Так, мальчики, сидящие с одноклассниками за одними партами, не замечают черной доски, которую Державин сравнил с рекой времени, река времен смывает события.

Китайская литература непрерывна и подвижна, но мы не всегда понимаем законы смены этих форм.

Китайская литература не только выражена в китайской письменности, в иероглифах. Она основана одновременно на своеобразном, как бы иероглифическом мышлении, на сопоставлении понятий. В этой литературе, решаюсь сказать, предмет как бы преобладает над действием, над глаголом: это литература в основе своей зрительная.

Мы считали, что Китай – это страна вечных преданий. Это верно.

Но Китай страна борющихся преданий. Законы – как будто навсегда установленные законы, установим точный смысл слов, – конфуцианство как бы тысячелетия борется с иным пониманием мира, с поэтическим, заново даваемым восприятием человечества.

Но поэтическое не побеждается в этой борьбе. Оно остается увлекательным и даже обольстительным.

В одной древней китайской книге, которую цитировал академик В. Алексеев в статье «Учение Конфуция в китайском синтезе»[84], основатель классической китайской философии говорил:

«Если названия вещей не будут выправлены, слова не будут послушны. Если же слова не будут послушны, то дела не будут делаться, как следует. Если дела не будут делаться, как следует, то образцовое чинное поведение и образцовая торжественная музыка не будут процветать. Если они процветать не будут, то наказания виновных людей не попадут в точку правды. А если так, то народу некуда будет девать свои ноги и руки...»

Новое появилось в обличье старого, а эти старые словесные маски были обманом; требовалось приступить к «выправлению слов». Конфуций говорил: «Ведь если государь не будет государем, а подданный подданным, отец отцом, а сын сыном... то сколько б у меня ни было зерна, удастся ль его съесть мне?»

Патриархальные отношения государства стали только масками грабежа. Конечно, это можно сказать мягче. Нужно было установить порядок, причем такой, чтобы слова не скрывали смысл этого порядка, нужно было установить и точность соблюдения норм поведения, Это получило название «ли».

«Ли – это нормы поведения личности в едином государственном организме, это обязанности каждого члена общества, определяемые местом этого члена в жизни государства и семьи»[85].

Когда Гегель предупреждает молодого человека о стене, о которую он расшибает свой лоб, то, оказывается, за много времени до Гегеля то же самое говорил Конфуций; надо признаться, что речь Конфуция выглядит гораздо более красивой.

Народ жил своей жизнью, пел свои песни. Эти песни надо было узнать и «выправить». Со временем была учреждена музыкальная палата, которая должна была привести в известность народные песни для того, чтобы на их основании составить гимны и песнопения для государственных обрядов.

В палате, получившей название Юэфу, служило до 800 чиновников одновременно.

Но, повторю, поэтическое не побеждается в этой борьбе. Величайший китайский поэт Ли Бо – не только поэт, известный каждому человеку в Китае, но он в то же время человек, преодолевающий всякие традиции. Он так непохож на остальных людей, что новеллы и все сказания говорят о нем как о небожителе, который покинул небесный мир за какой-то проступок.

Ли Бо – верный друг, он великий ученый, понимающий не только китайские иероглифы, но и знаки других племен, хотя они похожи для незнающего человека на следы птиц, оставленные на песке или снегу.

Ли Бо великий поэт, но он пьяница, презирает двор, он заставляет знатных людей, которые не признали его талант, снимать с него сапоги. Император вытирает ему рот драгоценным платком. Ли Бо покидает двор. Он умеет легко приходить, легко уходить. Он нарушает все законы, установленные для людей, не нарушая в то же время смысла нравственности. И, презрев все, улетает наконец, по преданию, на небо на усатом ките.

Прекрасный, самый строгий поэт, понимающий отношение вещей, отношение иероглифов, человек самого простого видения мира в то же время является человеком всенарушающим.

Процитирую две песни, из тех, что записаны 800-ми чиновниками для исправления.

Чиновники сделали доброе дело, составили свод песен; исправления не состоялось, династия сменилась.

Вторая песня:

Послушайте третью песню:

Через тысячелетия Толстой в «Анне Карениной» говорит устами своей героини, что любовь подобна хлебу для голодного.

Китайская поэзия обладает особой поэтикой и ритмикой.

Эта поэтика вещественна, основана она на взаимоотношении предметов и на привлечении дальних ассоциаций из бездонной китайской истории. Эти ассоциации дают второй и третий план коротким стихам.

Если китайское изобразительное искусство в какой-то степени входило в пределы знания европейца, то китайскую литературу не знали почти целиком. Только сейчас возникает общее искусство человечества, и для нас китайская поэзия, древняя, развитая, глубоко разработанная, кажется целинными землями, просторными, как стратосфера.

Литература мира слагается, как мне кажется, в своеобразные кристаллы, отражая действительность. Промежуточные формы пересоздаются путем отбора наиболее доходчивого материала, наиболее занимательного, наиболее удивительного.

Новеллы Китая иногда напоминают новеллы «Декамерона». Но это не только рассказы об иной жизни, это рассказы, по-иному составленные.

Иногда мне китайские новеллы своей многоплановостью напоминают сюжетные приемы новелл молодого Гоголя – «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Фантастика существует, но существует рядом с реальностью, ощущается, скажу это слово, как запасная реальность.

Фантастика, существующая в этих новеллах, как бы отодвинута.

Существует много новелл с оборотнями, главным образом лисами, змеями, покойниками. Оборотни имеют своих слуг. Они принимают образ женщины. Они влюбляются, они верны, но они приносят несчастье.

Это как бы Манон Леско, но Манон Леско – оборотень. Рассказы об оборотнях есть и в европейском и арабском, вероятно, во всех фольклорах.

Напомним андерсеновскую девушку, которая ночью превращается в жабу; братьев, превращенных в лебедей, и русалочку, которая обратилась в женщину.

Рыбий хвост обратился в ноги, но ступать по земле этими ножками мучительно, как будто они идут по отточенным ножам.

В русском фольклоре обращаются люди в змею, коня, в лягушку, овцу, птицу, утку, в березу, щетку, яблоню, веретено.

Обращения широко распространены в арабских сказках. Обычно герой обращается колдуньей в животное.