я за переводы, только не с подстрочника.

Человечество многослойно.

Пруссаки очень горды, а пруссы – название литовского племени. Люди, называемые пруссаками, утверждали свое превосходство, называясь чужим именем. Человечество многоголосно.

Хлебников говорил: «О сад, сад, где железо напоминает братьям, что они не братья, и отделяет зверей от друзей». И говорил, что каждый зверь по-своему воплощает какую-то идею.

Перевод невозможен без понимания этой многослойности, и одновременно всечеловечность невозможна без перевода.

Бессмертие искусства, переводимость его из эпохи в эпоху поддерживает идею возможности перевода.

У великих писателей лежат черновики будущего, которых еще нельзя осуществить даже ему, писателю. Но черновики возникают неожиданно.

«Рваный стиль» Достоевского достигался большой работой. Его черновики – более литературно приглажены, чем чистовое. Он взъерошил свой стиль. Он как бы делал прикидки, он сверхгениальный человек.