Ахиллес как бы сам приготовляется к смерти. Он стремительно встает, выбирает овцу; сам колет дрова, делает все, что нужно для жертвоприношения и для последней еды. Он запрягает коней.

Люди оплакивают Ахиллеса.

Гекуба оплакивает Гектора.

Андромаха оплакивает мужа и свою будущую судьбу.

Конец «Илиады» говорит о гибели Гектора. Отец убитого не упрашивает богов.

Гнев Ахиллеса исчерпан. Идет погребение, тщательно ритуально соблюденное, и на этом кончается поэма, первое слово которой – Гнев.

Значит, нельзя сказать, что «Илиада» не имеет конца. Не описана только гибель победителей.

Нужно различать две вещи.

Конец для героя.

И конец для поэмы.

Поговорим о близком, о всем нам известном – о «Евгении Онегине». В самом конце поэмы Пушкин говорит о том, что конца не будет. Он даже как будто радуется отсутствию конца.

И странно, что его высказывание повторил в предисловии к «Войне и миру» Толстой, Лев Николаевич говорил, что традиционная развязка отнимает смысл у процесса завязки. Он жалел, что произведения кончаются смертью, но указывал нам, что смерть одного героя переносит интерес на других героев.

Напомним, что для исполнителей наших былин ясно – герои умерли. Смерть Ахиллеса не препятствие тому, что после «Илиады» появилась «Одиссея».

То, что это написано было одним человеком, кажется, проверено даже машинами.

Правда, мыслящие машины малопригодны для вычислений свойств художественных произведений, потому что они мыслят именно так, чтобы не ошибаться.

Десять лет писал Пушкин «Евгения Онегина». Исчезло его поколение, его смыли в Сибирь, исчезло эхо.

Пушкин остался один, как Арион, спасенный дельфином.

Он допевал свою песню, которой суждено было звучать без конца. Он допевал ее на одинокой скале и сам сушил пропитанные водой одежды.

Толстой говорил, что развязки старых романов (они кончались обыкновенно браком) неправильны. Потому что брак – это только завязка, а никак не разрешение какого-то конфликта.

Когда-то Аристотель сказал, и я начал этот разговор его словами, что целое – это то, что имеет начало, середину и конец. Но поэзия не знает концов. Судьба Ахиллеса известный миф. Он известен даже коням Ахиллеса. Но она не представлена в действии, она предсказана, но не осуществлена. И путь Одиссея в «Одиссее» не кончился. И можно только повторить, что смерть героя – это перенос интереса на другого героя.

Пушкин любил свою повесть, свою поэму «Бахчисарайский фонтан».

Фонтан, который не пересох и сейчас, «фонтан слез». Капли воды с одного острия падают на другое острие, испаряются.

Грустный фонтан.

Пушкин кончает «Евгения Онегина» так:

Многие люди говорили и писали: как же так, нет конца. Онегин оставался живым. Жива оставалась Татьяна. Но поэт смог только отодвинуть жизнь. Все оказывалось не развязками, а перипетией. Его Онегин не имел права жить в Петербурге и в каком-нибудь другом месте. Разве только в Сибири. Татьяна сказала, и убедительно сказала, сказала как будто беззащитно:

Здесь ему «вреден север» (В. Ш.).

Но не могу я так быстро расстаться с темой, над которой так много думал.

Когда-то, когда мы были молоды, шла очень недолго опера «Победа над солнцем». Опера была написана Маяковским и Хлебниковым, роль ведущего исполнял Крученых, ныне тоже мертвый. В начале представления двое силачей раздвигали занавес и говорили: «Все хорошо, что хорошо начинается». – «Кончается», – поправлял кто-то их из зала. И голос со сцены говорил: «Конца не будет».

Русская литература, великая русская литература не имеет концов.

Пушкина уговаривали докончить «Евгения Онегина».

Но Пушкин знал, произведение не имеет конца. Он приветствовал людей, которые отодвигают от себя бокал недопитым. Он восхвалял себя как человека, который вдруг сумел расстаться с жизнью, «как я с Онегиным моим». Это оказалось пророчеством. Пушкину предсказан был конец. Он не дописал своей жизни и не мог дописать о построении ненапечатанных глав, глав, которые были зашифрованы, где говорится о декабристах, названных по именам. В их среде находится Евгений Онегин.

Пушкин сделал рисунок.

Вот этот рисунок. Он вместе с Онегиным стоит, облокотившись о тяжелые граниты Невской набережной, на фоне Петропавловской крепости. Место, где были повешены декабристы.

Евгений Онегин должен был погибнуть с людьми своего времени. К этому ведут упоминания о людях, с которыми начата прочитанная поэма, или роман в стихах. Их нет. Они окончены и не окончены, потому что работа их не окончена. О них писал Пушкин, начиная «Бахчисарайский фонтан» – фонтан слез – эпиграфом:

Евгений Онегин продолжал существовать, как бы изменяясь, в цитате. Цитата стала словами самого поэта:

Но эта цитата была дана как бы для отвода глаз.

Истинная гибель Онегина перебила бы историю Татьяны. Она была невыразима, несоизмерима с неудачей любви, слишком поздно осознанной.

«Евгений Онегин» не окончен. Поэма, которую начинал Пушкин, была окончена.

Вы скажете, возможно: как так?

Возможно, даже скажете: какая поэма?

Отвечу: заданная поэма.

Ведь это было уже предсказано; предсказано при появлении: «Вот поэма, которая, вероятно, не будет окончена».

Великая русская литература умеет не создавать концы.

Анна Каренина, счастливая, почувствовавшая дома счастье, обеспокоенная, но еще счастливая, ехала в бурю в поезде из Москвы в Питер. Буря описана могуче; так не описывал ее никто в прозе. Анна Каренина читает английский роман про какого-то английского баронета, который достигает в конце романа своего английского «баронетского» счастья, счастливой жизни в своей усадьбе.

Но концы романов великих английских писателей – ложные концы.

Счастливых концов литература, большая литература не знает.

Когда-то молодой Чехов дал в юмористическом журнале перечисление того, о чем нельзя писать. Там были слуги, верные слуги, которые преданы господам. Там было много счастливых концов.

Но сам Чехов не давал счастливых концов. «Вишневый сад» кончается тем, что все уехали из дома, кругом которого рубят вишневые деревья. А слуга остался. И он говорит, что человека забыли. Это – тот самый человек, тот верный, счастливый слуга, который должен быть в романе англичанина.

Счастливые концы будут у другого человечества – у счастливого человечества, которое сумеет жить без войны, которое создаст другую любовь, о которой мечтал Маяковский, которую отвергал Блок.

Блок писал: «О, разве, разве клясться надо в старинной верности навек?»

А перед этим он писал: «Да, есть печальная услада в том, что любовь пройдет, как снег».