– Ах, так! Очень приятно!

Прохожий разбросал руки по сторонам и мечтательно воскликнул:

– Эх-ма, велика наша землица родная! Конца-краю ей нет. Год иди – не пройдешь, два иди – еще много останется, всю жизнь шагай – все равно ее не измеришь.

Затаив дыхание, слушали ребята, восторгом и завистью горели их глаза.

– И куда меня только резвые ножки не доводили, – не то радуясь, не то сожалея, снова заговорил прохожий, – по каким краям-дорогам я пыль не месил! В Астрахани был? Был. В Царицын наведывался? Наведывался. В Самаре-городе работал? Работал. В Нижнем Новгороде кули на пристани таскал? Таскал. Казань мне знакома? Знакома. А уж про Москву белокаменную да про Питер-град и говорить нечего. Бывал там, перебывал. И сладкого, и горького хлебал. Всяко случалось.

Пододвинув поближе сундучок, прохожий щелкнул ключом, приподнял крышку и похвалился:

– Глядите, пострелята, какое у меня богатство. Нигде с ним не пропаду.

Теснясь и толкая друг друга, ребята заглядывали внутрь сундучка.

– Эх, штучки знатные! – щелкнул языком Кузяха.

Сундучок был доверху наполнен блестящими, без единого ржавого пятнышка подпилками, ножами, стамесками, долотами и другими вещами, назначение которых неясно и таинственно. Что, например, за чудо такое вот эта тоненькая, как змейка, железка? Коля уважительно тронул ее пальцем.

– Бурав! – пояснил прохожий, поглаживая змейку большой мозолистой ладонью. – Покрутишь вот этаким манером – и дыра в доске готова.

– Ловко! – восхитился Савоська. – Так бы и покрутил.

– Успеешь, покрутишь, когда вырастешь. Еще надоест! – добродушно улыбнулся прохожий, захлопывая крышку сундука. – Дай срок, всему, мальцы, научитесь. Тогда уж и меня, грешным делом помянете. Жил-де такой-сякой, немазаный Осип, по прозвищу Бывалый. Костромской работный человек. Из села Красного.

Осип подложил под щеку ладонь, закрыл глаза и вскоре захрапел. А что оставалось делать ребятам? Тихонько, чтобы не потревожить спящего, отошли они в сторону.

Лишь Митька не стронулся с места. Он осторожно щупал голубой сундучок. Замок не заперт. Ну как тут не приподнять крышку! Змейка-бурав заманчиво лежит на самом верху.

– Не тронь! – погрозил ему кулаком Кузяха.

Но к Митьке уже приближались Савоська и Мишутка. Не выдержал и Коля. Всем хочется хорошенько рассмотреть стальную змейку. Велик соблазн. Конечно, нехорошо, что Митька открыл чужой сундучок, но он ничего не утащит. Ребята ему не позволят. А змейка – штука занятная.

Митька вытащил бурав из сундучка, поставил на сосновый пень, попробовал крутить. Ишь ты, получается! Шурша и посвистывая, как настоящая змейка, бурав уходил в дерево, выбрасывая наружу мелкие опилки. Но вот змейка остановилась. Напрасно напрягал руку Митька. Бурав не хочет слушаться, капризничает. Митька потянул змейку вверх, раскачивая вправо и влево.

– Дай-кась мне крутануть! – оттолкнул Митьку плечом Кузяха.

– Пусти, я сам! – отбивался Митька, и что есть силы нагнул бурав в сторону. Дзинь! Трах! Переломилась змейка. Один ее конец остался в дереве, другой упал на траву.

Митька перепугался. С минуту он молча глядел на изломанный бурав, а затем побежал к своей избе, воровато оглядываясь.

Кузяха попытался было вытащить оставшийся в Дереве стальной кусочек, но бесполезно! Бурав засел плотно, как забитый гвоздь.

Осип громко чихнул. Это муха, будь она неладна, забралась к нему в волосатую ноздрю. Словно стая спугнутых воробьев, разлетелись ребята по сторонам. Неровен час, попадет от прохожего. Вот ведь что вышло: Митька набедокурил, а они отвечай.

А Осип, повернувшись на другой бок, так храпел, что листья колыхались на нижних ветвях вяза, в тени которого лежал веселый прохожий.

Когда Коля и Андрюша явились домой, мать встретила их встревоженно:

– Отец уже дома, – шептала она, – я так боялась, что он увидит вас в деревне.

Отец, конечно, заметил бы их, если бы возвращался домой обычной дорогой. Но он завернул по пути к Тихменеву и въехал с ним с другого конца села. Теперь он сидел со своим приятелем за столом, уставленным бутылками и закусками.

До Коли отчетливо доносился пьяный голос Тихменева:

– Он бежать – они за ним! Он остановится – и они встанут. А тут, понимаешь, эта глупая баба. Всю музыку испортила, проклятая!

– Нашел, чем похваляться, басурман! – возмутилась няня. – Ведь чуть душеньку детскую не загубил, изверг!

– О ком ты это, нянюшка? – спросил Коля.

– Известно, о ком, – хмуря брови, ответила няня, – о Тихменеве-барине, ни дна ему, ни покрышки.

И она поведала Коле страшную историю. Несколько дней назад Тихменев заметил, что у одной собаки подбит глаз. Он разгневался, вызвал доезжачего:

– Кто изувечил Налета?

– Петька! Камнем случайно зашиб!

Призвали виновника – дворового мальчугана Петьку.

– Ты подбил?

От испуга у мальчика язык отнялся. Ни слова не мог сказать в свое оправдание.

Наутро собрался Тихменев в поле. Велел и Петьку с собой взять. Посредине поля приказал он раздеть мальчугана догола. А когда раздели, крикнул:

– Беги!

Петька побежал что есть духу к дому.

– Спускай борзых! – скомандовал псарям Тихменев.

Собаки с диким лаем бросились за убегающим. Но голодные и злые псы куда лучше своего хозяина оказались. Они догнали Петьку, спокойно обнюхали его и легли на землю.

Подскакал разъяренный Тихменев, замахал плеткой, закричал:

– Беги!

Петька опять кинулся к деревне. Собаки за ним. Догнали – и снова не трогают.

Тут откуда ни возьмись, Петькина мать. С плачем добежала она до сына, окруженного собаками, закрыла его своим телом. А к вечеру несчастная женщина лишилась рассудка. Бегала по деревне и истошно голосила:

– Миленькие! Спасите! Сыночек погибает!..

С содроганием слушал Коля нянин печальный рассказ. Бедный Петька! Несчастная женщина, сошедшая с ума! На самого бы Тихменева собак напустить. Верно про него няня говорит: изверг!

…К концу дня погода неожиданно испортилась: резко похолодало, небо потемнело. Из низких, быстро несущихся туч полил мелкий надсадный дождь. Совсем как осенью.

– Теперь на целую неделю зарядил, – сказала няня, – то-то у меня с ночи поясница ныла.

Набросив на себя пальто, Елена Андреевна вышла на балкон. Рядом с ней Коля. Молча облокотились они на перила и глядели сверху на протянувшуюся вдоль забора дорогу. Сыро, грязно, холодно, а люди идут и идут. С лопатами за плечами, гуськом, скользят по глинистой почве копатели канав. Прикрывшись рваной рогожей, с сучковатым подожком в руке плелся древний нищий старик по прозвищу Ваня Младенец. Вот он остановился около помещичьего дома, глянул на окна, хотел, видимо, свернуть к воротам, но, безнадежно махнув рукой, пошел дальше.

Торопливо пробежал в сторону псарни староста Ераст в высоких кожаных сапогах.

Некоторое время дорога была пуста.

– Не пора ли нам спать, мой мальчик? – заботливо спросила мать. Она поцеловала сына в лоб и, обняв за шею, медленно направилась с ним к двери. Но в это время из деревни донесся глухой звон железа. Нет, это не из кузницы: она в другой стороне. Этот звон возник где-то около избы Ераста.

– Несчастненьких гонят! – с дрожью в голосе произнесла мать.

Коля обернулся. Из-за угла, со стороны деревни, показалась нестройная толпа людей. Впереди ехал на пегой грязноватой лошади толстый, с громадными усами человек в шинели. Вокруг толпы, покачиваясь, блестели острые штыки.

Люди в толпе казались похожими один на другого: серые халаты и такого же цвета широкие штаны, лапти, опорки, разбитые сапоги. И у всех на ногах – кандалы.

Вот произошло какое-то замешательство. Кто-то упал на сырую землю. Люди в кандалах расступились, и Коля увидел лежавшего посредине дороги бледного человека с впалыми щеками. Он пытался приподняться, но голова его беспомощно падала на землю.

К упавшему приблизился толстый усатый человек на пегой лошади.

– Встать! – грозно крикнул он.